Лев Роднов - Журнал «День и ночь» 2010-1 (75)
Быт у Четвериковой естественно и закономерно превращается в со-бытие, объединяющее всё живое вокруг простыми и таинственными узами. Но он не теряет при этом и своей реальности, материальности, весомости: оставаясь собой, в музыке приобретает глубину, а во многих сюжетах стихотворений — и символическую значимость, серьёзную или мягко ироничную. Это равно относится и к ключевым моментам жизни, и к вполне житейским мелочам.
…Суров и точен ежедневник,
Вот на стихи он не горазд.
И не заполнена страница,
Где записать хотелось мне:
Попасть под дождь, опять влюбиться
И не проспать звезду в окне…
Уж очень по-русски и по-женски — постоянно уметь видеть в обыденном присутствие высокого и вечного. Вот, например, стихотворение «Купаем чёрного кота…»: здесь мелочи бытового (и даже где-то вполне комического, забавного) события переливаются радугой светлых чувств, как пузырьки мыльной пены. И в итоге юмористическая картинка, где ребёнок радуется, мужчина нервничает, а чёрный кот, вопреки всем законам жанра, становится белым в мыльной пене, и, может быть, именно поэтому норовит вырваться и удрать, — всё это оказывается для женщины, лирической героини, символом полноты жизни, устойчивого в вечном движении миропорядка.
Кот вырывается из рук.
Всё норовит к дверям, к дверям…
Но крепко милый держит лапы,
Хотя и зол, и поцарапан,
И надоело всё к чертям.
Я улыбаюсь…
Дело в том,
Что в шумные минуты эти
Я понимаю: есть на свете
Любимый, сын, и кот, и дом.
Что жизнь трудна, но не пуста,
Что многое ещё свершится.
…Кричит ребёнок.
Милый злится.
Купаем чёрного кота.
Но сквозь призму того же бесхитростного на первый взгляд стихотворения вдруг постигаешь: через сколькие же испытания, через какие глубокие трагедии прошла душа лирической героини, раз она так тонко научилась ценить мирную повседневность, радоваться ей и восхищаться, видеть в ней надежду на будущее… И здесь уже явно просвечивают конкретный характер, судьба, и совершенно по-иному звучат многие стихи книги.
Мне всё труднее и тревожней,
Мне всё больнее оттого,
Что я лишь травка-подорожник
Пути и сердца твоего.
Мелькают дни, приходят сроки,
Раздумий сроки — не мечты.
А я всё травка на пороге,
Которой раны лечишь ты.
Я не скажу тебе: доколе?
Я молчалива, как трава.
Но прорасту в широком поле
И разве буду не права?
Пожалуй, именно характер и судьба составляют главный смысловой стержень «Избранного» Татьяны Четвериковой. Это ключевые понятия книги. От одного лирического сюжета к другому они прорисованы чётко и рельефно: в открытых настежь диалогах и исповедях, в привычных размышлениях и дорогих душе поэтессы пейзажах, в полемическом азарте и молчаливой печали.
Так бывает всегда, когда стихи глубоко прорастают в жизнь, становятся в определённом смысле даже её опорой. И оттого духовный опыт выходит за пределы личного, приобретает иную, общую значимость. Буквально с первых стихотворных строк можно понять, какого дорогого собеседника подарила тебе книга.
Мои глаза полны тайгою:
Листвой, иголками, травою,
Цветами, что цветут без счёта
И в небе синим вертолётом.
Мои глаза полны тайгою:
Зелёной, красной, золотою —
Любою краской, но не серой.
Сейчас глаза наполнят сердце.
И станет сердце — не иначе —
Простым, доверчивым и зрячим…
Поэтическое полотно бесхитростно и достойно рисует характер и судьбу русской женщины — нашей современницы. Она открыта миру, она умеет быть и нежной, и сильной — а когда глубоко вчитываешься, понимаешь, что истинная женская сила нисколько не умаляет истинной нежности, наоборот — делает её ещё более глубокой, беззащитной и ранимой. Лирическая героиня Четвериковой живёт любовью, и (в этом — главное) по большому счёту ей куда важнее любить, чем быть любимой: дарить, отдавать, а не брать. Тут и без объяснений понятно, почему такая любовь обожжена беспощадным веком, как крутым сибирским морозом. Но только смутно и трепетно можно догадываться, почему беды делают её только мудрее и могущественней.
