Константин Бальмонт - Полное собрание стихотворений

Отошла за крайность мира молнегромная гроза,
Над омытым изумрудом просияла бирюза,
И невысказанным чудом у тебя горят глаза.

Темный лес с бродящим зверем словно в сказку
отступил,
Сад чудес, высокий терем, пересвет небесных сил,
В Бога верим иль не верим. Он в нас верит,
не забыл.

Обручил с душою душу Дух Врачующий, Господь,
Обвенчал с водою сушу, чтоб ступала твердо плоть,
Хлеб всемирный не разрушу, хоть возьму себе
ломоть.

Стало сном, что было ядом, даль вселенская чиста,
Мы проходим в терем садом, нет врага в тени
куста,
Над зеленым Вертоградом веселится высота.

Вот, я прочел, не отрываясь
Все то, что должен был прочесть,
В великом зареве сливаясь
Со всем, что в Звездах звездно есть.

И там, где эти свечи Рая
Не достигают Красоты,
Я буквы вычеркнул, стирая,
Кривые выпрямил черты.

И там, где, в Вечность воплощаясь,
Возникла цельно кривизна,
Я долго медлил, восхищаясь,
Воскликнув: «Да живет она».

И там, где в стройные колонны
Сложились строки прямоты,
Я стих пропел, и, многозвенны,
Возникли храмы и цветы.

И там, где в очи смотрят очи,
Где на звезду глядит звезда,
Благословил я дни и ночи,
И быть велел им навсегда.

В великой грамоте, единой,
В гремящей книге Родослов,
Где каждый лист взнесен пучиной,
За каждой буквой сонм веков.

Наш Сад есть единое Древо,
С многолиственным сонмом ветвей
Его насадила лучистая Ева,
В веках и веках непорочная Дева,
И Жена,
И Матерь несчетных детей.

Наш Сад посребряет Луна,
Позлащает горячее Солнце,
Сиянье заоблачных слав,
Изумруды для ствол-облекающих трав
И листов
Нам дарует свеченье нездешних морей,
И хоть нет тем морям берегов,
Можно в малое зреть их оконце,
Что в душе раскрывается в малых озерах очей,
В духе тех, кто, от вечного Древа
Воспринявши цветочную пыль,
Так покорен качанью зеленых ветвей,
Как покорен ветрам легкозвонный ковыль,
Где звучит – не звучит многозвучность напева.
И сияет наш Сад, и цветет,
И цветы голубые дает
Хороводно-раскинутый Синь-небосвод.
И с бессмертной усмешкой Адам
Повествует о Еве пленяющей нам,
Под раскидистой тенью единого Древа.

Когда раскрылись нам Седьмые Небеса,
Когда под звонкий гул златого колеса,
Промчались в высоте толпы крылатых птиц,
Мы чувствовали все, что светит нам краса
Непризрачных существ, нездешних колесниц.

Над каждым колесом, на некой высоте,
Был голубь, словно снег в нагорной красоте,
Четверократный блеск над каждым, кто был там,
Земное все – не то, а эти в высях – те,
И можно с ними быть, и это видно нам.

Как быстры кони все. Как сказочен их вид.
В очах у каждого был камень-маргарит.
А тело – стройное, жемчужно-пышный хвост,
У каждого из уст сияние горит,
Как будто он испил от разнствующих звезд.

И гривою взмахнув жемчужною своей,
Ярился каждый конь дрожанием ноздрей,
А вождь крылатых тех держал в руке ключи,
Всех жаждущих он мчал к нагорностям, скорей,
Туда, где первый день, последние лучи.

Лицо его было как Солнце – в тот час когда Солнце
в зените,
Глаза его были как звезды – пред тем как сорваться
с Небес,
И краски из радуг служили как ткани, узоры,
и нити,
Для пышных его одеяний, в которых он снова
воскрес.

Кругом него рдянились громы в обрывных
разгневанных тучах,
И семь золотых семизвездий как свечи горели пред
ним,
И гроздья пылающих молний цветами раскрылись
на кручах,
«Храните ли Слово?» – он молвил, – мы крикнули
с воплем: «Храним».

«Я первый, – он рек, – и последний», – и гулко
ответили громы,
«Час жатвы, – сказал Звездоокий. – Серпы
приготовьте. Аминь».
Мы верной толпою восстали, на Небе алели изломы,
И семь золотых семизвездий вели нас к пределам
пустынь.

По левую сторону, в одеянии страшном,
Души грешные, сумраки лиц.
Свет и тьма выявляются, как в бою рукопашном,
Все расчислено, падайте ниц.

По правую сторону, в одеяньи лучистом,
Те, которых вся жизнь жива.
Золотые их волосы в красованьи огнистом,
Как под солнцем ковыль-трава.

