Андрей Дементьев - Спасибо за то, что ты есть

Незнакомая женщина плачет украдкой.
Вытирает глаза золотистым платком.
Возле белых берез, рядом с детской площадкой
Плачет женщина…
Если знать бы о чем.

Может быть, по себе, может быть, по былому.
По ушедшим годам, не принесшим любви.
По родному в разлуках забытому дому.
Плачет женщина —
Прячет боли свои
От людских любопытств, от чужого участья.
Так уж вышло – прошла мимо детских забав,
Будто встретилась вдруг
С неслучившимся счастьем…
Без надежд на него,
И без радостных прав.

Говорят, что слеза тоже может быть сладкой.
Говорят, что бывает смешно от обид…

Незнакомая женщина плачет украдкой.
А душа ее горестно плачет навзрыд…

Пока мои дочери молоды,
Я буду держаться в седле.
А все там досужие доводы
О годах… – оставьте себе.

Пока мои внуки готовятся
Подняться на собственный старт,
Я мудр буду, словно пословица,
И весел, как детский азарт.

И пусть им потом передастся
И опыт мой, и ремесло…
А мне за терпенье воздастся,
Когда они вскочат в седло.

Левитановская осень.
Золотые берега.
Месяц в реку ножик бросил,
Будто вышел на врага.

Красоту осенней чащи
Нанести бы на холсты.
Жаль, что нету подходящих
Рам для этой красоты.

А холодными ночами
Истерзали лес ветра.

Всё у нас с тобой вначале,
Хоть осенняя пора.

Ты любил писать красивых женщин,
Может, даже больше, чем пейзаж,
Где роса нанизана, как жемчуг…
И в восторге кисть и карандаш.

И не тем ли дорого искусство,
Что с былым не порывает нить,
Говоря то радостно, то грустно
Обо всем, что не дано забыть?

И о том, как мучился художник
Возле молчаливого холста,
Чтобы, пересилив невозможность,
Восходила к людям красота.

Сколько ты воспел красивых женщин!
Сколько их тебя еще томят…
Если даже суждено обжечься,
Жизнь отдашь ты
За весенний взгляд.
Потому что в каждый женский образ
Ты влюблялся, словно в первый раз.
Буйство красок – как нежданный возглас,
Как восторг, что никогда не гас.

Всё минует…
Но твою влюбленность
Гениально сберегут холсты.
И войдут в бессмертье поименно
Все,
Кого запомнил кистью ты.

Будь здорова…
Сегодня и завтра.
Будь здорова
Во веки веков.
И вдали
От безжалостной правды,
И вблизи
Утешительных слов.

Как немыслимы без берега
Даже малые моря, —
Так без твоего доверия
Невозможна жизнь моя.

Может быть, я неласковый сын,
Что Отчизне
Признаний не множу.
Но слова,
Словно шорох осин…
Мне молчание леса
Дороже.

Любовь свой завершила круг
Внезапно, словно выстрел.
И от мучительных разлук
Остались только письма.

Куда бы я ни уезжал,
Я их возил с собою,
Как будто от себя бежал,
Чтоб вновь побыть с тобою.

И, окунаясь в мир любви,
В твои слова и почерк,
Я годы прошлые свои
Угадывал меж строчек.

И труден был тот перевал,
Где, распростясь с минувшим,
Все письма я твои порвал,
Чтобы не мучить душу.

В окне, как в пыльном витраже,
Ночной Нью-Йорк светился.
На поднебесном этаже
Я вновь с тобой простился.
И бросил в ночь, в глухую мглу
Знакомые страницы,
И письма бились на ветру,
Как раненые птицы.

И унесли они с собой
Мою печаль и память.
А ночь стояла, как собор,
И продолжала ранить.

Меня спасет земля Святая
От всех хвороб,
От всех невзгод…
Добро ее мой дух питает
На полный вздох
Который год.

Я вознесу молитву Богу:
«Спаси нас и помилуй нас…»
Еще не кончилась дорога.
И впереди нелегкий наст.

Хочу пройти его достойно.
И знать, что наша жизнь с тобой —
Не суета, не хмарь, не войны,
А вечной нежности прибой.

Люблю шаббат в Иерусалиме
За благодать и тишину.
Машины, как в застывшем клипе,
На сутки отошли ко сну.

И в каждом доме в этот вечер
Все шумно празднуют шаббат.
Во взглядах полыхают свечи.
Плывет по дому аромат.

