Владимир Набоков - Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме
139
«Но все же я тебя боюсь <…> / и все же чувствую, что я боюсь». — Перевод слов Дездемоны, обращенных к Отелло в финальной сцене трагедии Шекспира («Отелло», акт V, сц. 2). Ср. пер. Б. Пастернака: «Но ты меня пугаешь. Ты зловещ, / Когда вращаешь в бешенстве глазами, / И, как я ни чиста перед тобой, / Мне страшно».
140
Кто этот — / похожий на коня? <…> Поэт Клиян. — В «Изложении» «Трагедии» этот образ еще раздвоен: помимо Клияна в «Изложении» действует и другой поэт, безымянный, «длинноволосый человек с сумасшедшими бычьими глазами». В итоге Клиян вобрал в себя черты этого персонажа, представ, с одной стороны (во сне Эллы), в образе Минотавра, а с другой, — «громоголосым сумасшедшим», как его называет далее Морн. Безымянный поэт «Изложения» возникает вновь, уже как тип дурного поэта, в «Человеке из СССР»: ср. «Какой-нибудь длинногривый кретин читает стихи».
141
Баута (ит. bautta — домино) — венецианская маска, первоначально — смерти, изображавшаяся на средневековых миниатюрах. Подробное описание бауты приводит П. П. Муратов: «Венецианская „баутта“ состояла из белой атласной маски с резким треугольным профилем и глубокими впадинами для глаз и из широкого черного плаща с черной кружевной пелериной. К маске был прикреплен кусок черного шелка, совершенно закрывавший нижнюю часть лица, шею и затылок. На голову надевалась треугольная черная шляпа, отделанная серебряным галуном. При „баутте“ носили белые шелковые чулки и черные туфли с пряжками» (П. П. Муратов. Образы Италии. М.: Республика, 1994. С. 24). В commedia dell'arte в бауту облачен Капитан — образ трусливого бахвала.
142
Войти в тебя <…> кости проломить / <…> сжать между ладоней сущность / твою! — Самое раннее проявление мотива, получившего у Набокова развитие в двух планах, «физическом» и «метафизическом», ср. в «Даре»: «Он старался <…> вообразить внутреннее прозрачное движение другого человека, осторожно садясь в собеседника, как в кресло, так чтобы локти того служили ему подлокотниками и душа бы влегла в чужую душу» (Н4. С. 222); в «Музыке» (1932): «Она была вся бархатистая, ее хотелось сложить <…> а что потом? Как овладеть ею полностью? „Я люблю твою печень, твои почки, твои кровяные шарики“» (Н3. С. 589). Ср. также в «Лолите»: «Упрекаю природу только в одном — в том, что я не мог, как хотелось бы, вывернуть мою Лолиту наизнанку и приложить жадные губы к молодой маточке, неизвестному сердцу, перламутровой печени, морскому винограду легких, чете миловидных почек!» (Н97. С. 204).
143
Великолепные блаженны!.. — Смысловая инверсия библейского «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Мф. 5:3).
144
Что счастие? Волненье крыльев звездных. / Что счастие? Снежинка на губе… — Определения Морна, по-видимому, полемически обращены к стихотворению А. Блока «Миры летят. Года летят. Пустая…» с его финальным восклицанием «Как страшно все! Как дико!», ср.: «Что счастие? Вечерние прохлады / В темнеющем саду, в лесной глуши? / Иль мрачные, порочные услады / Вина, страстей, погибели души? / Что счастие? Короткий миг и тесный, / Забвенье, сон, и отдых от забот… / Очнешься — вновь безумный, неизвестный / И за сердце хватающий полет…» (А. Блок. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1960. Т. 3. С. 41).
145
…Отелло заскучал по Дездемоне. / О, демон в этом имени… — Ср. в «Уроках английского» (сб. «Сестра моя — жизнь», 1922) Б. Пастернака: «Когда случилось петь Дездемоне / И голос завела, крепясь, / Про черный день чернейший демон ей / Псалом плакучих русл припас…» (Б. Пастернак. Собр. соч.: В 5 т. М.: Художественная литература, 1989. Т. 1. С. 133). 20 октября 1922 г. Пастернак читал стихи из «Сестры» на литературном вечере в берлинском кафе «Леон» (см.: Е. Пастернак. Борис Пастернак. Биография. М.: Цитадель, 1997. С. 349–350), где два дня спустя, на вечере содружества «Веретено», со своими произведениями выступил Набоков (Б01. С. 236). Сборник «Сестра моя — жизнь» комплиментарно упомянут в рассказе Набокова «Тяжелый дым» (1935).
146
…давно ли / покинули Венецию? — В шекспировской трагедии Отелло отправляется на Кипр из Венеции.
