Мишель Уэльбек - Оставаться живым

В метро, уже полупустом,
Народ почти что ирреальный.
Игру затеял я притом,
Опасную потенциально.

Догадкой поражен, что вкус
Свободы без последствий сладок,
Я тут же свой теряю курс,
И обхожусь без пересадок.

Проснувшись, вижу: Монпарнас,
Здесь сауна для натуристов…
Весь мир на место встал тотчас.
Но грустно мне среди туристов.

Миг простодушья или транса,
Абсурдность встречи с кенгуру.
Спастись нет никакого шанса:
Я окружен толпой гуру.

Как средство лучшее от боли
Мне смерть свою хотят продать.
Они лишь призраки, не боле,
Но могут телом управлять.

Вся флора бешено плодится
И этим нагоняет грусть,
А светлячку дано светиться
Одну лишь ночь, и всё. И пусть.

Мы смысл существованья новый
Опять находим без труда.
Шумим, шумим, круша основы,
А гусь - он лапчатый всегда.

Душа под солнцем распростерта
На грозном берегу морском.
Разбужена волной, не стерта
Боль, скопленная в нас тайком.

Без солнца что бы с нами было?
Отчаянье, унынье, страх,
Вся жизнь - бессмыслица и прах.
Мир солнце умиротворило.

Расплавленный полудня жар.
И в неподвижности, в истоме
Смерть телу видится как дар:
Забыться, быть в тактильной коме.

Вот потянулся океан -
Проснувшись, зверь скребет когтями.
Закон вселенной не был дан.
Что стало бы без солнца с нами?

Их на песке сложили в ряд
Под светом, яростным, как стронций.
Тела ждет медленный распад;
Дробятся камни здесь от солнца.

Валы лениво в берег бьют,
И свет, скорбя, меняет лики.
Бакланы здесь еще живут,
И в небе жалобны их крики.

Такая жизнь на вкус во рту
Как лимонад, где газа нету.
Под солнцем жизнь и на свету,
Под солнцем и в разгаре лета.

Самоанализа урок,
К сочувствию привычка впрок,
Прогорклый привкус давней злобы,
Вербеновый экстракт особый.

Приют «Аркадия». А там
Пустые стулья, мертвый хлам.
Жизнь, разбиваясь о колонны,
Рекою растеклась бездонной.

Утопленники. Груда тел.
Над ними свод остекленел.
Река весь город затопила,
В погасших взглядах злая сила.

Вокруг горы стоял туман густой;
Я двигатель проверил - все в порядке.
Дождь был тягучий и как будто сладкий
(Я понял, что не справлюсь с тошнотой).

Вдруг вспыхивали яркие зарницы,
В картине мира высветив одно:
Здесь страх и голод царствуют давно.
Хотел бы я бесчувственным родиться.

Голодных нищих муравьиный рой
Метался под дождем и тек рядами
С открытыми, как для охоты, ртами,
Дорогу всю заполонив собой.

День убывал, но медля, неохотно,
Как сон дурной, как грязная вода.
Здесь примирения не будет никогда.
День кончился. Совсем. Бесповоротно.

Я над рекой, впадавшей в море, плыл.
Рой плотоядных итальянцев рядом.
И запах трав так свеж под утро был,
Что я к добру поплыл с открытым взглядом.

Кровь мелкой живности (ей счета нет)
Поддерживает весь баланс природный.
Их кровь, и внутренности, и скелет
Нужны, чтоб чья-то жизнь была свободной.

Среди травы их отыскать легко,
Лишь стоит кожу почесать несильно.
Растительность взметнулась высоко:
Могильщица, она растет обильно.

Я в сини плыл, объятый тишиной,
В отчаянье почти нечеловечьем.
Плыл между облаками и войной,
Меж низостью и этим небом вечным.

Предмет, способный удержать границы,
Хоть кожа не совсем предмет, но все же.
Ночами только трупам сладко спится,
Живая плоть не тосковать не может.

Вот сердце стукнуло. Один удар -
И крови начинается броженье.
В лице, в коленях, в пальцах - легкий жар,
Все тело целиком пришло в движенье.

Но кровь, токсинами отягчена,
По капиллярам пробегать устала,
Божественной субстанции полна.
Остановилась вдруг - все ясным стало.

Миг осознанья полного настал
И радости: ушли страданья сами.
Миг чистого присутствия. Финал,
Когда весь мир встает перед глазами.

Для паузы есть время. Помолчи,
Покуда лампа вполнакала светит.
Агония в саду деревья метит.
Смерть голубая в розовой ночи.

Расписана программа наперед,
На три ближайшие недели смело:
Сначала гнить мое здесь будет тело,
А после бесконечность прах сотрет.

Но бесконечность - в нас. Таков закон.
Я представляю атомов круженье,
Молекул презабавные движенья
Внутри у трупа. Все оценит он.

Мы должны выработать в себе установку на непротивление миру.
Негативное негативно,
Позитивное позитивно.
Реалии существуют.
Они появляются, трансформируются,
Потом просто исчезают.
Внешний мир, в некотором роде,- данность.

Бытие как объект восприятия похоже на водоросль,
Вещь отвратительную и чересчур аморфную,
В сущности женственную.
И это то, до чего мы должны добраться,
Если хотим говорить о мире,
Просто говорить о мире.

Мы не должны походить на тех, кто пытается подмять мир
Под свои желания
И свои убеждения.
В то же время у нас есть право
На ограниченное количество желаний
И даже убеждений.
В конце концов, мы представляем собой часть феномена
И в этом смысле заслуживаем самого большого уважения.
Как, например, ящерицы.

Как ящерицы, мы греемся под солнцем феномена
В ожидании ночи.
Но мы не будем сражаться,
Мы не должны сражаться,
Мы вечно находимся в положении побежденного.

Мы подошли, не успев и охнуть,
К такому моменту в жизни, когда чувствуешь острую необходимость потребовать переигровки
Или попросту сдохнуть.
Когда мы оказывались лицом к лицу с самими собой на заднем сиденье в глубине гаража, там больше не было ни души.
Мы искали себя, от нетерпенья почти дрожа.

Пол, слегка маслянистый, по которому мы скользили, сжимая бутылку пива в руках, как в объятье,
Твое атласное платье,
Мой ангел, и твоя лента…
Странные нам пришлось переживать моменты,

Когда друзья исчезали один за другим, когда самые милые становились самыми страшными, застревая в щели между бесконечными белыми стенами лекарственной зависимости,
Они становились марионетками,
Пафосными или чересчур ироничными, едкими.

Страсть и восторг - мы узнали их лучше, чем кто бы то ни было,
Гораздо лучше, чем кто бы то ни было.
Ибо мы докапывались до самых глубин своих органов, пытаясь трансформировать их изнутри,
Чтобы, раздвинув легкие, найти путь или дверцу
К самому сердцу.
Но мы проиграли, заблудившись меж ними.
Наши тела были такими нагими.

Череда смертей и прощаний, и самые чистые из нас поднялись на свою голгофу.
Я вспоминаю то утро, тот самый час, когда твой кузен выкрасил волосы в зеленый цвет, прежде чем прыгнуть в реку,
К полету уже готовый.
Его жизнь была такой новой.

Мы не любим теперь тех, кто приходит критиковать наши мечты, наше парение,
Позволяем медленно окружать себя атмосферой зыбкого примирения.
Мы сторонимся теперь всех этих шуток о космическом разуме,
Твердо зная, что где-то в нас есть пространство свободы,

Куда наши жалобы
Доносятся уже приглушенные,
Пространство объятий,
Тело преображенное.