Юрий Терапиано - Собрание стихотворений

Чуть пожелтевших листьев дружный хор
И хризантемы отцветают ярко.
В шестьдесят-третьем все наперекор —
Был летом холод, а сейчас так жарко.

Готовят космонавты свой полет
К Луне и к Марсу, ставя жизнь на карту.
И час настал. Их век уже пришел,
Их корабли всегда готовы к старту.

А я на небо звездное смотрю:
Какой простор бесчисленных мерцаний!
И в каждом мире новую зарю
Приветствуют сердца иных созданий.

Девятнадцатый год. «Вечера, посвященные Музе».
Огромный прокуренный зал, под названием «Хлам»*.
Вот Лифшиц читает стихи о «Болотной Медузе»
И строфы из «Камня» и «Tristia» — сам Мандельштам.

Морозный февраль, тишина побежденной столицы.
О, как мы умели тогда и желать и любить!
Как верили мы и надеялись, что возвратится
Былое величье, которого всем не забыть.

А после — походы в холодной степи и раненье.
Уже в Феодосии встреча: — «Вы, Осип Эмильевич, здесь?»
— «А где Бенедикт?» — «Да, погиб Маккавейский в сраженье».
А Петников — жив, но куда он уехал? — Бог весть!»

Тогда мы надеялись: будет недолгой разлука —
Как много с тех пор стало горьких потерь и разлук!
Летела стрела — и опять Аполлон Сребролукий
На новую жертву свой тяжкий нацеливал лук.

Теснятся мысли, но какой ценою
За них прийдется расплатиться мне?
Закрыта дверь, а рядом, за стеною
Высокий голос плачет о весне.

Как будто там за окнами, в тумане,
Не капли вниз стекают по стеклу,
А музыка в торжественном органе
Звучит навстречу солнцу и теплу.

Нет, это только летний вечер.
А в небе горестно-пустом
Печаль — как белоснежный глетчер,
Как летом опустевший дом.

Там, между видимым и тайным,
На самой грани двух миров
Виденьем царственно-случайным
Сияет пена облаков.

Что, если только заблужденье
И чувств земных самообман
Все эти краски и цветенье,
Любовь, измена, и туман?

Глубину одиночества мерьте
Божьей мерой и мерой людской
В час, когда приближается смерти
Неподвижный и страшный покой.

«Даже смерть, всё пройдёт, всё проходит» —
Так гласила арабская вязь
На могильном столбе, на восходе
Блеском солнца и моря светясь.

В Истанбуле сады расцветали,
Ветер с юга дыхание нёс…
Мы мудрее теперь. Мы устали.
Что нам розы? Сейчас не до роз!

Легкий вечер весенний прекрасен как эти каштаны,
Как вверху облака и прохладная в Сене вода,
Как небесный простор и веселые южные страны,
Как сиянье в глазах и улыбка, что греет всегда.

А какой-нибудь скучный прохожий (— на что ему эти богатства?)
Ничего не увидит вокруг, ничего не поймет.
Мы с тобою как братья какого-то тайного братства,
Как народ в Гималаях, что там под землею живет.

Какой-то восхитительно-летучей
И фантастическою чередой
Идут на юг серебряные тучи —
И не отстать от стада ни одной.

А в городе, законом тяготенья
К поверхности земной пригвождены,
Такой же цепью движутся явленья
И так же ввысь они устремлены.

Не вырваться из круга без начала,
Когда, как колокольчики звеня,
Несутся к мозгу четкие сигналы,
Как вспышки семафорного огня.

И вот вскипает океан безбрежный
В моем мозгу — и полон бури я —
Грохочет гром, кружится вихорь снежный
И рушится вселенная моя.

Клонит ко сну, наплывают тяжелые мысли,
Отблеском мутным мерцает вверху потолок.
Ни о каком вдохновенье, о правде, о смысле
Думать не в силах… Я вижу горячий песок,

Берег высокий и строй одиноких мечтаний…
Небо ночное омыто недавним дождем,
Ясная осень, холодный простор расстояний,
Каменный, мерно дрожащий под грохот автобусов дом.

И пламенеют цветы на убогих лиловых обоях,
Нежность в груди нарастает, звуча в тесноте как прибой;
Горькая участь — как мне подружиться с тобою,
Как мне смириться, как верить, как быть мне с тобой?

Нет старости. И смерти нет. Есть воля.
И жизнь одна, её нельзя понять.
Горит огонь среди ночного поля,
Нисходит к морю с неба благодать.

На винограднике тепло зимою,
Земля возделанная ждёт весны
И материнской нежной теплотою
До дна корней кусты напоены.

А волны средиземные на отдых
Ушли на дно, нырнули в глубину
И в облаках холодный, острый воздух
Подобен драгоценному вину.

Вот так случается весною —
Всё станет радостным вокруг
И в сердце острой теплотою
Сиянье разольётся вдруг.

Как паутинка — дуновенье,
Две-три секунды, счастья миг —
И налетает вдохновенье,
Не вычитанное из книг.

На рынок выхожу цветочный.
Прохладой веет от сырой земли,
И образ счастья, хрупкий и неточный,
Бессмысленно рисуется вдали.

Мне на цветы смотреть  невыносимо:
Их любишь ты, они страшат меня
Своею красотой неотразимой,
Как отблесками адского огня.

Над берегом солнце и ветер,
Прибой ударяет в песок,
И вечер по-прежнему светел,
И парус над морем высок.

В багровом закате алея,
Баркасы плывут вдалеке,
И флаги, как пестрые змеи,
Над пристанью налегке
По воздуху вьются…
Сегодня
Суббота. И месса была,
Чтоб странников сила Господня
На всех их путях сберегла.

Куда ни погляжу, везде
Размеры дивно совершенны:
Рисунок правилен в звезде,
Кристаллы стройны и нетленны.

А сердце, глупое, стучит,
Тоскует, жалуется, плачет.
Что сердцу звезды и лучи?
Оно задумано иначе.

Не знаю, почему такая
Погода? В небе ни весна,
Ни осень, а тоска пустая,
Как ночь бессонная она.

Мы, в городе, давно отстали
От первозданной простоты.
Бездушней камня, тверже стали
Людей суровые черты.

Но вдруг души моей коснётся
Какой-то смутный ветерок —
И пролетит и унесётся,
И сердцу это невдомёк.

Сеял, сеял, а зерна на пашне
Все упали не в ту борозду.
Ну, так что ж? Как химера на башне,
Снизу я погляжу на звезду.

Вот горит она синей лампадой
Средь неведомой тишины.
Если радость ушла — и не надо,
Я и так доживу до весны.