Николай Клюев - Сочинения. В 2-х томах

Болесть да засуха,
На скотину мор.
Горбясь, шьет старуха
Мертвецу убор.

Холст ледащ наощупь,
Слепы нить, игла…
Как медвежья поступь
Темень тяжела.

С печи смотрят годы
С карлицей-судьбой.
Водят хороводы
Тучи над избой

Мертвый дух несносен,
Маята и чад.
Помялища сосен
В небеса стучат.

Глухо Божье ухо,
Свод надземный толст.
Шьет, кляня, старуха
Поминальный холст.

Чу! Перекатный стук на гумнах
Он по заре звучит как рог.
От бед, от козней полоумных
Мой вещий дух не изнемог.

Я все такой же, как в столетьях,
Широкогрудый удалец…
Знать, к солнцепеку на поветях
Рудеет утренний багрец.

От гумен тянет росным медом,
Дробь молотьбы — могучий рог
Нас подарил обильным годом
Сребробородый древний Бог.

Снова поверилось в дали свободные,
В жизнь, как в лазурный, безгорестный путь.
Помнишь ракиты седые, надводные,
Вздохи туманов, безмолвия жуть?

Ты повторяла. «Туман — настоящее,
Холоден, хмур и зловеще глубок,
Сердцу пророчит забвенье целящее
В зелени ив пожелтевший листок».

Явью безбольною стало пророчество:
Просинь небес и снега за окном
В хижине тихо. Покой, одиночество —
Веют нагорным, свежительным сном.

Набух, оттаял лед на речке,
Стал пегим, ржаво-золотым.
В кустах затеплилися свечки
И засинел кадильный дым.

Березки — бледные белички,
Потупясь, выстроились в ряд.
Я голоску веснянки-птички,
Как материнской ласке, рад.

Природы радостный причастник,
На облака, молюся я.
На мне иноческий подрясник
И монастырская скуфья.

Обету строгому неверен,
Ушел я в поле к лознякам,
Чтоб поглядеть, как мир безмерен,
Как луч скользит по облакам,

Как пробудившиеся речки
Бурлят на талых валунах,
И невидимка теплит свечки
В нагих, дымящихся кустах.

Пушистые, теплые тучи,
Над плесом соловая марь.
За гатью, где сумрак дремучий,
Трезвонит Лесной Понамарь.

Плывут вечевые отгулы…
И чудится: витязей рать,
Развеся по ельнику тулы,
Во мхи залегла становать.

Осенняя явь Обонежья
Как сказка, баюкает дух.
Чу, гул… Не душа ли медвежья
На темень расплакалась вслух?

Иль чует древесная сила,
Провидя судьбу наперед,
Что скоро железная жила
Ей хвойную ризу прошьет.

Зовут эту жилу Чугункой, —
С ней лихо и гибель во мгле…
Подъёлыш с Ольховой лазункой
Таятся в родимом дупле.

Тайга — Боговидящий инок,
Как в схиму, закуталась в марь.
Природы великий поминок
Вещает Лесной Понамарь.

Возят щебень, роют рвы,
Понукают лошаденок.
От встревоженной травы
Дух идет, горюч и тонок.

В лысый пень оборотясь,
На людей дивится леший:
Где дремали топь и грязь,
Там снуют ездок и пеший.

И береза, зелень кос
Гребню ветра подставляя,
Как вдова, бледна от слез:
Тяжела-де участь злая.

Камни-очи луговин
От тоски посоловели,
Прячут изморозь седин
Под кокошниками ели.

И звериный бог Медост
Пришлецам грозит корягой:
Мол пробыть до первых звезд,
Опосля уйти ватагой.

Вот и звезды, как грибы,
На опушке туч буланых.
Вторя снам лесной избы,
Дед бранит гостей незваных:

«Принесло лихую рать,
Зайцу филина-соседа!..»
И с божницы Богомать
Смотрит жалостно на деда.

А над срубленной сосной,
Где комарьи зой и плясы,
«Со святыми упокой»
Шепчет сумрак седовласый.

Обозвал тишину глухоманью,
Надругался над белым «молчи»,
У креста простодушною данью
Не поставил сладимой свечи.

В хвойный ладан дохнул папиросой
И плевком незабудку обжег;
Зарябило слезинками плесо,
Сединою заиндевел мох.

Светлый отрок — лесное молчанье,
Помолясь на заплаканный крест,
Закатилось в глухое скитанье
До святых, незапятнанных мест.

Заломила черемуха руки,
К норке путает след горностай…
Сын железа и каменной скуки
Попирает берестяный рай.

От дремы, от теми-вина
Накренились деды-овины.
Садится за прясло луна,
Как глаз помутнело-совиный.

На просини елей кресты,
Узорно литье и чеканка…
Пробрезжило. Будит кусты
Заливчатым криком зарянка.

Загукала в роще желна,
Витлюк потянул на болото…
В избе заслюдела стена
Как риза, рябой позолотой.

Встречая дремучий рассвет,
В углу, как святой безымянный,
По лестовке молится дед,
Белесым лучом осиянный.

Радость видеть первый стог,
Первый сноп с родной полоски,
Есть отжиночный пирог
На меже, в тени березки,

Знать, что небо ввечеру
Над избой затеплит свечки,
Лики ангелов в бору
Отразят лесные речки…

Счастье первое дитя
Усыплять в скрипучей зыбке,
Темной памятью летя
В край, где песни и улыбки,

Уповать, что мир потерь
Канет в сумерки безвестья,
Что как путник, стукнет в дверь
Ангел с ветвью благовестья.

Запечных потемок чурается день:
Они сторожат наговорный кистень, —
Зарыл его прадед-повольник в углу,
Приставя дозором монашенку-мглу.

И теплится сказка… Избе лет за двести,
А все не дождется от витязя вести,
Монашка прядет паутины кудель…
Смежает зеницы небесная бель.

Изба засыпает… С узорной божницы
Взирают Микола и сестры Седьмицы,
На матице ожила карлиц гурьба,
Топтыгин с козой — избяная резьба.

Глядь, — в горенке стол самобранкой накрыт,
На лавке разбойника дочка сидит,
На ней пятишовка, из гривен блесня,
Сама же понурей осеннего дня.

Ткачиха-метель напевает в окно:
На саван повольнику ткися рядно, —
Лежит он в логу, окровавлен чекмень,
Не выведал ворог про чудо-кистень…

Колотится сердце… Лесная изба
Глядится в столетья, темна как судьба,
И пестун былин, разоспавшийся дед,
Спросонок бормочет про Тутошний Свет.

Сготовить деду круп, помочь развесить сети,
Лучину засветить, и слушая пургу,
Как в сказке, задремать на тридевять столетий,
В Садко оборотясь, иль в вещего Вольгу.

«Гей, други! Не в бою, а в гуслях нам удача, —
Соловке-игруну претит вороний грай…»
С палатей смотрит Жуть, гудит, как било, Лаче,
И деду под кошмой приснился красный рай.

Там горы-куличи и сыченые реки,
У чаек и гагар по мисе яйцо…
Лучина точит смоль, смежив печурки-веки,
Теплынью дышит печь — ночной избы лицо.

Но уж рыжеет даль, пурговою метлищей
Рассвет сметает темь, как из сусека сор,
И слышно, как сова, спеша засесть в дуплище,
Гогочет и шипит на солнечный костер.

Почуя скитный звон, встает с лежанки бабка,
На ней пятно зари, как венчик у святых,
А Лаче ткет валы размашисто и хлябко,
Теряяся во мхах и в далях ветровых.