Кирилл Ковальджи - Звенья и зёрна

Где плоть философии серой?
Где кровь бестелесных идей?
Народы прощаются с верой,
Поэзия — веры прочней.
Поэзия — мать мифологий,
И музыка мира — она.
Тогда лишь бессмертны боги,
Когда в поэтическом слоге
Скрепляются их имена.
Не чудом ли величайшим
Поэзия людям дана?
Она непочатою чашей
И неосушимой до дна,
Щедрейшая, ходит по кругу —
Чем больше ты делишься с другом,
Тем больше с тобою она.

От чуда отправляются на дачу,
Торги сокрыты в прелести гитар…
Я не хочу, я все переиначу —
Кентавр преобразуется в нектар.

Слова сулят негаданные встречи,
И шепчет страсть про старость, и пчела
Печали жалит согнутые плечи,
Из чрева дней сосет мое вчера.

Перетасуй провидческие звуки:
Русалки промелькнут на дне разлуки
И ласку ловко превратят в скалу…

Но не спеши волхву воздать хвалу.
Все это блажь. И шутовские муки.
Клочки стихотворенья на полу.

Умножайте прекрасное!
Мы не праздные бражники,
мы, заслуженно празднуя,
перемножить стараемся праздники.

Умножайте прекрасное!
Размножайте пластинки Бетховена,
в массы — массу искусств
                                       от Некрасова
до Пика́ссо
                 (для самых подкованных).

Умножайте прекрасное!
Только вот не до степени вредности,
и Джокондами не забрасывайте,
потому что прекрасное — в редкости!

Потому что прекрасное прячется,
если слишком оно увеличится,
потому что строптивое качество
переходит обратно
                             в количество!

— Кто масштабы сумел перепутать,
сделал, чтоб, неприметен и сер,
лилипутом среди лилипутов
заколдованный жил Гулливер?

— Но величие чуждо гордыни!
Сам Господь нам пример показал
и в несчастное общество
      сына,
Бога среднего роста послал!

— Прекрасное, как крест на храме, —
не для того, чтобы руками
хватать, а чтобы в высоте
рассвет на золоте лучами
играл…
           — Зачем же в простоте
сидит ворона на кресте?

Осторожнее — ритм не нарушь
и с природою слова не балуй:
в хороводе блуждающих душ
есть свой строй, или лад. И пожалуй,
надо просто прислушаться и
подчиниться тому, что нисходит,
и дарует напевы свои,
и свеченье из мрака выводит.

— Как поэт интеллигентный,
соучастник бытия,
между фактом и легендой
разрываюсь я —
между правдой и искусством,
между разумом и чувством,
между силою и кривдой,
между Сциллой и Харибдой…

— По границе, по кромке, по краю
я иду и на флейте играю,

по канату, по бревнышку — справа
пресмыкается фактов орава,
зваться правдой имеющих право;

по карнизу, по лезвию — слева
ложь, воздушных палат королева,
как сирена с отравой напева;

или справа — неправды посевы,
или слева — целебные травы,
или молнии рока и гнева
между скал государства и права;

но к груди прижимаю надежду,
что ни вправо, ни влево, а между
проскочу я, невидим, неслышим,
между бывшим и ненаступившим,
как взлетает над ложем Прокруста,
между фактом и ложью —
    искусство.

Вы умны, говоруны,
Ненормально опытны,
Бесподобные вруны,
Демагоги-роботы,
Вы от имени страны
Пламенны и пафосны…

Боже мой, говоруны,
До чего ж вы пакостны!

Если вас одолеет хандра,
наберите друзей номера,
только будьте, прошу, деликатны
и друзьям не звоните с утра.

Может статься, легли они в два,
с недосыпу болит голова…

На работу в течение дня
не звоните — у них беготня.

Не звоните друзьям вечерком —
все вернулись усталые в дом,
дайте им посмотреть телевизор,
повидаться с семьей перед сном.

Гарантирован отклик друзей,
но учтите здоровье детей,
отношенья начальства и жен…

Друг — не друг, если он раздражен.

Я стесняюсь наряженных женщин,
как заморских диковинных птиц,
не могу среди мимо прошедших
отличить блудниц от цариц.

От нарядов, мундиров и званий
я всегда в удивленной тоске,
быть могу, извиняюсь, как в бане,
лишь с нагими — на равной ноге.

Пусть от форм и от формы шалею,
постарею — не стану мудрей,
но все чаще красавиц жалею,
как прекрасных и редких зверей…

С первобытным человеком разговаривать не о чем —
закавыка из закавык.
Но если первобытный человек — девочка,
то найдется общий язык.

Где отсталость и одичалость?
От Брижит Бардо она не отличалась,
потому что молчала, потому что купалась
и улыбалась.

Вся история зря на эпохи размечена.
Мне поведал девственный лес:
совершенной была и останется — женщина,
остальное — регресс.

Примелькались мне встречные лица.
Пусть я тысячу раз не прав,
моя милиция,
позволь тебя потянуть за рукав
и признаться,
    что небо над городом пасмурно
и что весна не близко,
и такое чувство,
    будто ходишь без паспорта
или с паспортом без прописки.
Погоди, не дуди в свою дудочку,
лучше ты намекни слегка,
где найти мне веселую дурочку,
чтобы с ней повалять дурака.

День за днем, день за днем, день за днем
Атакую я сотни щетин,
Этой бритвой моей, как лучом,
Высветляю я щеки мужчин.

Так работаю годы подряд,
Но не будет конца никогда,
Ведь, пока парикмахеры спят,
У клиентов растет борода…

Пародия, ирония! Спасите!
Я от своей серьезности загнусь.
Я проиграл:
      я мыслил, существуя,
проверил факты, факторы учел…
О истина! Ты хоть кого угробишь!