Короткое время — берёзы цветенье.
Как в юности, сердце тоска и смятенье.
Тогда — о грядущем, теперь — о минувшем.
Мы в доме вечернем все лампы потушим.
Мы будем глядеть не на улицу — дальше.
В то давнее время без горя и фальши.
А маленький дождик шуршит, словно ёжик.
Хорошее время зелёных серёжек.
Да жаль, не в одно мы окно наблюдаем
За ранней звездою и поздним трамваем.
Ни голос подать, ни коснуться рукою.
Но соединяет нас время такое,
Когда по России — берёзы цветенье:
Смятенье, восторг, сожаленье, прощенье…
Поэтическое избранное Татьяны Четвериковой традиционно во всех добрых смыслах этого ныне не слишком приветствуемого слова. Традиционно лирическая героиня тождественна автору — и это надёжный залог искренности и достоверности.
Такая боль — до позвонков.
Я вся — сплошной болящий вывих.
Не надо мне твоих звонков
И монологов торопливых.
Я путаю, где сон, где явь, —
У боли нет щадящих правил.
Оставь меня! Оставь! Оставь!
Как ты уже меня оставил…
Традиционен круг тем — а ведь каждая жизнь проходит по этому кругу, но ни одна не повторяет другую, и каждый со своими испытаниями встречается один на один. Именно поэтому, сколько ни изобретай формально-содержательных новшеств, главное, жизненно важное всё равно остаётся неизменным, и к нему неизменно приходится возвращаться.
Только б на улицу, через порог,
Трудно учиться на чьих-то примерах!
Сколько сирени на рынках и скверах,
Май на исходе — последний звонок…
Ложь и предательство — выдумки, бред.
Всё это глупые старые басни.
Жизнь — хороша! И ничуть не опасней,
Чем переход на положенный свет.
Шаг — до люби, до мечты, до звезды.
Девочка спит в страшном мареве мая,
Может быть, к лучшему, не понимая:
Только полшага — до взрослой беды…
Из этого переживания столь же традиционно рождается другое: материнское, учительское, а по сути и судьбе — одно из программных, магистральных:
Время — пырх! — и только видели,
Унеслось за облака.
Не соперничай с учителем,
Воспитай ученика.
Береги его, пока ещё
Не обучен, робок, мал.
Все препятствия по камешку
Разбери, чтоб не упал.
Научи, чтоб не примеривал
Пьедесталов и корон.
Пусть растёт высок, как дерево,
И открыт со всех сторон…
Традиционна музыкальная основа книги — она бесхитростна, потому что стихи очень близки к жизни и вышиваются по её суровой канве, и здесь нет ни грана лукавства. Традиционна речь, просты и понятны её образы — ведь это прямая речь, которая несёт надежду на понимание и ответ, ей ни к чему лишние украшения:
Лето как будто бы на волоске.
Словно недавно и не было мая.
Девочка носит котёнка в платке,
Нежно, как куклу, к груди прижимая.
Травы густы и повсюду цветы.
Только у нас и такое возможно:
Завтра листва полетит, как листы
Давней поэмы о грусти дорожной…
В смутные времена традиция всегда становится залогом сохранения и продолжения жизни, культуры переживания её взлётов и падений, испытаний и даров. Проходя через всё это, человек не просто должен сохранить себя, свою душу — он должен собрать, преумножить её многократно, переплавить в её огне свои страхи и обиды в любовь, понимание и бережение.
К старости люди глохнут и слепнут.
Наверное, Бог или тот, кто отвечает за наши души,
запирает человека изнутри,
чтобы он, не отвлекаясь, послушал и увидел самого себя и понял, наконец, жизнь, которую прожил.
По счастью, тот, кто дышит воздухом поэзии, изначально открыт «отвечающему за наши души», и у него есть прекрасная возможность «понять жизнь, которую прожил»: собрать свои стихи и сложить из них книгу. Пусть эта книга (снова дань традиции) и поделена условно на временные отрезки, практически соответствующие изменениям в окружающем мире людей, но поэт один, един и целен, как и его судьба. И в ней можно увидеть неизменное, ясное, чистое:
Жизнь моя шумная — юность, младенчество! —
Всё в ней непросто и всё в ней не зря.
…Тихое влажное утро Отечества
И молодое лицо сентября…
И, пожалуй, только у поэта есть полновесная возможность, закрыв собранное и избранное, снова с чистым сердцем сказать:
