В. Коровин - Русские поэты XVIII века. Стихотворения, басни

О ты, при токах Иппокрены,
Парнасский сладостный певец,
Друг Талии и Мельпомены,
Театра русского отец,
Изобличитель злых пороков,
Расин полночный, Сумароков!

Твоей прелестной глас свирели,
Твоей приятной лиры глас
Моею мыслью овладели,
Пути являя на Парнас:
Твоим согласием пленяясь,
Пою и я, воспламеняясь.

И се твоим приятным тоном
И жаром собственным влеком,
Спознался я со Аполлоном
И музам сделался знаком;
К Парнасу путь уже мне сведом,
Твоим к нему иду я следом.

И так, как тихому зефиру,
Тебе вослед всегда лечу,
Тобой настроенную лиру
Я худо строить не хочу;
Всегда мне вкус один приятен,
Который важен, чист и внятен.

Но вкусы всех воспеть не можно,
Они различны у людей:
Прадон предпочитаем ложно
Расину «Федрой» был своей;
Но что? Прадонов вкус скончался,
Расин победой увенчался.

Не пышность – во стихах приятство;
Приятство в оных – чистота,
Не гром, но разума богатство
И важны речи – красота.
Слог должен быть и чист, и ясен:
Сей вкус с природою согласен.

Я стану слог распоряжати
Всегда по вкусу одному
И тем природе подражати,
Тебе и здравому уму.
Случайны вкусы все суть ломки
И не дойдут они в потомки.

Козел, шатаяся, увидел мать жемчужну —
Так раковину все жемчужную зовут —
И, почитая ту за вещь для всех ненужну,
Сказал с насмешкою: «Ты, лежа век свой тут,
Какую сделала, скажи ты мне, услугу
Земному кругу?
А я всегда встаю с зарею по утрам,
Хожу пастись в луга и лажу по горам
День целый».
Ответ дала Козлу и Раковина смелый,
Сказавши так:
«Козел, дурак,
Когда ты по горам, тварь глупая, бродила,
В то время перло я жемчужное родила».

Для птиц силки становят,
Зверей в тенета ловят,
Мышам становят пасть,
Чтоб им в нее попасть.
Подьячие крючки имеют,
Которыми ловить людей умеют
И деньги с них берут;
Об этом все согласно врут.
А уду червяком прикроя,
Поймаешь лучшего из рыб героя.
Река
Мелка
Иль глубока —
Равно для Рыбака:
Он может поимать повсюду;
Рыбак лишь кинул в омут уду,
Тут Щука приплыла и уду трях.
О, Щука, для тебя не пища, смертный страх!
Ты хочешь червяка сорвать с крючка и скушать,
Тварь бедну погубя;
Но если хочешь ты меня послушать, —
Побереги себя.

Читатели мои, внимайте басне сей.
Она советует не слушаться речей,
Которые льстецы влагают в уши,
Пленяя лестию своей невинны души,
Под медом кроя яд
Обманчивым своим советом тех вредят,
Которы лестным их словам имеют веру.
А к этому я баснь приставлю для примеру:

Не знаю, где и чей
Был в клетке Соловей
И делал голосом хозяину забаву.
Хотелось Кошечке Соловушка достать,
Пришла и стала так ему болтать:
«Хозяин хочет дать тебе, мой свет, отраву,
От коей, бедненький, ты выпустишь свой дух.
Уверься, птичка, что тебе я верный друг,
И согласись со мной; я клетку разломаю,
Я птичек не замаю
И их не ем;
Известно здесь мое смиренье в доме всем;
Я волю дам тебе златую».
Склонился Соловей на речь ее пустую,
Благодаря свою злодейку так, как мать,
Потом дозволил ей и клетку разломать;
Но только что его на волю вышли ножки —
Ан очутился он в зубах у льстивой Кошки.

