Уильям Вордсворт - Волшебный дом

Как жаворонок, неба звонкий друг,
Резвящийся в предутренней прохладе,
Она в веселом праздничном наряде
Летит… Куда же путь ее?.. На юг,

На север ли – туда, где царство вьюг?
Кому какое дело? Пусть в досаде
Косится враг, она скользит по глади —
И только брызги тучами вокруг.

Пристанищем ей будет порт, лагуна?
Кто знает… Как и в прошлые века,
В груди моей тревога и тоска…

Она ж, сияя радостно и юно,
Летит вперед. Уже издалека,
Я шлю тебе свое прости, о шхуна!

Поутру рано или в час, когда
Закат горит последним блеском света
И в сумрак вечера вся даль одета,
Взгляни, поэт задумчивый, тогда

На водопад, где бурная вода,
Как в логе лев, бушует. Нет предмета
Ужаснее! Дух страшный водомета
В венце из камня – кудри, борода

Струят потоки – воссидит над урной,
Скрывая днем свой облик. Он струит
По бархату лугов поток лазурный;

Или, встречая на пути гранит
Обрушенный, обломки гор, гремит
И пенится чрез них волною бурной.

Ты все молчишь! Как быстро отцвела
Твоя любовь, не выдержав дыханья
Разлуки, растоптав воспоминанья,
Отвергла долг и дар свой отняла.

Но в горький плен мой разум ты взяла,
Тебе служить – иного нет желанья!
И хоть сожгла ты прошлое дотла,
Душа, как нищий, просит подаянья.

Ответь! – Пусть сердце, пылкое тогда,
Когда мы страстным предавались негам,
Пустым, холодным стало навсегда, —

Гнездо в лесу, засыпанное снегом,
В глухом лесу, где замер каждый звук.
Ответь, молю, не дли жестоких мук!

Тут горы встали в грозном торжестве,
Тут храм для всех, достигших перевала,
Чье место – в прошлом, осень миновала,
И жизнь подобна вянущей траве,

Еще недавно свежей. О, как мало,
В искусственности наших модных зал,
Мы ценим счастье жить средь гор и скал,
Среди озер, чью гладь не оскверняло

Ничье дыханье. Трижды счастлив тот,
Пред кем осина дрогнет золотая
(В художествах октябрь – соперник мая).

И гостья красногрудая вспорхнет,
Задумчивую песню напевая,
Баюкая состарившийся год.

Когда надежд развеется покров
И рухнет Гордость воином усталым,
Тогда величье переходит к малым:
В сплоченье братском робость поборов,

Они встречают бури грозный рев, —
Так хрупкие подснежники под шквалом
Стоят, противясь вихрям одичалым,
В помятых шлемах белых лепестков.

Взгляни на доблестных – и удостой
Сравненьем их бессмертные знамена.
Так македонская фаланга в бой

Стеною шла – и так во время оно
Герои, обреченные Судьбой,
Под Фивами стояли непреклонно.

На мощных крыльях уносясь в зенит,
Пируя на заоблачных вершинах,
Поэзия с высот своих орлиных
Порой на землю взоры устремит —

И, в дол слетев, задумчиво следит,
Как манят пчел цветы на луговинах,
Как птаха прыгает на ножках длинных
И паучок по ниточке скользит.

Ужель тогда ее восторг священный
Беднее смыслом? Или меньше в нем
Глубинной мудрости? О дерзновенный!

Когда ты смог помыслить о таком,
Покайся, принося ей дар смиренный,
И на колени встань пред алтарем.

Как мне нарисовать тебя? – Присяду
На голом камне, средь хвощей и мхов:
Пусть говорящий памятник стихов
Твои черты явит людскому взгляду.

Но как барашку, что прибился к стаду,
Из блеющих не выбраться рядов,
Так никаких особенных даров
Тебе Судьба не припасла в награду.

Ничем – ни данью древности седой,
Ни щедростью возвышенных примет —
Здесь не отмечено твое рожденье.

Но свежий мох, растущий над водой,
И этот в струях отраженный свет —
Твое Земле суровой приношенье.

Дитя далеких туч! В уединеньи
Не ведаешь ты участи мирской,
Обстала глушь лесов тебя стеной,
И ветра свист поет тебе хваленья.

Морозы ждут лишь твоего веленья. —
Пускай в долине пышет летний зной,
Ты одеваешь саван ледяной,
Тебя хранит великий дух Забвенья.