Вот тополь перед домом.
      Я сказал:
— К чему цветешь? Тебя спилить решили!.. —
Он содрогнулся, понял и увял.
Увидел я пантеру в зоопарке,
она пружинно облетала прутья,
в бессчетный раз
      искала лаз, который
не мог там быть. Я ей глаза открыл
на истину…
      Она слегла и сдохла.

Друзьям, знакомым, встречным-поперечным
стараюсь лишнего не говорить,
но от себя не скрыться мне — я мыслю
и этим наношу себе ущерб…

Купил себе красок масляных
и холст… И в чаду ночей
забыл, что на каждого мастера
приходится сто портачей.

Поэзию, чтоб ахнула толпа,
подчеркиваешь позой и эстрадой,
как веки синькой, как уста помадой,
как ноги — мини-юбкой до пупа.

Он всю ночь корпел угрюмо,
кулаками тер виски,
думал, думал и придумал
две зачеркнутых строки.

Извивается, робея,
развиваются суставы,
и со временем, грубея,
превращается в удава.

Провозгласил: «Я все могу!
Добьюсь, мне никого не жалко…»
Кто наследил в твоем мозгу?
Наполеон и коммуналка.

Все еще запрет провозглашается.
Пусть грозит ослушнику клеймо:
то, на что никто не соглашается,
делается исподволь само.

Стремятся радикально
себя освободить:
похвально спать повально,
но стыдно полюбить!

Боже, люди портят, как злодеи,
лучшую из мыслимых идей.
Люди не годятся для идеи,
хорошо бы вовсе без людей!

Пришел в алфавитную:
— Дайте мне гласную.
— Нет гласных.
Все — согласные.

— Я не пророк,
пока вон тот стоит спиной,
пока не все пошли за мной —
я одинок.

Надгробий странное соседство:
оставил всяк по мере сил
наследие или наследство,
а кто-то просто наследил…

Сладкая жизнь подытожена:
стопкой слайдов сквозных
друг на друга наложены
лица наложниц твоих…

За плотиною тихая заводь,
благодать — ни страстей, ни измен.
Я отлично усвоил, что Запад
начинается выше колен.

Ты человек фанерный,
а я живой и нервный.

Истина шероховата.
Он шлифует ее воровато:
вот теперь хороша,
      зеркалится,
отражает хозяина,
      скалится.

Один плюс одна
получается три
или больше.

Советовали лайнеру в полете
«остановиться, оглянуться»…

Смотрю я в оба, но не всякий раз…
О зоркости поговорим особо.
Когда я целюсь — закрываю глаз.
Когда целуюсь — закрываю оба.

Как некрасива красавица,
Когда ей никто не нравится!

У французского у народа
не всегда французская мода:
Жанне д'Арк, например, не надо
ни духов, ни губной помады.

Рыцари наши ослабли:
раньше усы и сабли
обозначали мужчин,
нынче — машина и чин…

Совершенный дурак
      обожает свое совершенство,
круглый — с ног не собьешь,
      взял, катясь, над некруглыми шефство…

Милый мой лектор, жеватель речей,
в зале храпит большинство…
Время отнять у десятков людей
проще, чем у одного.

В коридоре весь день
ждет врача инвалид,
санпросветбюллетень
перед носом висит.

Если в будущем только зиянье,
только прочерк, изъятье, изъян,
я воскликну: назад к обезьяне!
…О, безъядерный мир обезьян!

Гонка была: при жизни
      кто воспоет искусней?
Гонка теперь: мертвеца
      кто посмелее лягнет?
Я говорю о поэтах. Это, конечно, грустно.
Всем по заслугам, однако,
      жизнь в свой черед воздает.

— Возродим Россию,
     но без инородцев
и напьемся сами из своих колодцев… —
Не сказал, однако, сей миссионер:
выйдет ли Россия
      из СССР?

Начинаются муки:
издается указ,
что отныне за Буки
принимается Аз…

…Но уже не противники,
      в драке орущие, —
входит новое в моду
      для каждой страны:
настоящий мужчина —
      кто против оружия,
настоящий герой
      не допустит войны.

Не смотри в небеса вопросительно, —
никого там не снимут с поста:
снова звезды,
как члены президиума,
занимают свои места.

Переименованный город
пахнет кличкой, и прозвищем,
и переменой фамилии
не по любви…

У пса сторожевого
реакция на чужого
одна — он с лаем кидается
на жулика и на Толстого.

Дивимся твоему уму,
ты выше нас, тебе виднее,
но это, милый, потому,
что ты сидишь у нас на шее!

Европейские страны,
где мелькал я, где был, —
полюбите Россию,
как я вас полюбил!

Если нос у тебя — картофель,
вряд ли глаз — как алмаз,
если ты Мефистофель в профиль,
вряд ли ангел анфас…

Нам такое наследство оставлено,
что надолго за нами увяжется:
сталинизм отказался от Сталина,
больше ни от чего не откажется!

1961

От Востока у Толстого много,
но сильней российское во Льве:
никогда не занимался йогой,
не стоял на голове!

По стране разрастается Город,
переменишь две буквы — Народ,
завтра будем писать — Горожанин
вместо прежнего — Гражданин.

Сколько ни дави на доски
под водой —
не взрастишь у них присоски
никакой.

Усмехается дьявол криво:
— Дети Большого Взрыва,
что ж испугались вы малого,
атом раскалывая?

Кровь не пролита — дело чисто?
Это вещи отнюдь не подобные:
есть же разница, люди добрые,
между донорством и вампирством!

Кто защищает природу,
женщин и редких зверей,
кто улучшает породу
пуделей и королей…

Он сделал открытие очень простое,
но в этом открытии мало хорошего:
дешевая женщина — дорого стоит,
дорогая женщина — дешево…