Уже осенние морозы гонят лето,
И поле, зеленью приятною одето,
Теряет прежний вид, теряет все красы;
Проходят радости, проходят те часы,
В которы пастухи средь рощи обитали.
Уже стада ходить на паству перестали,
И миновалася приятность прежних дней,
Когда предвозвещал Аврору соловей,
На зыблющихся пел сучках и утешался,
И голос одного по рощам раздавался.
Не летний дождь идет, и не из прежних туч;
Светило с высоты пускает слабый луч.
Холодный дует ветр, зефир уже не веет;
Летит с деревьев лист, и вянет и желтеет.
Вчера овец погнав, уже в последний раз
Кларису я узрел, о, час, приятный час!
Но лето кончилось и паству пресекает,
И вместе с ним моя свобода утекает.
Клариса день один со мной овец пасла,
Но навсегда мою свободу унесла.
Я чувствую в себе; но что? и сам не знаю;
Кларису я любить сердечно начинаю.
Что думать не начну, я думаю об ней,
Нейдет Клариса вон из памяти моей.
Люблю, и видеть я хочу ее всечасно:
Расстаться с нею мне… и мыслить то ужасно.
Нельзя изобразить, что я без ней терплю,
Как только, что ее сердечно я люблю.
Приятно чувствовать, и мыслить то приятно:
Ах! если б ей любви желанье было внятно!
Приятней и того мне с нею говорить.
Увидя раз ее, не можно позабыть.
Пойду за нею вслед, она живет у речки,
Скажу, что наши там смешалися овечки,
Что в стаде двух иль трех своих не нахожу,
А между тем я ей и более скажу;
И, может быть, найдем другие мы причины,
Чтоб видеться всегда с Кларисой без скотины.

Творец похвальной «Россиады»,
Любитель и любимец муз,
Твой глас, под скипетром Паллады,
Удобен множить их союз.

На лире ли когда бряцаешь
Екатеринины дела,
Сердца ты сладко проникаешь,
Святится праведна хвала.

Желаешь ли ты править нравы —
Перо твое являет нам
Священны Нумины уставы
За дар счастливым временам.

Пильпаи, Федры, Лафонтены
Тебе могли бы подражать.
Во храм ли вступишь Мельпомены,
Ты можешь страсти возбуждать.

Пастушьи ль игры, или смехи,
Иль сельску славишь простоту —
Являешь новы в ней утехи,
Поя природы красоту.

Гнушаяся ль когда пороком,
Желаешь добродетель петь —
Твой ум, в течении широком,
Нигде не может укоснеть.

Твоим пленяясь стихотворством
И петь тобою ободрен,
К совету твоему упорством
Мой разум не был отягчен.

Привержен к музе справедливой,
Я чувствовал во времена,
Что стыдно быть бесплодной нивой,
Где пали добры семена.

Но лишь к Парнасу приближаюсь,
Страшусь пиитов я суда;
И в песнях скоро утомляюсь,
И тщетного бегу труда.

Коль судишь ты меня нестрого,
Воспримешь ревность вместо дел;
Хоть петь тебя не мог я много,
Но чувствовал, когда я пел.

Скажи, Шумилов, мне: на что сей создан свет?
И как мне в оном жить, подай ты мне совет.
Любезный дядька мой, наставник и учитель,
И денег, и белья, и дел моих рачитель!
Боишься Бога ты, боишься сатаны,
Скажи, прошу тебя, на что мы созданы?
На что сотворены медведь, сова, лягушка?
На что сотворены и Ванька и Петрушка?
На что ты создан сам? Скажи, Шумилов, мне!
На то ли, чтоб свой век провел ты в крепком сне?
О, таинство, от нас сокрытое судьбою!
Трясешь, Шумилов, ты седой своей главою;
«Не знаю, – говоришь, – не знаю я того,
Мы созданы на свет и кем и для чего.
Я знаю то, что нам быть должно век слугами
И век работать нам руками и ногами,
Что должен я смотреть за всей твоей казной,
И помню только то, что власть твоя со мной.
Я знаю, что я муж твоей любезной няньки;
На что сей создан свет, изволь спросить у Ваньки».

К тебе я обращу теперь мои слова,
Широкие плеча, большая голова,
Малейшего ума пространная столица!
Во области твоей кони и колесница[3],

И стало наконец угодно небесам,
Чтоб слушался тебя извозчик мой и сам.
На светску суету вседневно ты взираешь
И, стоя назади, Петрополь[4] обтекаешь;
Готовься на вопрос премудрый дать ответ,
Вещай, великий муж, на что сей создан свет?

