Христина Кроткова - Белым по черному
«На рассвете гудела сирена…»
На рассвете гудела сирена
Сбор для рыбачьих шхун,
И ложилась белая пена
Меж камнями в ласковый шум.
Зацветал мутно-белой улыбкой
Отуманенный край небес.
Туман пеленою зыбкой
Окутал мачтовый лес.
Паруса бессильно понурив,
От блаженно рассветной земли
В темноту еще спящей бури
Плыли кренясь корабли.
Ночь в Венеции(«Тревожат волны лунные лагуны…»)
Тревожат волны лунные лагуны,
В слепые окна бьет голубизна.
Играя парусом уснувшей шхуны,
Остаток ночи жадно пьет весна.
Угадывая будущего гунна
И метя перекрестки и мосты,
Срываясь вниз из-за перил чугунных,
Скрывался ветер вдаль из темноты.
И облаков седеющие руна
Развеиваются на высотах,
И плавятся разбившиеся луны
На черных неустойчивых волнах.
И, слыша ветра рвущиеся струны,
Глушит ночной прохожий звонкий шаг,
Не видя над собою рог Фортуны,
С карниза счастье сыплющей во мрак.
На воды замутившейся лагуны
Предутренняя льнет голубизна.
Стучат в порту разбуженные шхуны,
Встает морская сонная весна.
Рождение музыки(«Умела петь, но птицы засмеяли…»)
Умела петь, но птицы засмеяли
Нечистый мой и непрозрачный звук.
Они, кружась, над озером летали,
Наведывались на далекий луг.
Обида горькая, и не до смеха было.
В досаде я спустилась к берегам,
Тростинку тонкую склонившися сломила,
Задумалась, и поднесла к губам.
Так звуки новые негаданно родились.
В восторге я не уставала петь,
И птицы прилетевшие дивились,
Уже не смея ближе подлететь.
Скульптура(«С прекрасным упреком навстречу взлетели ресницы…»)
С прекрасным упреком навстречу взлетели ресницы
И, дрогнув, в молчанье упали с печалью сиротства.
Приснится виденьем, но даже резец ясновидца
Не смог бы его завещать восхищенью потомства.
И с детской обидой: — Моя улетела голубка! —
Ломая, сжимает свои опустевшие руки.
— Голубка моя улетела! — И сестры — Уступка
И Горечь — склонясь, обнимают покорные плечи подруги.
ИТАЛЬЯНСКИЕ СОНЕТЫ
I. Посвящение
На догоревший жертвенный костер,
Смывая кровь, сочится влага Леты.
Среди долин, уже не раз воспетых,
Как дым курений — ночь. В ее простор
Опустошенный движет кругозор
Восторг тяжелый сдержанных обетов.
Глухую боль отверженья изведав,
Мечтам не отогнать видений хор.
Сквозь голубые облачные весны
Колчан лучей рассыпан золотой,
И воздуха неслыханная поступь
Над медленно подъятой головой.
Седой луны блуждает призрак пленный.
Душа сгорает в радости мгновенной.
II. Сожжение Савонаролы
Смывая кровь, сочится влага Леты,
В святом молчаньи отошли века.
Порой ко мне летит издалека
Размеренность классических сонетов.
К сожжению, под чернотой беретов,
Бежит толпа, и, чудно глубока,
Столпила ночь косые облака
Над святостью монашеских обетов.
На грозных крыльях флорентийской стаи,
Взлетев, слегла мятежная душа,
И стережет задумчивость густая
Избыток недоступного ковша.
И площадью зловещего сожженья
Я прохожу неповторимой тенью.
III. Джоконда
Среди долин, уже не раз воспетых,
Седые льды и празелень полей
Перецветают в красках все живей,
И мхом и льдом благоухает лето.
И суеверней диких амулетов
Бесцветный знак изогнутых бровей.
Цветов миндаля кожа розовей,
И край одежды ало-фиолетов.
