Антология - Европейская поэзия XIX века

Когда колокола, взлетая над долиной,
На землю медленно опустят вечер длинный,
Когда ты одинок, пусть мысли в тишине
Летят ко мне! Летят ко мне!

В тот час колокола из синевы высокой
Заговорят с твоей душою одинокой,
И полетят слова по воздуху, звеня:
Люби меня! Люби меня!

И если ты в душе грустишь с колоколами,
Пусть время, горестно текущее меж нами,
Напомнит, что лишь ты средь суеты земной
Всегда со мной! Всегда со мной!

И сердца благовест с колоколами рядом
Нам встречу возвестит наперекор преградам.
Польется песнь небес из выси голубой
Для нас с тобой! Для нас с тобой!

Идите с миром, боль моя,
Довольно вы меня томили,
Пленяли и с ума сводили…
Увы, любимый, боль моя,
Вас только в мыслях вижу я!

Но имя ваше без труда
В плену меня удержит прочно
И, нитью огненной заочно
Мне жизнь опутав навсегда,
Здесь вас заменит без труда.

Сама не ведая того,
Могла свершить я преступленье,
Судьей невольным в искупленье
Мне вас послало божество,
А вы не ведали того?

Я помню и огонь и смех,
Мечты и музыку вначале,
Потом пришла пора печали,
Бессонница взамен утех…
Прощайте, музыка и смех!

В далекий край лежит ваш путь,
Где вьется ласточкой игривой
Поэзия любви счастливой.
Чтобы за ней пуститься в путь,
Вы сердце мне должны вернуть.

Пусть эти слезы в тишине
Пред богом вам придут на память,
Ведь вас они не могут ранить.
Но вспоминайте обо мне
Лишь за молитвой, в тишине!

О молнии любви, высоких гроз удары,
Средь гнезд разметанных вы сеете пожары
И смерть, но небосвод навеки тьмой одет
Для тех, кто потерял ваш несравненный свет!

С уборкою хлебов покончено давно,
Поля обнажены, и в закромах зерно;
Теперь, того гляди, покроет землю иней,
И осень, что холмы так красила доныне,
Чей драгоценный плащ был золотисто-рдян,
Готовится бежать, закутавшись в туман.
О, как бескрасочна равнина, как уныла!
Даль помертвелая безрадостно застыла;
Лачуги редкие виднеются вдали,
Их стены в трещинах, мхом кровли поросли,
И мнится — каждый дом пуст, холоден и темен:
Ни света, ни дымка… Вблизи каменоломен —
Нагромождения из глыб известняка.
Застыли мельницы: намолота мука.
Есть краски блеклые лишь на лесистых склонах,
Осталась часть листвы там на древесных кронах:
Деревья, коль они стоят к плечу плечом,
Сильнее, чем когда растут особняком,
Как человек сильней в кругу семьи сплоченной.
И предзакатными лучами позлащенный
Вверху желтеет лес, тогда как здесь, у нас,
Неяркий солнца свет уже совсем погас.
Равнина в сумерках особенно тосклива:
Вот поле — борозды, проложенные криво,
Мотыгой вскопаны, ведь здесь за редкость плуг;
Вот облетевший куст; вот каменистый луг;
Десяток чахлых лоз — поломаны подпорки;
Кострище черное; сидящий на пригорке
Мальчонка-пастушок: своих овец и коз
Пасет он на жнивье; лохматый черный пес
Лежит у ног его и взглядом безразличным
Следит, как роется на поле свекловичном
Старуха нищенка, — увы, напрасен труд.
Поодаль — скрип колес и смрад: навоз везут.
Кузнечик жалобно в сухой траве стрекочет.
Пчела, хоть чуть жива, но все еще хлопочет,
К засохшему цветку приникла хоботком.
Прохожих нет; лишь три охотника гуськом
Бредут, усталые и злые, без добычи,—
Шатались целый день и попусту — нет дичи.
А я, не торопясь, свой продолжаю путь,
Чтоб там, под тисами, присесть и отдохнуть.

Порою летнею, когда, по воскресеньям,
Зной переждав дневной, с веселым оживленьем
Все за город спешат,
Устроясь у окна своей мансарды тесной,
Сквозь щели жалюзи на сей исход воскресный
Я устремляю взгляд.

Мечтой к заветному привороженный мигу,
Смотрю, держа в руках наскучившую книгу,
На праздничный народ
И жду — под гул толпы, под говор, смеха всплески,
Что жаркой желтизной на белой занавеске
Луч солнечный мелькнет.

Вот он — единственный, сладчайший миг недели:
Пройдя сквозь жалюзи, потоком хлынул в щели
Рой золотых частиц;
Мое духовное он обостряет зренье
И оживляет вновь в моем воображенье
Рой мыслей, чувств и лиц.

Вновь связываются оборванные нити
Далеких радостных и горестных событий,
Прошедших благ и зол.
Когда-то в этот час кюре после вечерни,
Сказав нам о добре и о житейской скверне,
На хоры нас повел.

Светильник масляный и восковые свечи
Бросали желтый свет на строгий лик Предтечи,
На Девы нежный лик.
Наш старенький кюре, приблизясь к аналою,
Весь желто-восковой, как колос под косою
Главой своей поник.
………………………………….
Я вспомнил тетушку, прошедший год… Как кротко
Она ждала конца. Была старуха тетка
Всегда ко мне добра.
На тело, саваном обвитое, сухое,
Такое жалкое, глядел я, молча стоя
У смертного одра.

Для гроба мерку снять пришли мастеровые,
Кюре читал псалтырь… И свечи восковые
Струили желтый свет.
Глядел на мертвую, на родственников лица,
Но повторять молитв не мог: нельзя молиться,
Коль веры больше нет.

Слез не было, хоть знал — она меня любила…
Стара и мать моя. Еще одна могила,—
Уж зев ее отверст,—
И скроется навек, в тиши могильной тлея,
Все то, что я любил; останусь на земле я
Один, один как перст.

Увы, исчезнет все, что дорого и свято.
Не станет матери… Нет ни сестры, ни брата,
Ни любящей жены…
По солнце снизилось до крыш, и в зыбких пятнах,
Отбрасываемых на ткань лучей закатных,
Уж нет той желтизны.

Покою, радости в моей душе нет места.
Вовеки не шепнет мне юная невеста
Застенчивого «да»;
С любимой об руку, в волнении едином,
Мне в церкви не стоять под желтым балдахином.
Вовеки, никогда!

Никто в мой смертный час, в тот миг, что неминуем,
Не склонится ко мне с прощальным поцелуем
И лить не станет слез.
Не нужный никому и никому не милый
Окончу дни свои; и над моей могилой
Не будет желтых роз.

Стемнело… Голоса былого замолчали…
Спускаюсь и — туда, где тонут все печали:
В людской водоворот.
Полны все кабачки. Толкучка, шум нестройный;
Калека под хмельком куплет малопристойный
Простуженно орет.

Бранятся, шутят, пьют — резвятся на свободе;
Целуют, тискают при всем честном народе
Подвыпивших подруг.
И, сытый зрелищем житейской карусели,
Я дома до утра ворочаюсь в постели
Под выкрики пьянчуг.