Владимир Маяковский - Стихотворения (1912-1917)
В море
железные чудища лазят.
А с этих чудищ
злые люди
30 ждут:
не блеснет ли у _о_кон в глазе.
Не говорите.
Глупые речь заводят:
чтоб дед пришел,
чтоб игрушек ворох.
Деда нет.
Дед на заводе.
Завод?
Это тот, кто делает порох.
40 Не будет музыки.
Р_у_ченек
где взять ему?
Не сядет, играя.
Ваш брат
теперь,
безрукий мученик,
идет, сияющий, в воротах рая.
Не плачьте.
Зачем?
50 Не хмурьте личек.
Не будет -
что же с того!
Скоро
все, в радостном кличе
голоса сплетая,
встретят новое Рождество.
Елка будет.
Да какая -
не обхватишь ствол.
60 Навесят на елку сиянья разного.
Будет стоять сплошное Рождество.
Так что
даже -
надоест его праздновать.
[1916]
СЕБЕ, ЛЮБИМОМУ, ПОСВЯЩАЕТ ЭТИ СТРОКИ АВТОР
Четыре.
Тяжелые, как удар.
"Кесарево кесарю - богу богово".
А такому,
как я,
ткнуться куда?
Где для меня уготовано логово?
Если б был я
маленький,
10 как Великий океан, -
на цыпочки б волн встал,
приливом ласкался к луне бы.
Где любимую найти мне,
такую, как и я?
Такая не уместилась бы в крохотное небо!
О, если б я нищ был!
Как миллиардер!
Что деньги душе?
Ненасытный вор в ней.
20 Моих желаний разнузданной орде
не хватит золота всех Калифорний.
Если б быть мне косноязычным,
как Дант
или Петрарка!
Душу к одной зажечь!
Стихами велеть истлеть ей!
И слова
и любовь моя -
триумфальная арка:
30 пышно,
бесследно пройдут сквозь нее
любовницы всех столетий.
О, если б был я
тихий,
как гром, -
ныл бы,
дрожью объял бы земли одряхлевший скит.
Я
если всей его мощью
40 выреву голос огромный -
кометы заломят горящие руки,
бросятся вниз с тоски.
Я бы глаз лучами грыз ночи -
о, если б был я
тусклый,
как солнце!
Очень мне надо
сияньем моим поить
земли отощавшее лонце!
50 Пройду,
любовищу мою волоча.
В какой ноч_и_,
бредов_о_й,
недужной,
какими Голиафами я зач_а_т -
такой большой
и такой ненужный?
[1916]
ПОСЛЕДНЯЯ ПЕТЕРБУРГСКАЯ СКАЗКА
Стоит император Петр Великий,
думает:
"Запирую на просторе я!" -
а рядом
под пьяные клики
строится гостиница "Астория".
Сияет гостиница,
за обедом обед она
дает.
10 Завистью с гранита снят,
слез император.
Трое медных
слазят
тихо,
чтоб не спугнуть Сенат.
Прохожие стремились войти и выйти.
Швейцар в поклоне не уменьшил рост.
Кто-то
рассеянный
30 бросил:
"Извините",
наступив нечаянно на змеин хвост.
Император,
лошадь и змей
неловко
по карточке
спросили гренадин.
Шума язык не смолк, немея.
Из пивших и евших не обернулся ни один.
30 И только
когда
над пачкой соломинок
в коне заговорила привычка древняя,
толпа сорвалась, криком сломана:
- Жует!
Не знает, зачем они.
Деревня!
Стыдом овихрены шаги коня.
Выбелена грива от уличного газа.
40 Обратно
по Набережной
гонит гиканье
последнюю из петербургских сказок.
И вновь император
стоит без скипетра.
Змей.
Унынье у лошади на морде.
И никто не поймет тоски Петра -
узника,
50 закованного в собственном городе.
[1916]
РОССИИ
Вот иду я,
заморский страус,
в перьях строф, размеров и рифм.
Спрятать голову, глупый, стараюсь,
в оперенье звенящее врыв.
Я не твой, снеговая уродина.
Глубже
в перья, душа, уложись!
И иная окажется родина,
10 вижу -
выжжена южная жизнь.
Остров зноя.
В пальмы овазился.
"Эй,
дорогу!"
Выдумку мнут.
И опять
до другого оазиса
вью следы песками минут.
20 Иные жмутся -
уйти б,
не кусается ль? -
Иные изогнуты в низкую лесть.
"Мама,
а мама,
несет он яйца?" -
"Не знаю, душечка.
Должен бы несть".
Ржут этажия.
30 Улицы пялятся.
Обдают водой холода.
Весь истыканный в дымы и в пальцы,
переваливаю года.
