Людмила Мартьянова - Сонет Серебряного века. Сборник стихов. В 2 томах. Том 1

Венчанная крестом лучистым лань,—
Подобие тех солнечных оленей,
Что в дебрях воззывал восторг молений,—
Глядится так сквозь утреннюю ткань

В озерный сон, где заревая рань
Купает жемчуг первых осветлений,—
Как ты, глядясь в глаза моих томлений,
Сбираешь умилений светлых дань,

Росу любви в кристаллы горних лилий
И сердцу шепчешь: «Угаси пожар!
Довольно полдни жадный дол палили... »

И силой девственных и тихих чар
Мне весть поет твой взор золотокарий
О тронах ангельских и новой твари.

Держа в руке свой пламенник опасный,
Зачем, дрожа, ты крадешься. Психея, —
Мой лик узнать? Запрет нарушить смея,
Несешь в опочивальню свет напрасный?

Желаньем и сомнением болея,
Почто не веришь сердца вести ясной,—
Лампаде тусклой веришь? Бог прекрасный —
Я пред тобой, и не похож на змея.

Но светлого единый миг супруга Ты видела...
Отныне страстью жадной
Пронзенная с неведомою силой,

Скитаться будешь по земле немилой,
Перстами заградив елей лампадный,
И близкого в разлуке клича друга.

Есть мощный звук: немолчною волной
В нем море Воли мается, вздымая
Из мертвой мглы все, что Мара и Майя

И в маревах мерцает нам – Женой.
Уст матерних в нем музыка немая,
Обманный мир, мечтаний мир ночной...
Есть звук иной: в нем вир над глубиной

Клокочет, волн гортани разжимая.
Два звука в Имя сочетать умей;
Нырни в пурпурный вир пучины южной,
Где в раковине дремлет день жемчужный;

Жемчужину схватить рукою смей,—
И пред тобой, светясь, как Афродита,
В морях горит – Сирена Маргарита.

Змеи ли шелест, шепот ли Сивиллы,
Иль шорох осени в сухих шипах,—
Твой ворожащий стих наводит страх
Присутствия незримой вещей силы...

По лунным льнам как тени быстрокрылы!
Как степь звенит при алчущих звездах!
Взрывает вал зыбучей соли прах,—
И золот-ключ – на дне живой могилы!..

Так ты скользишь, чужда веселью дев,
Замкнувшей на устах любовь и гнев,
Глухонемой и потаенной тенью,—

Глубинных и бессонных родников
Внимая сердцем рокоту и пенью,—
Чтоб вдруг взрыдать про плен земных оков!

Что в имени твоем пленит?
Игра ль Лидийских флейт разымчивых, и лики
Плясуний-дев? Веселий жадных клики —
Иль в неге возрыдавшая печаль?

Не солнц ли, солнц недвижных сердцу жаль?
И не затем ли так узывно-дики
Тимпан и систр, чтоб заглушить улики
Колеблемой любви в ночную даль?..

И светочи полночные колышут
Багряным полохом родные сны,
И волны тканей теплой миррой дышат...

А из окрестной горной тишины
Глядят созвездий беспристрастных очи,
Свидетели и судьи страстной ночи.

Как в буре мусикийский гул Гандарв,
Как звон струны в безмолвьи полнолуний,
Как в вешнем плеске клик лесных вещуний,
Иль Гарпий свист в летейской зыби лавр,—

Мне Память вдруг, одной из стрел-летуний
Дух пронизав уклончивей, чем Парф,
Разящий в бегстве,– крутолуких арф
Домчит бряцанье и, под систр плясуний,

Псалмодий стон,– когда твой юный лик,
Двоясь волшебным отсветом эонов,
Мерцает так священственно-велик,

Как будто златокрылый Ра пилонов
Был твой пестун, и пред царевной ник
Челом народ бессмертных фараонов.

Клан пращуров твоих взрастил Тибет,
Твердыня тайн и пустынь чар индийских,
И на челе покорном – солнц буддийских
Напечатлел смиренномудрый свет.

Но ты древней, чем ветхий их завет.
Я зрел тебя, средь оргий мусикийских,
Подъемлющей, в толпе рабынь нубийских,
Навстречу Ра лилеи нильский цвет.

Пяти веков не отлетели сны,
Как деву-отрока тебя на пире
Лобзал я в танце легкой той Весны,

Что пел Лоренцо на тосканской лире:
Был на тебе сапфиром осиян,
В кольчуге золотых волос, тюрбан.

В слиянных снах, смыкая тело с телом,
Нам сладко реять в смутных глубинах
Эфирных бездн, иль на речных волнах,
Как пена, плыть под небом потемнелым.

То жаворонком в горних быстринах,
То ласточкой по мглам отяжелелым —
Двоих Эрот к неведомым пределам
На окрыленных носит раменах...