Из светлых жал, из дымного топаза
Глядит раздвинутый меж жадных век
Открытый мрак животного экстаза,
И грех, как червь, улыбкой рот рассек.
Но даже голоса созревшей страсти
Не шевельнут скрестившихся запястий.
IV. Гробница
Как дым курений — ночь. В ее простор,
Как души в Стикс, сгоняет ветер поздний
Четы теней от рук, и лоз, и гроздий,
И кличет нас из тьмы в лицо, в упор.
В земных небес скудеющий шатер
Уводит жизнь свои цветные весны.
Еще поет в руках пастуший посох,
И первый мрак превозмогает взор.
Нет, никогда здесь не был Иегова!
Душа горит, и скомканный язык
Все силится свое исторгнуть слово,
Но этот мир так тягостно велик! —
И восстает, огромно и нескоро,
Пустынная заря, дивясь своим простором.
V. Лигурия
Опустошенный движет кругозор
Растущий день, и размыкая узы
Привычного труда прилежной музы,
Я ухожу, куда уводит взор.
Сгибает ветр уклончивый отпор.
Льет русые волокна кукурузы,
И облака, как крупные медузы,
Чуть шевелясь, плывут по волнам гор.
Но не вернется в тишину бездомный,
Гонимый Ангел продолжать свой труд,
Дробить каррарские каменоломни.
Прохладе сумрачной ваять приют.
Непонятые дни проходят в небе
В неисчерпаемом великолепье.
VI. Музей
Восторг тяжелый сдержанных обетов,
Паломничества медленный экстаз,
В музейной тишине встречает нас
Среди картин и дремлющих портретов.
Голубизною захолустных ветров
В окошко дали приручают глаз,
И вслух фонтана быстрый пересказ
Внизу, в саду, среди глициний где-то.
И в зелени пустующих аллей
Уж ранний вечер гасит мрамор статуй.
А из витрин, в сгущающейся мгле,
В пустые комнаты сквозь мрак холодноватый
Усталой тишине глядит в ответ
Языческая радость древних лет.
VII. Дант
L’Amor che muove il sole e l’altre stele.
— Глухую боль отверженья изведав,
Не знай стихов. А позже, сняв запрет,
Единый раз воспой Ее, поэт, —
Любовь, что движет солнце и планеты. —
На набережной, из-за парапетов,
Как сердце из груди, от снега сед,
Рвал ветер плащ, и он глядел ей вслед,
Терявшейся средь чуждых силуэтов.
Приветливо ловила Беатриче
Докучной спутницы пустую речь,
И юное хранила безразличье,
Не замечая постоянных встреч,
И взоры целомудренно скрывала
За дерзко спущенное покрывало.
VIII. Венеция
Мечтам не отогнать видений хор
Венеции. Здесь улочки все те же.
На них в средневековый сумрак прежде
Мадонны белокурой падал взор.
Свидетель давнего в палаццо Дожей двор.
Где прошлое ползет травой из трещин.
Как странно жжет, встречаемый все реже,
Под черным веером печальный взор.
На влажный мрамор пала тень — монах
Под издавна ветшавшей позолотой.
Чуть спотыкаясь в медленных волнах,
Гондола около колышет воды.
Былые образы в опять ожившем чувстве
Возводят жизнь в таинственном искусстве.
IX. «Весна» Боттичелли
Сквозь голубые облачные весны
Мне юная запомнилась одна.
Она — как завязь дикого плода,
И первые ее узнали осы.
Босой ногой цветов сминая звезды,
Сама — спустившаяся к нам звезда,
Она зимы порвала невода,
И с ней пришли ее подруги — сестры.
Ветр утренний протяжно дул в меха,
В росе ее нога легко скользила,
Когда она в одежде василька
С толпой дриад и нимф в наш лес входила.
И оставляла след, траву клоня.
Ее продолговатая ступня.
X. Неаполитанский вечер
