Тед Хьюз - Стихотворения

Вроде бы мёртвого человека

С Буддой в улыбке
С Иисусом в простёртых руках
С Магометом в склонённом челе

Ногами в аду
Руками в раю
Спиною к земле

Сопровождают
К вечному блаженству
Поющие легионы

Вроде бы мух

Где было пусто
Кто-то поместил испуганное озеро.

Где было пусто
Каменные плечи
Стали стеной на защиту.

Ветер со звёзд нырнул
Пытаясь прислушаться к дрожи.

Деревья, взявшись за руки, прикрыв глаза,
Предстали перед миром.

Трава-трёхзубка в страхе подобралась ближе.

И больше ничего
Лишь чайка иногда несётся сквозь

Разрыв материи

Из ничего в ничто

К овечьему холму под жарким солнцем
Прижалась мышь: спасенье вроде близко,
Но не хватает духу. Время, мир
Стары для изменений.
Горизонт Лесов, ферм, деревень тяжёлым смрадом
Вгоняет в ступор. Что с двумя ногами,
Что с четырьмя — молитва маловата.
Пред Богом — всё равно что пред котом.

Вершина леса. Я закрыл глаза.
Бездействую, не притворяясь спящим,
От клюва и до крючковатых пальцев:
Мозг чертит идеальную охоту.

На высоте деревьев так удобно!
Воздушные потоки, солнца луч —
Всё мне на пользу; и лицо земли
Обращено ко мне — я наблюдаю.

За грубую кору держусь когтями.
Достигнута цель Сотворенья мира —
Моя нога и каждое перо:
И я в когтях Творение держу

Или в полёте медленно вращаю —
Убью, где захочу: тут всё моё.
Софистики во мне нет ни на грош:
Я отрываю головы от плеч —

Работник смерти.
Единственный мой путь лежит
Через живую плоть и кости.
Моим правам не нужно подтверждений:

За мною — солнце. С самого начала
Моих трудов ничто не изменилось.
Мой глаз не допускает изменений.
Я сохраню порядок всех вещей.

Прохладный ранний вечер сжимается до собачьего лая и звона ведра —
И тебя, прислушивающейся.
Нити паутины, туго натянутые касанием росы.
Поднятая бадья, неподвижная, полная до краёв — зеркало,
Искушающее до дрожи первую звезду.

Коровы по тропинке возвращаются домой, замыкая изгороди тёплыми кольцами дыхания —
Тёмная река крови, много валунов,
Равновесие непролитого молока.
"Луна! — кричишь ты вдруг. — Луна! Луна!"

Луна чуть отступает, как художник, изумлённо вглядывающийся в своё произведение,
Изумлённо уставившееся на него.

"Нет, змей не искушал
Еву яблоком.
Налицо обычное
Искажение фактов.

Адам съел яблоко.
Ева съела Адама.
Змей съел Еву.
В кишечнике темно.

Тем временем змей
Сыто спит в раю —
И с улыбкой слушает
Ворчливый зов Господа".

Давным-давно жил человек,
Бродил по свету
И встретил полную горящую луну,
Катившуюся прямо на него,
Сминая камни и круша дома.
Глаза закрылись, не стерпев сиянья.
Он выхватил кинжал,
Ударил — и ещё — всё бил и бил.
Крик, вырывавшийся из ран луны,
Всю землю обогнул.
Луна сжималась, как пробитый дирижабль,
Сжималась и сжималась — меньше — меньше,
Пока не стала пустотой,
Всего лишь рваным шёлковым платком,
Как слёзы мокрым.
Его-то человек и подобрал. И
Безлунной ночью брёл, держа в руках
Столь странную добычу.

Наш дом всю ночь швыряло в бездне моря,
Леса трещали, грохотали горы,
Ветра топтали поле за окном,
Гремели ставни, заливало стёкла;

А поутру оранжевое небо
Увидело, что горы не на месте;
Нож ветра всё сверкал — то изумрудом,
То чернотой хрусталиков безумца.

К полудню я доковылял от дома
До двери в угольный сарай — и видел
Глазами, ветром вдавленными внутрь,
Натянутый шатёр звенящих гор

И дрожь полей, гримасу горизонта,
Готового взорваться и исчезнуть;
Под ветром уносились прочь сороки
И спины галок гнулись кочергой.

Наш дом звенел зелёным чудным кубком,
Готовым разлететься на куски.
Мы вжались в кресла у огня, сердца
В комок, не в силах ни читать, ни думать,

Ни говорить. Мы смотрим на огонь,
А корни дома движутся, и окна
Дрожат, пытаясь спрятаться внутри,
И крик камней доносится с холмов.

Пластмассовый Будда издаёт боевой вопль каратиста

Перед пушинками нежных слов
Перед косметическим дыханием могильного камня

Телефон придумала смерть он и впрямь как алтарь смерти
Не молись телефону
Он тащит молящихся в реальные могилы
Множеством приёмов, разнообразными притворными голосами

Оставайся недвижным безбожником под набожный стон телефона

Не считай свой дом убежищем — дом твой телефон
Не думай, что идёшь своей дорогой — ты идёшь телефонным путём
Не думай, что спишь у Христа за пазухой — ты спишь в пасти телефона
Не считай своё будущее своим — оно ждёт телефона
Не считай свои мысли своими — они лишь игрушки телефона
Не считай свои дни днями — это жрецы у жертвенного алтаря телефона
Тайная полиция телефона

О телефон, изыди из дома моего
Ты скверный бог
Иди и шепчи в другую подушку
Не поднимай своей змеиной головы в моём дому
Не кусай больше добрых людей

О пластмассовый краб
Почему твои предсказания заканчиваются всегда одинаково?
Сколько тебе отстёгивают кладбища?

Твоё молчание столь же мерзко
Когда ты нужен, ты молчишь с озлобленностью безумного провидца
Звёзды слитно шепчут в твоём дыхании
Океан мировой пустоты разливается в твоей глотке
Твои провода тупо звенят в пропастях
Ты пластмасса, затем ты камень, разбитый почтовый ящик
И ты не можешь говорить
Ни ложь, ни правду — только зло
Заставляет тебя дрожать от внезапной страсти увидеть чьё-то разрушение

Почерневшие клеммы
Смерть отбеливает своими кристаллами
Ты распухаешь и скручиваешься
Разеваешь рот широким зевком Будды
От вопля твоего корчатся корни дома

Не хватай детонатор телефона
Пламя последнего дня вырвется из телефона кнутом
Из телефона выпадет мёртвое тело

Не бери телефонную трубку

Однажды Бог в досаде на Адама
покинул небеса.
Тогда Адам, обидевшись на Бога,
бросил Еву.
Все сущее приблизилось к распаду.

Когда б не Ворон:
впившись в небеса и землю
когтями, он соединил их снова.

И человек рыдал — но божьими слезами,
и Бог кровоточил, но человечьей кровью.

И небо и земля скрипели в том союзе,
и расползлась зловонная гангрена

повсюду, воцарился ужас.

Агония не становилась меньше.

И человек не человек, и Бог не Бог.

Агония

росла,

а Ворон

каркнул:

«То мое творенье!»

И воспарил,

и сам себе казался

черным флагом.