Людмила Мартьянова - Сонет Серебряного века. Сборник стихов. В 2 томах. Том 1

Всем посвящения венцы
Нам были розданы; и свиток
Прочитан всем,– и всем напиток
Летейский поднесли жрецы.

В дверь Лабиринта все пловцы
Вошли с клубком заветных ниток.
Всем упоительный избыток
Струили нежные сосцы!

Еще в отчизне темнолонной
Душой блуждает полусонной,
С улыбкой материнских губ,

Ладьи владелец колыбельной...
Но млеко—хмель; и гостю люб
Земли Забвенья зов свирельный,

Глухой певцом владеет хмель;
Неволит душу вдохновенье.
Тиран, отъемлющий забвенье,
Сошел мутить ее купель.

И с неприступного досель
Покров срывает дерзновенье;
И потрясает откровенье
Его вместившую скудель...

Внемли живого сердца ропот:
Как повторю я страшный шепот,
Что Тайна вечная – нежна?

Скажу ль геенне душ мятежной,
Как розой боль цветет одна?..
Но голос: «Пой о Тайне нежной!»

Строй лиры пленной приневоль,
О Матерь, к песне неизбежной!
Не ты ль учила Тайне нежной
Того, кто «Господи, доколь?» —

Стенал, взирая на юдоль
Земной судьбины безнадежной,—
Чтоб он познал, по тайне смежной,
Что значит в Боге Смерть и Боль?..

Как двойственна душа магнита,
Так Плоти Страсть с Могилой слита,
С Рожденьем – Скорбь. Ее святя,

Постигнешь, чем страданье будет.
Иль муки всей, родив дитя,
От счастья мать не позабудет?

Ты, Мать, забыла ль острия
Семи мечей, когда загробный
Родился Свет из тьмы утробной
Тридневного небытия?..

Не Тайна ль нежная твоя,
Земля взрастила воле злобной
Распятья крест? Горою Лобной
Свернулась не твоя ль змея?..

Так и Голгофа, братья, – роды
Многострадальные Природы,
Дабы созрел на Древе Плод!

И Плоть на Древе – роженица.
И млеко – крови смесь и вод.
И повивальник – плащаница.

Добро пред Богом – свет и тень,
И ночь и день. Но зло в стихиях
И в огненных иерархиях —
Себе довлеющая лень.

Отвергший Голубя ступень
В ползучих наречется Змиях.
Душа, сиявшая в Мариях,
Ты внидешь Марфой в Божью сень!

Что медлит бытия совлечься,
Чтоб новой плотию облечься,
Тем овладеет Сатана.

Но нет в мирах души недужной,
Чем в коей Вечная Жена
Мнит жизнь родить собой, безмужней.

Ущербный серп, что слева роковою
Угрозою над путником висит,
Схвати, как жнец, десницей – сон гласит —
И цвет змеи скоси косой кривою.

И яд кровей из выи оросит,
Разбрызнутый замершей головою,
Недужного тебя росой живою
И древних глыб глаголы воскресит.

Над сонмом душ содвинул взор Медузы
Немых громад – осанн застывших – узы;
Химерами окаменели львы.

Всклубился мрак над кольцами безглавой;
Но хлынет блеск недольней синевы:
Жена грядет, одета светлой славой.

I
Я полюбил оазис ваш дубовый,
В кольце лугов, средь пашни черноземной,
С усадьбою в тиши его укромной,
Где ввечеру пустынно кличут совы.

И мнилось мне: когда, как щит багровый,
Над пожнивом рудым луны огромной
Повиснет медь,– богов дубровой темной
Он кругозор переграждал лиловый.

Я полюбил скирды, овин и гумна,
Когда зари в мерцаньи усыпленном
Дубы черней и розовей солома;

И семьи жниц скользят в тени бесшумно,
Мелькнул табун, а за двором зеленым
Белеются во мгле колонки дома.

I
Последние села мелькнули домы;
Меж тростников прозолотился плес;
И глуше гул катящихся колес
И дробь копыт в лугах волшебной дремы.

Той тишине казались незнакомы
Истомы дня. Легко, как облак рос,
Беспамятство... Бурьяном двор зарос.
И темные раскрылись нам хоромы.

Сон сторожкий спугнуть боялись мы.
Цветок манил, как склеп тепла и тьмы,
Где темных душ кружился ладан сладкий.

Ель каждая дрожала там струной.
Пруд теплился. И тонкий хлад, украдкой,
Нас догонял, как проводник ночной.

Молчал я, брат мой, долго; и теперь,
Струнами овладев, бряцаю мало.
Как было петь? Единому внимало
Все существо веленью: «виждь и верь!»