Однажды въяве Музой ясноликой
Ты тела вес воздушный оперла
Мне на ладонь: с кичливостью великой

Эрот мне клекчет клекотом орла:
«Я в руку дал тебе державной Никой —
Ее, чьи в небе – легких два крыла!»

Разлукой рок дохнул. Мой алоцвет
В твоих перстах осыпал, умирая,
Свой рдяный венчик. Но иного рая
В горящем сердце солнечный обет

Цвел на стебле. Так золотой рассвет
Выводит день, багрянец поборая,
Мы розе причащались, подбирая
Мед лепестков, и горестных примет

Предотвращали темнею угрозу,—
Паломники, любовь, путей твоих,—
И ели набожно живую розу...

Так ты ушла. И в сумерках моих,—
Прощальный дар,– томительно белея,
Благоухает бледная лилея.

Когда уста твои меня призвали
Вожатым быть чрез дебрь, где нет дорог,
И поцелуй мне стигмы в руку вжёг,—
Ты помнишь лик страстной моей печали...

Я больше мочь посмел, чем сметь я мог...
Вдруг ожили свирельной песней дали;
О гроздиях нам птицы щебетали;
Нам спутником предстал крылатый бог.

И след его по сумрачному лесу
Тропою был, куда на тайный свет
Меня стремил священный мой обет.

Так он, подобный душ вождю, Гермесу, —
Где нет путей и где распутий нет,—
Нам за завесой раздвигал завесу.

Единую из золотых завес
Ты подняла пред восхищенным взглядом,
О Ночь-садовница! и щедрым садом
Раздвинула блужданий зыбкий лес.

Так, странствуя из рая в рай чудес,
Дивится дух нечаянным отрядом,
Как я хмелен янтарным виноградом
И гласом птиц, поющих: «Ты воскрес».

Эрот с небес, как огнеокий кречет,
Упал в их сонм, что сладко так певуч;
Жар-Птицы перья треплет он и мечет.

Одно перо я поднял; в золот-ключ
Оно в руке волшебно обернулось...
И чья-то дверь послушно отомкнулась.

Есть агница в базальтовой темнице
Твоей божницы, жрец! Настанет срок:
В секире вспыхнет отблеском восток,
И белая поникнет в багрянице.

Крылатый конь и лань тебя, пророк,
В зарницах снов влекут на колеснице:
Поникнет лань, когда «Лети!» вознице
Бичами вихря взвизгнет в уши Рок.

Млеко любви и желчь свершений черных
Смесив в сосудах избранных сердец,
Бог две души вдохнул противоборных

В тебя, пророк,– в тебя, покорный жрец!
Одна влечет,– другая не дерзает:
Цветы лугов, приникнув, лобызает.

Когда вспоит ваш корень гробовой
Ключами слез Любовь, и мрак – суровый,
Как Смерти сень,– волшебною дубровой,
Где Дант блуждал, обстанет ствол живой.

Возноситесь вы гордой головой,
О Гимны, в свет, сквозя над мглой багровой
Синеющих долин, как лес лавровый,
Изваянный на тверди огневой.

Под хмелем волн, в пурпуровой темнице,
В жемчужнице-слезнице горьких лон,
Как перлы бездн, родитесь вы – в гробнице.

Кто вещих Дафн в эфирный взял полон,
И в лавр одел, и отразил в кринице
Прозрачности бессмертной?.. Аполлон!

Благословенная в женах,
Доколе Мать не воспоила
Лежащего Эммануила
В благоприимных пеленах, —

Едва знаменовался в снах,
Сходивших на долину ила,
Где семена богов струила
Река на медленных волнах,

С Младенцем лик Богини темный.
О Многогрудой, Неистомной
Эфесский возвещал кумир:

«Всем чадам жизни млеком хлыну!» —
И света тайн не видел мир
В жене, сосцы простершей сыну.

Земля мужей звала, нага,
И семенем Семелы тлела.
Вся в неге млечной нива млела:
Небесный бык склонял рога.

Где топчет ярых дев нога,
Струя обилия белела;
Грудь Афоманта тяжелела:
Богатство смыло берега.

О, преизбыток – и томленье
Зачатий тщетных!..
Но моленье Услышано: ты понесла

Дар вожделенный, плод нетленный —
И над Младенцем замерла
Улыбкою богоявленной.

Всем посвящения венцы
Нам были розданы; и свиток
Прочитан всем,– и всем напиток
Летейский поднесли жрецы.

В дверь Лабиринта все пловцы
Вошли с клубком заветных ниток.
Всем упоительный избыток
Струили нежные сосцы!

Еще в отчизне темнолонной
Душой блуждает полусонной,
С улыбкой материнских губ,

Ладьи владелец колыбельной...
Но млеко—хмель; и гостю люб
Земли Забвенья зов свирельный,