Но времени рука уже легла
На этот берег дикий и лесистый,
Где некогда царила глушь и мгла,

Огромный лось топтал ковер пушистый
И зверолова меткая стрела
Безмолвия не нарушала свистом.

Когда б седые барды были живы
И видели тебя, о Даддон мой,
Они б Элизием назвали берег твой.
Оставил ты свой прежний вид бурливый,

И меж цветов ползут твои извивы
Вдоль по равнине светлою струей —
Но, видно, чужд тенистых рощ покой
Твоей волне свободной и шумливой.

И ты, ягненка робкого смирней,
Огнем небес отсвечивавший чистым,
Вмиг забываешь тишину полей,

Преграды рвешь в своем теченье быстром
И, как вакханка, пляшешь средь камней,
Неистово размахивая тирсом.

В прощальный час, мой друг и спутник мой,
Иду к тебе. – Напрасное влеченье!
Я вижу, Даддон, все в твоем теченье,
Что было, есть и будет впредь со мной.

Ты катишь воды, вечный, озорной,
Даруешь вечно жизнь и обновленье,
А мы – мы сила, мудрость, устремленье,
Мы с юных лет зовем стихии в бой,

И все-таки мы смертны. – Да свершится!
Но не обижен, кто хоть малый срок
Своим трудом служить потомству мог,

Кто и тогда, когда близка гробница,
Любовь, Надежду, Веру – все сберег.
Не выше ль он, чем смертным это мнится!

Восходит ввысь мелодией могучей
Распад вселенский и на спад идет
Неспешной чередой ужасных нот,
Гармонией скрежещущих созвучий;

Кто слышит их, – тот презирает случай,
Бежит нечистых выгод и хлопот.
Бессмертна правда; но она живет
В обличьях дня, в их смене неминучей.

Так иней, выбеливший утром луг,
Растает; так седая башня вдруг
От возгласа случайного качнется

И, словно слепленная из песка,
Обрушится, – когда ее коснется
Невидимая Времени рука.

Не упрекай святых за мотовство,
Ни зодчего, что создал небывалый
Великолепный храм – для горстки малой
Ученых прихожан, – вложив в него

Все, без остатка – мысль и мастерство!
Будь щедрым; чужд взыскательным высотам
Труд, отягченный мелочным расчетом;
Так думал он, вознесший волшебство

Резных колонн и арок невесомых,
Где радуги дрожат в цветных проемах,
Где в полумраке музыка парит,

Блуждая в сотах каменного свода, —
Как мысли, коих сладость и свобода
Нам о бессмертье духа говорит.

Побудь вблизи, прерви полет!
Пусть взор мой на тебе замрет!
Тобой воссоздан каждый миг
Первоначальных дней моих!
И время, что давно мертво,
Оживлено тобой,
Порхающее существо:
Отца я вижу своего
Со всей моей семьей.

О сладость, сладость детских лет,
Когда за мотыльком вослед
Бежали мы с моей сестрой,
Разгоряченные игрой!
Я, как охотник, подстерег
Добычу – но напрасен был
Мой бег, отчаянный прыжок:
Оберегал ревниво Бог
Пыльцу прелестных крыл.

Над желтым наклонясь цветком,
Тобой, малюткой-мотыльком,
Я любовался и не знал,
Нектар вкушал ты или спал.
И был ты неподвижней вод
Объятых льдом морей.
Счастливым будет ли полет,
Когда внезапный ветр найдет
Тебя среди ветвей?

Останься с нами! Мы с сестрой
Тебе подарим садик свой.
Здесь отдохнут твои крыла.
Тебе не причиним мы зла!
Будь гостем нашим дорогим,
Присядь на куст близ нас.
О детских днях поговорим,
Их летний свет неповторим,
И каждый долгим был – таким,
Как двадцать дней сейчас.

Когда я эту радугу-дугу
В отмытой ливнем вижу синеве,
Я удержать восторга не могу;
Как в детстве, сердце рвется прочь,
Трепещет на незримой тетиве!
И я хочу, пока не пала ночь,
На радугу после дождя,
Рождающую столько смелых стрел,
Смотреть с таким же счастьем, уходя,
Как я на утре жизненном смотрел.
Дитя – отец Мужчины. Эту нить
Чтоб не порвать в душе, а сохранить,
Я одного себе желаю впредь:
Не разучиться бы благоговеть!