Бенедикт Лившиц - Полутораглазый стрелец

Ваш трубадур — крикун, ваш верный шут — повеса.
(Ах, пестрота измен — что пестрота колен!)
Ваш тигр, сломавши клеть, бежал в глубины леса,
Единственный ваш раб — арап — клянет свой плен.

Разуверения? — нашептыванья беса!
Тревожные крыла — и в лилиях явлен
Едва заметный крест… О узкая принцесса,
Разгневанная мной, вы золотей Малэн!

Желтели небеса и умолкали травы,
Утрело, может быть, впервые для меня,
Когда я увидал — о, свежие оправы

Очнувшихся дерев! о, златовестье дня! —
Ваш флорентийский плащ, летящий к небосклону,
Аграф трехлилийный и тонкую корону.

Так строги вы к моей веселой славе,
Единственная! Разве Велиар,
Отвергший всех на Босховом конклаве,
Фуметой всуе увенчал мой дар?

Иль это страх, что новый Клавдий-Флавий,
Любитель Велиаровых тиар,
Иезавелью обречется лаве —
Испытаннейшей из загробных кар?

Люблю в преддверье первого Сезама
Играть в слова, их вероломный друг,
Всегда готовый к вам вернуться, мама,
Шагнуть назад, в недавний детский круг,
И вновь изведать чистого бальзама —
Целебной ласки ваших тихих рук.

Не тонким золотом Мирины
Изнежен дальний посох твой:
Кизил Геракла, волчий вой —
О, строй лесной! о, путь старинный!

Легка заря, и в лог звериный,
Апостольски шурша травой,
Юней, живей воды живой
Болотные восходят крины.

Усыновись, пришлец! Давно ль
Ручьиные тебе лилеи?
Лукавый моховой король,

Ютясь, поникнет в гоноболь,
Когда цветущий жезл Гилеи
Узнает северную боль…

Наперсник трав, сутулый лесопыт
Искусно лжет, ища себе опоры:
Коричневый топаз его копыт
Оправлен кем-то в лекарские шпоры.

Лужайка фавнов; скорбно предстоит
Ареопагу равных скоровзорый:
«Южнее Пса до времени сокрыт
Канун звезды, с которой вел я споры».

Умолк и ждет и знает, что едва
Ль поверят фавны правде календарной…
Бессмертие — удел неблагодарный,

И тяжела оранжевая даль,
Но он, кусая стебель в позолоте,
Уже вздыхает о солнцевороте.

Сродни и скифу и ашантию,
Гилеец в модном котелке,
Свою тропическую мантию
Ты плещешь в сини, вдалеке.

Не полосатый это парус ли,
Плясавший некогда рябо,
Прорвавшись в мюнхенские заросли
На пьяном корабле Рембо?

Несомый по морю и по лесу
Четырехмерною рекой,
Не к третьему ль земному полюсу
Ты правишь легкою рукой?

Проплыл — и таешь в млечной темени,
Заклятья верные шепча:
Сквозь котелок встают на темени
Пророческие два луча.

О, первый проблеск небосклона,
Балтийский ветр из-за угла, —
И свежей улицы стрела
Впивается в Пигмалиона!

Речная водоросль иль прах
Перворожденной перспективы?
Но имя — камень, и счастливый
Творец мечтает о дарах:

Не легкомысленный Пиновий
Создаст торжественный устав —
Смирит разбег болотной крови
Кумиродел и папский граф.

Чудовищный италианец,
Он может всё — и прав Лефорт:
Тупой подошвой будет стерт
Последних вихрей низкий танец.

Чертеж заморского грыдира,
Наклон державного жезла —
И плоть медузы облекла
Тяжеловесная порфира.

А если судорог медузы,
Зажатой в царственной руке,
Слабее каменные узы,
Почиющие на реке?

И ты, вершитель, не насытишь
Туман цветами чугуна —
Дремотный дым, болотный китеж,
С балтийского подъятый дна?

Лети, лети на темном звере,
Наездник с бешеным лицом:
Уже вскипает левый берег
Зимнедворцовым багрецом.

И вопль медузы — над тобою:
Из паволоки синевы
За петропавловской пальбою
Сердцебиение Невы.

Асфальтовая дрожь и пена
Под мостом — двести лет назад
Ты, по-змеиному надменна,
Вползла в новорожденный град.

И днесь не могут коноводы
Сдержать ужаленных коней:
Твои мучительные воды
Звериных мускулов сильней.

Что — венетийское потомство
И трубачей фронтонных ложь,
Когда, как хрия вероломства,
Ты от дворцов переползешь

Под плоскогорьем Клодта Невский
И сквозь рябые черныши
Дотянешься, как Достоевский,
До дна простуженной души?..

Золотосердой — в наше лоно
Несеверные семена! —
Из Монферранова бутона
Ты чуждым чудом взращена.

И к сердцу каждого потира
Забывший время златолей
Уводит царственное мирро
Твоих незыблемых стеблей.

Но суета: врата заката
Спешит открыть садовник твой,
И ты средь площади распята
На беспощадной мостовой.

Не для того ль седая дельта
Влечет Петра в балтийский сон,
Чтоб цветоносный мрамор кельта
Был в диком камне отражен?

И в час, когда в заневских тонях
Истают всадник и утес,
Подъял бы взор тевтонский конюх
На чудо лютецийских роз?

И полукруг, и крест латинский,
И своенравца римский сон
Ты перерос по-исполински —
Удвоенной дугой колонн.

И вздыбленной клавиатуре
Удары звезд и лёт копыт
Равны, когда вдыхатель бури
Жемчужным воздухом не сыт.

В потоке легком небоската
Ты луч отвергнешь ли один,
Коль зодчий тратил, точно злато,
Гиперборейский травертин?

Не тленным камнем — светопада
Опоясался ты кольцом,
И куполу дана отрада
Стоять Колумбовым яйцом.

Копыта в воздухе, и свод
Пунцовокаменной гортани,
И роковой огневорот
Закатом опоенных зданий:

Должны из царства багреца
Извергнутые чужестранцы
Бежать от пламени дворца,
Как черные протуберанцы.

Не цвет медузиной груди,
Но сердце, хлещущее кровью,
Лежит на круглой площади:
Да не осудят участь вдовью.

И кто же, русский, не поймет,
Какое сердце в сером теле,
Когда столпа державный взлет —
Лишь ось жестокой карусели?

Лишь ропоты твои, Нева,
Как отплеск, радующий слабо,
Лелеет гордая вдова
Под куполом бескровным Штаба:

Заутра бросится гонец
В сирень морскую, в серый вырез, —
И расцветает наконец
Златой адмиралтейский ирис.