Завеса тронулась; разверзлась Дверь —
И Таинство вселенское предстало.
Я созерцал иных времен начало
И слышал голос: «храм и двор измерь...»
Века прошли с предлетней нашей встречи
И в миг один, как хартия, свились.
От звезд недавних – о, как мир далече!

В эфир иной мы вдруг перенеслись,
Себя самих вчерашние предтечи...
Хочу пророчить; Муза мне: «молись!»

Стих связанный, порывистый и трудный,
Как первый взлет дерзающих орлят,
Как сердца стук под тяжестию лат,
Как пленный ключ, как пламенник подспудный,

Мятежный пыл, рассудок безрассудный,
Усталый лик; тревожно-дикий взгляд,
Надменье дум, что жадный мозг палят,
И голод тайн и вольности безлюдной...

Беглец в тайге, безнорный зверь пустынь.
Безумный жрец, приникший бранным слухом
К земле живой и к немоте святынь,

К полуночи зажженных страшным духом.
Таким в тебе, поэт, я полюбил
Огонь глухой и буйство скрытых сил.

Весь исходив свой лабиринт душевный,
Увидел я по-прежнему светло
Плывущий в небе Солнца челн полдневный
И звездное Урании чело.

И возжелал я вспомнить лад напевный
И славить мир. Но сердце берегло
Свой талисман, мне вверенный царевной, —
Дар Ариаднин: Имя и Число.

И как таят невесту под фатою,
Загадочной одел я красотою,
Как ризой ночи, светоносный стих, —

Пока детей играющих не встретил,
Поющих звонко славу тайн моих:
С тех пор пою, как дети, прост и светел.

Скрипят полозья. Светел мертвый снег.
Волшебно лес торжественный заснежен
Лебяжьим пухом свод небес омрежен
Быстрей оленя туч подлунных бег.

Чу, колокол поет про дальний брег...
А сон полей безвестен и безбрежен...
Неслежен путь, и жребий неизбежен,
Святая ночь, где мне сулишь ночлег?

И вижу я, как в зеркале гадальном,
Мою семью в убежище недальном,
В медвяном свете праздничных огней.

И сердце, тайной близостью томимо,
Ждет искорки средь бора. Но саней
Прямой полет стремится мимо, мимо.

Незримый вождь глухих моих дорог,
Я подолгу тобою испытуем
В чистилищах глубоких, чей порог
Мы жребием распутья именуем.

И в гордости гасимой вот итог:
В узилищах с немилым я связуем,
Пока к тому, кого любить не мог,
Не подойду с прощеным поцелуем.

Так я бежал суровыя зимы:
Полуденных лобзаний сладострастник,
Я праздновал с Природой вечный праздник.

Но кладбище сугробов, облак тьмы
И реквием метели ледовитой
Со мной сроднил наставник мой сердитый.

Зима души. Косым издалека
Ее лучом живое солнце греет,
Она ж в немых сугробах цепенеет,
И ей поет метелицей тоска.

Охапку дров свалив у камелька,
Вари пшено, и час тебе довлеет;
Потом усни, как все дремой коснеет...
Ах, вечности могила глубока!

Оледенел ключ влаги животворной,
Застыл родник текучего огня.
О, не ищи под саваном меня!

Свой гроб влачит двойник мой, раб покорный,
Я ж истинный, плотскому изменя,
Творю вдали свой храм нерукотворный.

Преполовилась темная зима.
Солнцеворот, что женщины раденьем
На высотах встречали, долгим бденьем
Я праздную. Бежит очей дрема.

В лес лавровый холодная тюрьма
Преобразилась Музы нисхожденьем;
Он зыблется меж явью и виденьем,
И в нем стоит Небесная сама.

«Неверный! – слышу амброзийный шепот. —
Слагался ль в песнь твой малодушный ропот?
Ты остовом ветвистым шелестел

С останками листвы сухой и бурой,
Как дуб под снегом; ветр в кустах свистел;
А я в звездах звала твой взгляд понурый».

Рыскучий волхв, вор лютый, серый волк,
Тебе во славу стих слагаю зимний!
Голодный слышу вой. Гостеприимней
Ко мне земля, людской добрее толк.

Ты ж ненавидим. Знает рабий долг
Хозяйский пес. Волшебней и взаимней,
Дельфийский зверь, пророкам Полигимний
Ты свой, доколь их голос не умолк.

Близ мест, где челн души с безвестных взморий
Причалил и судьбам я вверен был,
Стоит на страже волчий вождь, Егорий.

Протяжно там твой полк, шаманя, выл;
И с детства мне понятен зов унылый
Бездомного огня в степи застылой.