Симон Чиковани - Стихотворения и поэмы

Снег идет в горах, а сени
Леса щепками богаты,
И в Сванетии осенней
Вспоминаешь ли меня ты?

Как бродил в горах я ваших!
Рощи, ветер на Горваши.
Под дождем бродил я мокрый.
Плыл Горваши высью блеклой
Среди осени бродящей,
Над ущельем шелестящей.

И тогда же в буре страшной
Весь простор пустынный ожил,
Словно сам стонал Горваши,
Ветер бил над ним в ладоши.

Шквал конем крылатым бился,
Как заря, туман светился.
Ты тропой, меня спасая,
Шла, как молния, бесследно.
Птицу дивных гор — тебя я
Звал сестрою милосердной.

Все ручьи в обрывах мглистых,
Все изломы стрел огнистых,
Клич охоты в горном мире,
Орлий клекот, вихорь поздний
Ты читала как шаири,
Что природой дикой создан.

Ты, тропу мне расчищая,
Шла, туманами обвита.
Всеми листьями вздыхая,
Лес умолк, грозой побитый.

С первобытным людом схожий,
Башен строй во мраке ожил.
С упоеньем, полуголый,
У огня я грелся в дреме.
Комсомольцев шаг веселый
Зазвучал в вечернем доме.

Буря за стеной стихала,
Хлопнул дверью ветер строгий;
Здесь Ивдити хлопотала,
Еще мокрая с дороги,—

Пить дала мне из охаро,
Отряхая капли с платья.
Мой приход доставил радость —
Чианури взяли братья.

Над столом шел пар чудесный,
С ним забыл я все туманы.
Хором славным, горлом бездны
Пели «Лилео» мне сваны.

Где теперь ты? В гор оправе,
На гумне колхозном, дома,
Молотилкою ты правишь,
С ней плывешь в морях соломы.

Зерен злато солнцем полно,
Звонче праздничного чанги,
И снопы встают, как волны,
Полны зерен, величавы.

Здесь не Дали взор блистает,
Лик горит от приношений,
Дева Свании сияет —
Комсомола украшенье.

На гумне на молодежном,
От задора хорошея,
То — краса девиц колхозных,
То — Ивдити зерна веет.

Молотильных досок скаты
Под тобой плывут скрипяще,
Иль сидишь у очага ты
За лесной зеленой чащей?

Вспомнишь песню колыбели,
Что певали в детстве раннем,
Иль обвалом над ущельем
Бедный дом снесенный свана.

Звук свирели перед ночью,
На тропе — чужое стадо,
На рогах тумана клочья,
Дни отцовы без отрады.

Кто сочтет былого муки,
Сразу всё припоминая,
Словно зимней ночи скуку, —
Но теперь и ночь иная.

Ночью лунной ты не ляжешь,
Где стога стоят по склону,
Встав с оружием на страже,
Чтоб злодей гумна не тронул.

Слышишь ты, как над Хасаном
Вьются вражеские пули,
Над разбитым вражьим станом
Меч сверкает Мирангули.

В край далекий и туманный
Хочешь ты уйти из дому,
Быть сестрой, врачуя раны,
Комсомольцу боевому.

Может быть, возьмешь в дорогу
И стихов моих немного.
Шквал, что мчался на Горваши,
В стиховой закован речи,
Солнце силу душам нашим
Дало, распрямило плечи.

Зов твой дальний я услышу,
Ты стиха услышишь зовы,
В сердце строк моих задышит
Голос друга несуровый,
Что поет меж гор родимых
О бойцах непобедимых!

Спи, сердечко,
Спи, нанил,
чтоб во сне
набраться сил!

Вдоль Ингури
мишка бурый
бродит ночью.
Спи, нанил!

Утром рано
солнце встанет
и прохладного тумана
наверху раскинет сети!

Чтобы ты вершины эти
полюбил, как я любила,
рано разбужу нанила.

Сладко спи,
родимый сын
затуманенных вершин.

Спи! В Ушгуле
мил восход,
комсомол
нанила ждет.

В сене так тепло тебе.
Я целую лобик потный.
Будешь храбрым ты в борьбе,
будешь доблестный охотник.

Станешь коши надевать,
чтобы дебри гор изведать.
И когда-то скажешь:
«Мать!
Нынче я убил медведя,
и орел в пути лихом
задевал меня крылом.
Горы в страхе полегли,
и орлы кричат вдали».
Коль охотиться не станешь,
грамотеем стань, мой сын,
и ушгульские туманы
ты проймешь пером своим.

То, чего нам недостало,
на бумаге разберешь.
Слышишь, как грохочут скалы?
В хриплой песне — гром и дождь.
Будешь вместе с молодыми
привыкать к громам большим.

Горы высоки —
над ними
на камнях,
на льду сидим.
Домик наш
некрепко сбит.
…Даже летом
бродит волк…
Слышишь ты,
как бык мычит?

Надо спать,
чтоб не быть слабым!
Набирайся, милый, сил!
Спи, пока далек восход, —
иль медведь сюда придет.

В Сванетию иду.
        Плутаю в облаках,
ветрам подставив грудь
        с пылающею раной.
Люблю тебя, люблю,
        никто не знает как,
никто не знает как
        в Сванетии туманной.

В Сванетию иду
        и думаю о том,
что вечный снег вершин
        поможет исцеленью
и что долинный зной
        высокогорным льдом
сумею остудить,
        пройдя тропу оленью.

Мой путь пересекла,
        заливисто трубя,
игривая река,
        стремнина вихревая.
Над пропастью цветок,
        похожий на тебя,
к нему не подойдешь —
        но я его срываю.

Вспорхнув над ивняком,
        метнулась птица ввысь, —
я опустил глаза,
        чтоб не следить за нею.
Но прежние мечты
        в душе отозвались,
и думы о тебе
        зажглись еще сильнее.

В Сванетии
        меня
        ты бьешь, как птицу, влет,
застреленный тобой,
        я падаю, как птица.
Долинную жару
        высокогорный лед
не в силах остудить —
        она во мне клубится.

В Сванетию тропа
        вторгается, как весть,
в раздумье облака
        толпятся над поляной.
Заоблачных вершин
        в Сванетии не счесть,
но ты — превыше всех
        в Сванетии туманной.

Теперь и сам я думаю: ужели
по той дороге, странник и чудак,
я проходил?
Горвашское ущелье,
о, подтверди, что это было так.

Я проходил. И детскую прилежность
твоей походки я увидел.
Ты
за мужем шла покорная,
но нежность,
сиянье нежности взошло из темноты.

Наши глаза увиделись.
Ревниво
взглянул твой муж.
Но как это давно
случилось.
И спасла меня равнина,
где было мне состариться дано.

Однако повезло тому, другому, —
не ведая опасности в пути,
по той дороге он дошел до дому,
никто не помешал ему дойти.

Не гикнули с откоса печенеги,
не ухватились за косы твои,
не растрепали их.
Не почернели
глаза твои от страха и любви.

И, так и не изведавшая муки,
ты канула, как бедная звезда.
На белом муле, о, на белом муле
в Ушгули ты спустилась навсегда.

Но всё равно — на этом перевале
ликует и живет твоя краса.
О, как лукавили, как горевали
глаза твои, прекрасные глаза.