Минуты отшедшие, не вспыхнувши золотом,
Тяжелым упали свинцом.
И в поле неполотом, и в сердце расколотом
Все размножилось цепким волчцом.

Вы, время забывшие, вы Мира не видели,
Хоть к Миру пиявка и льнет.
Себя не украсивши, вы Солнце обидели,
Вас Солнце, вас Ветер сомнет.

Глаза ваши мертвые как будто вы вделаны,
Как будто они из стекла.
И стрелами будут дела, что не сделаны,
Зачем вас Земля родила?

Лежите в болотах гнилыми колодами,
В жерле ненасытных котлов.
Но к Солнцу – кто солнечный —
веселыми всходами —
Взойдет до жемчужных садов!

И город был чистый и весь золотой,
И словно он был из стекла,
Был вымощен яшмой, украшен водой,
Которая лентами шла.

Когда раскрывались златые врата,
Вступали пришедшие – в плен,
Им выйти мешала назад красота
Домов и сияющих стен.

Сиянье возвышенных стен городских,
С числом их двенадцати врат,
Внушало пришедшему пламенный стих,
Включавший Восход и Закат.

В стенах золотилось двенадцать основ,
Как в годе – двенадцать времен,
Из ценных камней, из любимцев веков,
Был каждый оплот соплетен.

И столько по счету там было камней,
Как дней в семитысячьи лет,
И к каждому ряду причтен был меж дней
Еще высокосный расцвет.

Там был гиацинт, и небесный сафир,
И возле смарагдов – алмаз,
Карбункул, в котором весь огненный мир,
Топаз, хризолит, хризопрас.

Просвечивал женской мечтой Маргарит,
Опал, сардоникс, халцедон,
И чуть раскрывались цветистости плит,
Двенадцатиструнный был звон.

И чуть в просияньи двенадцати врат
На миг возникали дома,
Никто не хотел возвращаться назад,
Крича, что вне Города – тьма.

И тут возвещалось двенадцать часов
С возвышенных стен городских,
И месяцы, в тканях из вешних цветов,
Кружились под звончатый стих.

И тот, кто в одни из двенадцати врат
Своею судьбой был введен,
Вступал – как цветок в расцветающий сад,
Как звук в возрастающий звон.

– Что было у вас за пирами?
– Цветочные чаши, любовь.
– Что выше? – Все звезды над нами.
– Что в чашах? – Поющая кровь.
– Своя иль чужая? – Смешались.
– А песни? – Всегда об одном.
– В какой же стране вы остались?
– Осанну, Осанну поем.

Мы уйдем на закате багряного дня
В наш наполненный птичьими криками сад.
Слушай их, меж ветвей. Или слушай меня.
Я с тобой говорю – как они говорят.

Миновала зима. И в воздушность маня,
Это – сердце душе говорит через взгляд.
Эти птицы поют о дрожаньях Огня.
Их понять торопись. Пропоют, улетят.

Мы вольные птицы, мы дважды рожденные,
Для жизни, и жизни живой.
Мы были во тьме, от Небес огражденные,
В молчаньи, в тюрьме круговой.

Мы были как бы в саркофагной овальности,
Все то же, все то же, все то ж.
Но вот всколыхнулась безгласность печальности,
Живу я – мой друг – ты живешь.

Мы пьяность, мы птицы, мы дважды рожденные,
Нам крылья, нам крылья даны.
Как жутко умчаться в провалы бездонные,
Как странно глядеть с вышины.

Душа откуда-то приносится Ветрами,
Чтоб жить, светясь в земных телах.
Она, свободная, как вихрь владеет нами,
В обманно-смертных наших снах.

Она как молния, она как буревестник,
Как ускользающий фрегат,
Как воскрешающий – отшедших в смерть —
кудесник,
С которым духи говорят.

Душа – красивая, она смеется с нами,
Она поет на темном дне.
И как приносится, уносится с Ветрами,
Чтоб жить в безмерной вышине.

Летом, в месяце Июле,
В дни, когда пьянеет Солнце,
Много странных есть вещей
В хмеле солнечных лучей.
Стонет лес в громовом гуле,
Молний блеск – огонь червонца.
Все кругом меняет вид,
Самый воздух ум пьянит.

Воздух видно. Дымка. Парит.
Воздух словно весь расплавлен.
В чащу леса поскорей,
Вглубь, с желанною твоей.
В мозге нежный звон ударит,
Сердце тут, а ум оставлен.
Тело к телу тесно льнет.
Праздник тела. Счастье. Вот.

Ночь приходит. Всем известно,
Ночь Иванова колдует.
Звездный папоротник рви.
Миг поет в твоей крови.
Пляшет пламя повсеместно.
Мглу огонь светло целует.
Где костры сильней горят,
Ройся глубже, вспыхнет клад.