Как тучи ясный день внезапно помрачают,
Так Ванькин ясный взор слова мои смущают.
Сумнение его тревожить начало,
Наморщились его и харя и чело.
Вещает с гневом мне: «На все твои затеи
Не могут отвечать и сами грамотеи.
И мне ль о том судить, когда мои глаза
Не могут различить от ижицы аза!
С утра до вечера держася на карете,
Мне тряско рассуждать о Боге и о свете;
Неловко помышлять о том и во дворце,
Где часто я стою смиренно на крыльце.
Откуда каждый час друзей моих гоняют
И палочьем гостей к каретам провожают;
Но если на вопрос мне должно дать ответ,
Так слушайте ж, каков мне кажется сей свет.

Москва и Петербург довольно мне знакомы,
Я знаю в них почти все улицы и домы.
Шатаясь по свету и вдоль и поперек,
Что мог увидеть, я того не простерег,
Видал и трусов я, видал я и нахалов,
Видал простых господ, видал и генералов;
А чтоб не завести напрасный с вами спор,
Так знайте, что весь свет считаю я за вздор.
Довольно на веку я свой живот помучил,
И ездить назади я истинно наскучил.
Извозчик, лошади, карета, хомуты
И все, мне кажется, на свете суеты.
Здесь вижу мотовство, а там я вижу скупость;
Куда ни обернусь, везде я вижу глупость.
Да, сверх того, еще приметил я, что свет
Столь много времени неправдою живет,
Что нет уже таких кощеев на примете,
Которы б истину запомнили на свете.
Попы стараются обманывать народ,
Слуги – дворецкого, дворецкие – господ,
Друг друга – господа, а знатные бояря
Нередко обмануть хотят и государя;
И всякий, чтоб набить потуже свой карман,
За благо рассудил приняться за обман.
До денег лакомы посадские, дворяне,
Судьи, подьячие, солдаты и крестьяне.
Смиренны пастыри душ наших и сердец
Изволят собирать оброк с своих овец.
Овечки женятся, плодятся, умирают,
А пастыри при том карманы набивают.
За деньги чистые прощают всякий грех,
За деньги множество в раю сулят утех.
Но если говорить на свете правду можно,
Так мнение мое скажу я вам неложно:
За деньги самого всевышнего творца
Готовы обмануть и пастырь, и овца!
Что дурен здешний свет, то всякий понимает.
Да для чего он есть, того никто не знает.
Довольно я молол, пора и помолчать;
Петрушка, может быть, вам станет отвечать».

«Я мысль мою скажу, – вещает мне Петрушка,
Весь свет, мне кажется, – ребятская игрушка;
Лишь только надобно потверже то узнать,
Как лучше, живучи, игрушкой той играть.
Что нужды, хоть потом и возьмут душу черти,
Лишь только б удалось получше жить до смерти!
На что молиться нам, чтоб дал Бог видеть рай?
Жить весело и здесь, лишь ближними играй.
Играй, хоть от игры и плакать ближний будет,
Щечи его казну, – твоя казна прибудет;
А чтоб приятнее еще казался свет,
Бери, лови, хватай все, что ни попадет.
Всяк должен своему последовать рассудку:
Что ставишь в дело ты, другой то ставит в шутку.
Не часто ль от того родится всем беда,
Чем тешиться хотят большие господа,
Которы нашими играют господами
Так точно, как они играть изволят нами?
Создатель твари всей, себе на похвалу,
По свету нас пустил, как кукол по столу.
Иные резвятся, хохочут, пляшут, скачут,
Другие морщатся, грустят, тоскуют, плачут.
Вот как вертится свет! А для чего он так,
Не ведает того ни умный, ни дурак.
Однако, ежели какими чудесами
Изволили спознать вы ту причину сами,
Скажите нам ее…» Сим речь окончил он,
За речию его последовал поклон.
Шумилов с Ванькою, хваля догадку ону,
Отвесили за ним мне также по поклону;
И трое все они, возвыся громкий глас,
Вещали: «Не скрывай ты таинства от нас;
Яви ты нам свою в решениях удачу,
Реши ты нам свою премудрую задачу!»

А вы внемлите мой, друзья мои, ответ:
«И сам не знаю я, на что сей создан свет!»