147
«Крюк» — т. е. «хук», короткий боковой удар левой в боксе (от англ. hook — крюк); ср. в заметке Набокова «Брайтенштретер — Паолино» (1925), посвященной боксу: «Но Паолино, вобрав в плечи голову, отвечал короткими крюками снизу вверх…» (Н1. С. 753).
148
A la courte paille (букв.: по короткой соломинке — фр.) — дуэль по жребию: вытянувший жребий должен застрелиться. Противоположная форма — дуэль a volonte? — т. е. по желанию, когда противники стреляли по команде или по собственному усмотрению.
149
…вы мне намедни обещали дать… — Эти слова есть в беловике, однако в машинописном тексте «Трагедии» они пропущены («Да: / конверт и марку»).
150
Картель (фр. cartel) — письменный вызов.
151
…вспрыснет зверь. — Так в машинописном тексте и в рукописи. Вероятно, написано и перепечатано ошибочно вместо «вспрыгнет». В журнальной публикации неоправданное «вспорскнет» (Звезда. 1997. № 4. С. 39).
152
Дрема долит. — Одолевает (арх.). Выражение «дремота долит» (которое встречается у Набокова впервые в переводной книге «Николка Персик», 1922) почерпнуто, очевидно, из песни второй пушкинской «Полтавы», где описывается Кочубей перед казнью: «Заутра казнь. Но без боязни / Он мыслит об ужасной казни; / О жизни не жалеет он. / Что смерть ему? желанный сон. / Готов он лечь во гроб кровавый. Дрема долит…» (А. С. Пушкин. Поли. собр. соч.: В 10 т. Т. 4. С. 199). То же выражение Набоков использует в «Приглашении на казнь» (гл. XIV), указав тем самым на «Полтаву» как на один из источников романа и сопоставив двух узников, Кочубея и Цинцинната, ожидающих смерти. В журнальной публикации «Трагедии» ошибочно: «давит» (с. 40).
153
Уйти бы — а? — туда, в картину эту… — Мотив перехода в мир картины как ухода от действительности развивается в рассказе Набокова «Венецианка», написанном вскоре после «Трагедии», и затем в романе «Подвиг» (1932).
154
Он умер. Кость осталась / холодная. На ней распято что-то — лохмотье, дух… — В беловике можно разобрать предыдущий (вымаранный) вариант фразы: «На ней распято что-то — и смотрит в ночь».
155
Морн <…> заря взойдет без моего участья. — На выбор «говорящего» имени для героя «Трагедии», возможно, повлияла персонификация утра в «Гамлете» У. Шекспира (акт I, сц. 1), ср.: «But, look, the morn, in russet mantle clad, / Walks o'er the dew of yon high eastern hill…» («Но вот и Утро, в мантии багряной, / Ступает по росе восточных гор»; пер. М. Лозинского). Ср. название «предутренней стражи» на вымышленном Набоковым языке некой северной державы в неоконченном романе «Solus Rex» (1940): «morndammer wagh» (Н5. С. 85). He исключено также, что, создавая образ Морна-короля, Набоков исходил из отождествлений Короля и зари в драме А. Блока «Король на площади» (1918), в третьем действии которой Дочь Зодчего говорит: «Король! Я не хочу убивать тебя. Если ты угаснешь, угаснет и вот та узкая полоса зари» (А. Блок. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1961. Т. 4. С. 57).
156
…Тристаново страданье колдовское / и самая летучая любовь. — В журнальной публикации ошибочно: «Тристрамово старанье…» (с. 69). Имеется в виду легенда о Тристане, рыцаре «Круглого стола» короля Артура, и дочери короля Ирландского Изольде. Выпив по ошибке любовного зелья, Тристан оказался навек связан с Изольдой страстью. Изольда становится женой короля Марка, но изменяет ему с Тристаном, любить которого ей суждено до самой смерти. Любопытно, что в предыдущем акте Тременс прочитывает имя Морна в письме Мидии, как «Марк». Этому предшествуют слова Мидии «и я несчастна». Таким образом, Морн соотносится не с Тристаном, а с королем Марком, с которым Изольда была несчастна; роль же Тристана в «Трагедии» отводится Эдмину. Образу влюбленного и скитающегося Тристана посвящено стихотворение Набокова «Тристан» (1921); в 1922–1923 гг. Набоков входил в литературный кружок «Братство Круглого Стола».
157
И — словно в песне — мне остались только / вот эти розы… — Имеется в виду известный романс «Две розы» (сл. Д'Актиля, муз. С. Покрасса), в котором есть следующие слова: «Счастья было столько, сколько влаги в море, / Сколько листьев юных на седой земле. / И остались только, как memento more, / Две увядших розы в синем хрустале…»
