Антология - Поэзия Африки

На площади Мутамба[25] в полседьмого —
машины вправо, машины влево,
народ проходит, народ теснится —
я подожду.

В молчанье глядя на перекресток,
куда под вечер приходит утро
с тобою вместе, —
я подожду.

Пойду к развилке четвертой линии
вслед за тобою. (Зачем же имя?)
Вслед за тобою. Тебе ни слова
я не скажу.

(А люд рабочий проходит мимо:
усталым шагом, в глазах — мечтанье…
Рабочий люд.

Так каждый вечер к четвертой линии
идет Домингас. За нею — Зито.
Как мы, случайно.

В рабочий поезд четвертой линии
садятся вместе. Рука в руке,
мечтают молча.)

Рабочий поезд четвертой линии
мои мечтанья тебе расскажет.
Слова скрываю и тку молчанье,
и так мы ближе.

Скрываю тайны и пораженья;
и так же Зито. Туманным взглядом
ты, как Домингас,
мне отвечаешь!

Рабочий поезд четвертой линии
нас мчит все дальше. И так же в жизни.
И так же в жизни — вверх по дороге…
И так же в жизни.

Люблю я молча — ведь жизнь такая!
Люблю я молча — ведь ты со мною;
мы вместе, вместе — зачем мечтанья?
Зачем слова?

Рабочий поезд четвертой линии…
В нем я и Зито. Ты и Домингас.
Те, кто страдает, кто не сдается.
Мы не одни.

Мы не одни здесь. Ни я, ни Зито.
И так же в жизни. Те, кто страдает —
мечты немые, мечты глубоко, —
мы не одни.

И так же в жизни! И так же в жизни!

В этот вечер море мертво, море немо, море сине,
И сидят, нахохлясь, птицы на уключине весла.
Кто сказал, что эта тягость может жизнью называться?
Кто сказал, что это море — тоже родина моя?

Вечер. Завтра воскресенье. Грузчики сидят без дела.
Грузчики глазеют с мола на валов голубизну.
Кто сказал им, что прекрасно это зарево заката?
Кто сказал им, что назавтра можно будет отдохнуть?

На лице моем и вечер, и закатный свет пылает,
и тебя, товарищ, тоже свет заката золотит.
И тебя, товарищ, тоже. Ты сидишь спокойно рядом,
прост, как этот жаркий вечер, и, как море, молчалив.

Кто сказал тебе, что вечер так прекрасен? Одиноко
смотришь вслед своим мечтаньям… Одиноко мы сидим,
опустив бессильно руки!
Кто сказал нам эти строки из поэмы этой ночи,

здесь — у моря, здесь — у моря?.. Кто он был?

Этот поезд-каналья
знай себе шпарит,
гудят под колесами рельсы и шпалы:
уэ-уэ-уэ,
тэ-кэм-тэм, тэ-кэм-тэм,
шши-шши-шши…

Поезд-каналья шпарит,
спешит,
В окнах — лица, лица.
До свидания, люди,
доброго вам пути!..
Красавицы зеленщицы
поглядывают из-под красных косынок,
везут тростник в Луанду на рынок.
…шши-шши-шши…
В вагоне с решетками быки-крепыши:
— Му-у, му-у, му-у… —
В другом вагоне
(в таком же, как тот)
едут люди, черные люди,
едут, как скот,
глотают пыль, ко всему готовые,
печальные, как быки, —
люди законтрактованные.

Быки умирают в дороге,
но черный — он не умрет,
как дитя, одно и то же поет:
— Мулонда иа Кессуа уадибале,
уадибалé, уадибалé…

Это поезд по шпалам бежит,
знай себе шпарит,
спешит,
безразлично проносится мимо:
уэ-уэ-уэ,
все вокруг почернело от дыма:
шши-шши-шши,
тэ-кэм-тэм, тэ-кэм-тэм, тэ-кэм-тэм…
Поезд-каналья спешит,
изрыгает огонь на траву.
Слышишь, угомонись!
А он поджигает хижину, где живу.
Этот поезд-каналья
сжег мой маис…

Если буйволы забредут в мой маис —
яму глубокую вырою я!
Кабаны повадятся в посевы мои —
я уложу их из старого своего ружья!
Если поезд-каналья
будет сыпать огненный дождь,
ну что ж!..
Уэ-уэ-уэ,
тэ-кэм-тэм, тэ-кэм-тэм, тэ-кэм-тэм, —
дыми на полном ходу,
я подожду…

Подожду, когда под поездом лопнет рельс
и белые кликнут черных, живущих окрест.
Я выйду,
но работать буду для виду
(не побоюсь и бича) —
для виду, хоть и буду кричать:
— Взя-а-а-али!..

Вот и придется каналье
протянуть свои ноги
посреди железной дороги!

Грохот гром скрежет
ноги руки головы
мужчины женщины дети
черная кость Анголы
кровь кровь хлопок
черный бос и наг
хлопок хлопоты хлопоты
к
о
т
о
кото $ нанг[28]
н
а
н
г
крест христосик на каждой стенке
инженеры спецы директора
белые люди акции деньги
патриотизм ура-ура
кровь деньги кишки наружу
деньги рулетка банки оружие
Пикассо Герника напалм
белые охотники пам-пам
за головами побольше ухлопай
бедность голод сироты хлопок
геройство трусов коварство змей
права человека голод смерть
голод черный чернее сажи
Пикассо Герника
Кассанже[29].

Мафумейра[30] режет ветвями
Сияние солнца,
А в тени на циновке
Матушка Лемба
Кормит сына,
Заблудившись в мечтах об ушедшем муже.
(Сынок ее и Каянги — плачет.)
Каянга ушел на войну. Каянга ушел на войну…

Заброшенная деревушка.
Свет и тень молчаливо играют между хижин друг с другом.

Дети спят,
Старики размышляют,
Женщины вспоминают,
Собаки томятся от жажды.
Мухи вьются
В струистом колыхании зноя —
Это все потому, что ушли созидатели жизни — мужчины.

Солнце
Накаляет вопрос вопросов:
Народ ушел на войну, народ ушел на войну,
А когда он вернется?
Даже птица не режет крылом раскаленное небо.

Каянга ушел на войну. Каянга ушел на войну,
Вернется ли он, не знаю.

Народ ушел на войну, народ ушел, на войну.
Я знаю: народ вернется.

Завтра,
когда я умру,
я хочу, чтоб меня погребли
стоящим,
со скрещенными руками,
лицом на восход,
в ожидании Солнца.

Скажут ли надгробное слово
(на буржуазный манер)
или зароют меня, как собаку —
одного лишь прошу: погребите меня
стоящим,
со скрещенными руками,
лицом на восход,
в ожидании Солнца.

Завтра
спелое Солнце взойдет
над моей крышей —
над мною, сытым ребенком.

Завтра
спелое Солнце взойдет
над бедной травой,
над голодным ребенком.
Завтра
(в день рождения спелого Солнца,
желтого, как гуява[32],
которую хочет изгрызть летучая мышь)
сытый ребенок, живущий во мне,
и все голодные дети,
живущие на земле,
сойдутся — сойдемся — в большом хороводе,
чтобы прыгать,
вспомнив древние наши прыжки.