Вадим Гарднер - У Финского залива

В долгу мы, как в шелку, и даже свеч на елку
Нельзя было купить. Я лишь огарка два
Раз зажигал на ней. Воистину, на полку
Пришлось нам зубы класть. Жизнь нынче такова:
С корицей напекли немного из пшеницы
Печений паточных на Святках мы с тобой,
Да геркулесовых. Кредит купчина злой
Закрыл до Рождества еще за две Седмицы,
И праздники прошли, что будни, и тоска
Одолевала нас, и снегу было мало.
Аршина с четверть лишь его тогда напало.
Торчала мертвая трава из-под снежка.
Виднелись корни, мох, да вереск и брусника.
Ух! Впрямь не в коляду такая коляда!
Простому пирогу с черникой рад был дико
Я в новогодний день. Пришла, знать, череда
Лишеньям тягостным. Благодаренье Богу,
Что выручили нас, нам денег дав взаймы,
Иначе голод бы испытывали мы.
Два года уж подряд лишь муки и тревогу
Переживаем мы. Безденежье, кошмар.
Старушки матери тяжелые болезни.
Так за ударом нам наносит рок удар.

Мой философски-стихотворный ум,
Твори, неся плоды глубоких дум,
Начнем с тобою наступивший год.
Жизнь, как всегда, куда-то вдаль течет,
Переживанья унося с собой,
Стремяся к цели тайно-мировой.
И хочется в строках запечатлеть
Пред тем, как мне на время умереть,
Немало мыслей, горестей, отрад,
Воспеть свой путь и множество преград
На нем, не раз встречавшихся душой.
Хочу я быть в строфах самим собой,
Самосознанье духа отразить,
Стих мерный свой лучами оживить,
Направленными с Неба Глубины,
Чтобы слова, духовности полны,
Сияли светом Истины благой,
Мерцающей во мне и надо мной.
Но, кроме тихих самосозерцании
И непрерывных внутренних исканий,
Стремлюсь и долгом почитаю я
Отображать мирского жития
Нелепый с виду хаос и разлад,
Душевных переходов мутный ад,
Ряды картин в трехмерности простой,
Развертывающихся предо мной.
И буду я легко менять размер,
Ценя лишь красоту сокрытых мер,
Осмысливающих безмерность жизни,
Внутри живя в лучащейся Отчизне.

Три ольхи, одна береза,
Все четыре обнимаются
На песке у вод прибрежных
У заливных вод сиреневых.
Там еще поближе к влаге
Ольхи, близнецы степенные,
Четверни, чуть-чуть колышутся.
Золотыми порошинками,
Или звездочками яркими
Блещут облачки на севере.
На утрате солнце майское…
Сколько бурь и наводнений
Ольхи вытерпели крепкие.
Детвора по ним карабкалась,
По стволам, покрытым ягелем.
Первый натиск волн взъярившихся
Принимали ольхи старые,
Коренастые, приморские:
Все живут, живут подруженьки,
Не робеючи, радушные,
У заливных вод изменчивых.
Кабы мы так по-приятельски
Жили все; страшны ль нам были бы
Шквалы жизни, вихри буйные?

Подсвечников бронзовых сфинксы крылатые
Сидят безучастно, и смотрят куда-то.
Мечты упорхнули, а были когда-то.
Зачем улетают с годами у всех
Мгновения легких утех?
И время зачем искажает черты
Былой красоты?
И сердце горит не весенним огнем,
Но тление в нем.
И сны беспокойны, и дни холодней,
И ропот на мир все сильней.
Как желчною осенью, листья желты
И долгие тучи густы,
Так блекнет душа, и роняет цветы.

Клонятся ли травы
К матери земле,
Светлые купавы
Плавают в пруду,
Облака ли бродят,
Спутницы мечты,
Хороводы ль водит
В небесах луна,
Я, всегда влекомый,
Духом красоты,
В дали все знакомый,
Движу мысль в простор.

Там где-то к коронации
Готовятся. Я — здесь
Сижу в уединении
У синих волн залива.
Что праздник целой нации?!
Милей мне наша высь
В зеленом облачении
Весна так прихотлива.
Чуть пенясь, волны низкие
Звучат, о камни бьют.
Когда еще та старая
Распустится ольха?
Душе такие близкие
Там облака плывут.
Отрадна высь не хмурая,
Погода неплоха.

Не я колдую природу,
Как некогда Сологуб.
Она меня чарует,
Вовлекая в зеленый круг.
Волхвований мощною силой
Не обладаю я.
Я только простой словесник.
Какой уж я там кудесник,
Чарователь бытия.
Но запах весны радушной
Вбираю в себя, живу;
К весне неравнодушный,
Ее струнам послушный,
Я — в полусне и наяву.

До конца, унынье сердца и отчаяние, вас
Пережить душе придется и на этот раз.

Неудач я много ведал и терпел немало бед,
И одерживал так мало подлинных побед.

Часто складывал оружье и на все махал рукой,
Пригнетаемый как будто роковой звездой.

Не хотел я в судьбы верить, а меж тем, казалось, рок
Самовластно правил мною, в круг несчастий влек.

За уронами уроны непрерывно я терпел,
И в борьбе за святость жизни все слабел, слабел.

И спасала только вера в вечную любовь.
Ею только подымался и боролся вновь.

Тучи серые, хмурые мимо
Проползают, тоску наводя.
Мое сердце печалью томимо,
Время движется, душ не щадя.
И без мглы этой дымной теснима
Глубь душевная. Мрачно бродя,
Дума давит, как свод, нестерпимо.

Вереница былых неудач
В цепь связуется с этой тоскою,
Что гнетет, хоть ты плачь, иль не плачь.
Не к отрадному тянет покою,
Что сердца исцеляет как врач.
Сочетались тревоги с хандрою,
Сплин преследует душу, — палач.

И подумаешь, право, причинность
В этой тяжести внутренней есть
За минувшее как бы повинность
Неизбежно приходится несть,
Словно всякую в прошлом провинность
Предназначено строго учесть;
А, живя, сбережешь ли невинность?

Да не тянутся ль нити, к тому ж,
От души к душам всем во вселенной!
Разрывается ль связанность душ?
Вяжет грех, как и подвиг нетленный,
Что отшельничью тусклую глушь
Красотой озаряет священной
Средь мертвящих, безжалостных стуж.

Вот я чувствую, будто терзанья
Дальних душ в глубине собрались,
И с моими чужие страданья,
Что венок безотрадный, сплелись.
Лад скорбей есть в мирах мирозданья,
Где согласны низины и высь.
Соотзвучны пределы сознанья.

Опять ищу под соснами сморчки;
Не нахожу; вечор их было много;
Я все собрал. Черничные цветки
Краснеются. Сосна так смотрит строго
В своей одежде мрачной и простой
Под радостной весенней синевой.
Везде, везде — противуположенья:
Тут мурава атласная, а вот
Сгоревшая трава. Здесь — птичье пенье,
Там — скрип пилы… Любовь — и будней гнет.
Порхают бабочки, червь земляной ползет.
Благоуханное весны цветенье.
Из ямы рядом — запах нечистот.
Брань, клевета, … а в двух шагах моленье.