Анна Брэдстрит - Поэзия США

Потерянные, мы вышли на лодках в открытое море, в ночь,
и капканом бескрайнего страха смыкается вода за кормой.
Лодки затеряны порознь, и теперь мы одни наконец
под безжизненным пологом неба в оспинах желтоватых звезд.

Подожди, любовь моя, не спеши грести, позабудь
нашу любовь, что как нож меж нами в ночи
чертит границу — ее же нельзя перейти
или избыть на зыбком пути к мечте, —
и взрезает ночное молчанье. Соленый дождь в наших ртах;
черная рана смыкается сзади нас.

Позабудь сожженные зори, пылкие обещания, смерть,
пустынность бесплодных садов и бесплодье пустынь, и наш путь
на запад, куда мы пришли с тобою, сгорев.

Ты уходишь, любовь моя, но любовь твоя помнится мне
отзвуком колокольного зова и солью слез на лице —
шрамами вчерашних потерь, — и теперь наконец
ты легко ускользаешь в сожженный, разрушенный мир.
Груды цемента и пепла. Тускнеет свет,
меркнет над прахом развалин, как дряхлый, бледный закат,
и я остаюсь один в безбрежной ночи.

Память:
            далекая слякотная зима,
            колесами и копытами раздавленная трава,
            бурая, с проплешинами, земля…
                                                    Молва —
            шепчутся женщины у древних колодцев,
            плачутся листья, шепчутся старики,
            ища плавник средь свалок на берегу,
            чтоб разжечь огонь в остуженных очагах, —
об ее похищении.
                              Холодная кровь
            становится в остуженных артериях льдом.

                               Шепотный плач и плачущий шепот
            стелется надо льдом, над бездною вод,
            кружится в багровых воронках от бомб,
            стонет над стылыми руинами городов
и замирает — как эфир — в наших легких.

Под сенью дуба — прозрачные тени.
Тень за тенью в тенетах грусти.
Страсть этой грусти густо стекает
в тучный от зимнего насилия перегной…

Корчась в перегное, наши корни сосут
жизнь из насмерть раздавленных листьев,
из тлена плотно укорененных трупов.

Обрызганный семенем лысый Онан[152]
ковылял средь нас иль неистовых женщин,
канувших с яростным Бахусом в вечность,
а потом спокойствие, сумрак под сенью,
листья, осыпанные светом, иль флейта
возвестили нам краткую передышку, и мы
рвемся зеленью из темных ветвей
под светлую музыку флейты, в снах.

Тело мое трепетало под солнцем,
корни впивались во тьму, а руки
были осыпаны светом и тенью,
зеленью листьев тянулись к солнцу…

Но потерян покой и потеряна Персефона.
В наших сновидениях зарождается тишина
последних, мертво упокоенных снов.

Мы знаем зимнее насилие в знаменьях —
осколки скал, потрясение травмы, —
лишь в них мы помним ее похищенье;
под сенью — тени; за тенью — тень;
белоокостенелые щепочки плавника;
влажные от ужаса листья; бессонница,
полная ожидания.
                                Едва исцелившись,
мы уже дожидаемся нового нападения.

С наступлением темноты
На границе с Южной Дакотой луна
Выходит на охоту,
Поливает пламенем дали,
Режет алмазом лощины.

За деревом
Она опускается на развалины
Белого города —
Мороз…

Те, что здесь жили,
Куда скрылись?
Спрятались под сводами убежищ?
Под своей обугленной кожей?

С меня хватит.
А вот — продолжаю
Жить, один, совсем одни.
Прохожу мимо разрушенных силосных
                                                                  башен,
Заросших могил индейцев чиппева
                                                              и норвежцев.

В эту холодную зиму
Луна обжигает мои ладони
Безжалостным пламенем
Драгоценных камней.

Мертвые драгоценности в мертвых руках.
Луна тускнеет, а я затерян
В прекрасных заиндевелых руинах
Америки.

Полицейские тащат тела
Шахтеров по черной воде
Предместья.

Ниже немногие уцелевшие
Ползут впотьмах, пока их не задушат
Руки воды.

Где-то
Под рябью и дремлющими сурками
Сильный парень
Стучит в двери могилы, молит:
Скорее бы!

Женщины облепили
Лестницы,
Ведущие к штреку, чернеют
На ветхих балках, подпирающих
Ржавые цистерны.

В полночь
Я слышу, как по стальным рельсам
Катятся вагонетки,
Сталкиваются под землей.

Чуть в стороне от шоссе на Ро́честер, штат Миннесота,
Сумерки мягко опускаются на траву,
И темные глаза двух индейских лошадок
Наливаются добротой.
Они вышли из ивняка, рады-радехоньки,
Приветствуют моего друга и меня.

Мы перебираемся через проволочную ограду пастбища,
Где они весь день щипали траву, одни.
Упруго рыхлят землю копытом, ликуют,
Ведь мы пришли к ним.
Сдержанно выгибают шеи, словно мокрые лебеди.
Они любят друг друга.
Нет одиночества, равного их одиночеству.
Дома они щиплют в темноте молодые побеги.
Мне хотелось бы обнять ту, которая постройней,
Она подошла и обнюхала мою руку.
Она черная и белая,
Ее челка упрямо спадает на лоб.
Ветерок зовет погладить ее длинное ухо,
Нежное на ощупь, как запястье девушки.
И я знаю —
Покинь я свое тело,
Душа бы моя расцвела.

      Словно
вечно они гонятся, те, которых
      мы гоним —
                  Под тусклым небом, где,
                  когда зажглись огни, звезда
                          пронзила туман, теперь
      равномерное
непрерывное
      в шесть наших рядов
      движение, как во сне…

А люди — мы сами!
      разумные, из нутра
      машин появляемся
      лишь у заправочных станций,
                           неуверенно
                  рассматривая друг друга,
                            торопливо пьем кофе
                  у автоматов и спешим
      назад к машинам,
                  исчезаем
                  в них навсегда
                  ради движения —

Тут и там дома́ за пределами
замкнутого пути, деревья, деревья, кусты
мимо них, мимо нас
      автомобили
                  перед нами
                  обгоняют, подгоняют сзади
                                             и
                           слева летят навстречу
                  слишком блестящие
      неумолимо скользят
                  в шесть рядов
на юг и на север, мчатся,
      невнятно бурча…

Кухонный дворик в снегу
лунного света. Снежная
тишина, отдых,
снежная неподвижность.
Козлы для пилки дров,
корыто для стирки белья —
снежной голубизны. Веревка
прогнулась под грузом снега!
Луна заставила смолкнуть
сверчков, лягушки
затаили дыханье.
Летняя ночь, летняя ночь стоит
на одной ноге, как цапля
на снежном болоте, глядя
на заснеженную луну.