Я тоже здесь с друзьями вместе
Пью ветхозаветное вино.
И греет сердце желтый крестик.
Мы с ним сегодня заодно.

Ведь Бог един… Какой бы веры
Мы ни придерживались впредь,
Нам не уйти из общей сферы:
За жизнью – смерть,
За жизнью – смерть.

Люблю библейские субботы.
Живу легко и не спеша.
Одни мечты в нас и заботы.
Едины Небо и душа.
Мы получаем жизнь от Бога.
И всех роднит Всевышний дар.
Христос когда-то в синагогах
Молитвы древние читал.

И не традиции нас разнят,
А сами разнимся мы в них.
Встречаю я всеобщий праздник
Среди друзей и древних книг.

Осень вновь в права вступила
У зимы посредником.
Ива смотрит в пруд уныло,
Шелестит передником.

На пруду, позолоченном
Листьями осенними,
Лебедь белый, лебедь черный
Выплывают семьями.

Грустно я смотрю на небо
В бесконечность серости.
Ах, как хочется мне снега!
Снега первой свежести.

Всё, что начинается со злобы,
Всё потом кончается стыдом.
Иногда нечаянное слово
Мне напоминает бурелом.

Ничего в душе не остается.
Как пустырь, заброшена она.
И не греет утреннее солнце.
И не светит поздняя луна.

Я не знаю, что должно случиться,
Чтобы всё забылось и прошло.

Спрячу грусть я в белую страницу.
И накрою болью я чужое зло.

От толпы и злобы заслонив ее, —
Спас Христос Марию Магдалину…
И, отторгнув прошлое свое,
Грешница пришла к Нему с повинной.

Было в чем ей каяться Ему
И чего стыдиться запоздало.
Но в душе Марии Он развеял тьму,
Чтоб душа отныне не страдала.

Впрочем, может, было всё не так.
Просто, как никто, – ее Он понял…
А молва о ней – как стершийся пятак,
Побывавший в тысячах ладоней.

Веря в милосердие свое,
Он сказал:
«Тот, кто в грехах невинен, —
Тот пусть камнем поразит ее…»

И никто не тронул Магдалину.

Ну, а мне все верится опять
В светлую и горькую Любовь их.
И когда Христос шел умирать,
Он вознес те чувства на Голгофу.
Сквозь венец терновый на челе
Видел Он – брела она босая
По родной по горестной земле,
Именем Его любовь спасая.

Впрочем, может, было всё не так…
Но значенья это не имеет.
Если всё могло быть только так,
Как случилось в той легенде с нею…

Вдали туман…
И в нем – Иерусалим.
И облака цепляются за горы.
Вот так, наверно, выглядел Олимп.
Но мне дороже всех Олимпов
Этот город,
Где так давно душа моя живет,
Когда я сам в Москве или в поездках…
Бежит дорога в тот счастливый год,
Когда взошел я на Святое место.

Прошу у Неба подсказать слова,
Чтоб их опять с моей любовью сверить.
За окнами раскрашена листва,
Как будто бы писал ее Малевич.

Спускаюсь вниз я – в суету и шум.
Где веером обмахиваясь,
Пальмы
Молчат в плену своих зеленых дум.
И я молчу в тиши исповедальной.

Изба смотрела на закат,
Дыша озерной сыростью.
Здесь жил великий мой собрат,
Волшебник Божьей милостью.

Он околдовывал зарю,
Купавшуюся в озере.
Он ей шептал:
– Я повторю
Твое виденье в образе…

Но, чьим-то именем томим,
Не помнил об обещанном,
Заря, обманутая им,
Бледнела, словно женщина.

И погружался мир во тьму.
И сквозь его видения
Являлась женщина ему.
А может, только тень ее.

Не говорила, не звала,
Лишь грустно улыбалась.
Наверно, Музою была
И потому являлась.

Мы прилетели встретиться с весной,
Устав от обжигающих метелей.
Здесь небо, поразив голубизной,
Уходит в ночь на звездные постели.

Мы прилетели встретиться с весной.
С весельем птиц над юными цветами.
И с музыкой ветров, и с тишиной,
Когда в закате краски тихо тают.

Зима осталась где-то далеко.
И лишь луна глядит на нас просяще…
А на душу приветливо легло
Предчувствие вернувшегося счастья.

Но, вырвавшись из тихой синевы,
Мы скоро возвратимся и осилим
Последние неистовства зимы,
Чтоб вновь в себе почувствовать Россию.