Семен Надсон - Полное собрание стихотворений

Я не был ребенком. Я с детства узнал
   Тяжелое бремя лишений,
Я с детства в душе бережливо скрывал
   Огонь затаенных сомнений.
Я с детства не верил в холодных людей,
   В отраду минутного счастья,
И шел я угрюмо дорогой своей
   Один, без любви и участья.

А сердце так рвалось в груди молодой,
   Так жаждало света и воли!
Но что же, на призыв отчаянный мой
   Никто не согрел моей доли.
Меня оттолкнули… и злобной тоской
   Как камнем мне душу сдавило,
И зависти тайной огонь роковой
   Несчастье в груди пробудило.

И стал я с глубокой отрадой взирать
   На царство нужды и разврата
И в бездну бесстрастной рукою толкать
   Другого страдальца собрата.
Я бросил работу, я стал воровать,
   Под суд я однажды попался,
В тюрьме просидел… да как вышел опять
   За прежнее дело принялся.

Я помню, в суде говорил адвокат,
   Что нужно работать, трудиться.
Работать!.. Зачем? Для кого хлопотать,
   С кем прибылью буду делиться?
Вернусь я с работы в подвал свой сырой –
   Кто там меня встретит с участьем?
Работать!.. Работай, кто молод душой,
   Кто не был надломлен ненастьем!

И думали люди, что в сердце моем
   Заглохли все чувства святые.
Кому ж я обязан позорным клеймом –
   Скажите вы, люди слепые.
Когда я любви и привета просил,
   Кто подал отверженцу руку?
Кто словом и ласкою света залил
   Сиротства тяжелую муку?

Нет, я не смутил ваш холодный покой,
   В вас сердце не билось любовно,
И мимо прошли вы бесстрастной стопой,
   Меня оттолкнув хладнокровно.
О судьи, не сами ли с первых же дней
   Вы холодом жизнь отравили?
За что ж философией сытой своей
   Отверженца вы осудили?

За то ль, что, не сладив с тяжелой нуждой
   И с внутренним ядом страданья.
Пред вами не пал я с покорной мольбой,
   Просить я не стал подаянья?
Нет, лучше бесчестье, чем посох с сумой,
   Нет, лучше разгульная воля
И грязи разврата позор роковой,
   Чем нищенства жалкая доля!

И в этой-то бездне я даром убил
   Мои непочатые силы!
Но кончен мой путь. Наконец я дожил
   До двери безмолвной могилы.
Я рад ей: под саваном мрачным земли
   Сомкнутся усталые веки,
Улягутся в сердце страданья мои
   И мирно усну я навеки,

Была пора, – мы в жизнь вступали
Могучей, твердою стопой:
Сомненья злые не смущали
Тогда наш разум молодой.
Мы детски веровали в счастье,
В науку, в правду и людей,
И смело всякое ненастье
Встречали грудью мы своей.
Мечты нас гордо призывали
Жить для других, другим служить,
И все мы горячо желали
Небесполезно жизнь прожить.
Мы думали, что близко время,
Когда мы всюду свет прольем,
Когда цепей тяжелых бремя
Мы с мысли скованной сорвем,
Когда, как дивное сиянье,
Блеснут повсюду над землей
Свобода, честность, правда, знанье
И труд, высокий и святой.
Мы выходили на дорогу
С желаньем пользу принести,
И достигали понемногу
До края нашего пути;
Мы честно шли, и от начала
Вплоть до заката наших дней
Звучал нам голос идеала:
«Вперед за мир и за людей!»

Но годы те давно промчались;
Жизнь шла обычной чередой –
И с прошлым мы навек расстались
И жизнью зажили иной.
Забыли мы свои желанья:
Они прошли для нас, как сны,
И наши прошлые мечтанья
Нам стали странны и смешны.
Мы входим в мир, всё отрицая,
Без жажды пользу приносить;
Наш пошлый смех, не понимая,
Готов всё светлое клеймить:
Зовем мы предрассудком чувство,
В груди у нас сомнений ад,
Сорвав венец златой с искусства,
Мы увенчали им разврат.
И, грязь презрения бросая
В тех, кто силен еще душой,
Проходим жизнь мы, попирая
Святыню дерзкою ногой!..

Проснись же тот, в чьем сердце живы
Желанья лучших, светлых дней,
Кто благородные порывы
Не заглушил в душе своей!..
Иди вперед к заре познанья,
Борясь с глубокой мглой ночной,
Чтоб света яркое сиянье
Блеснуло б снова над землей!..

Минуло время вдохновений
И с ним отрадных звуков рой,
И ряд вопросов и сомнений
Один царит в душе больной.

Вся жизнь с ее страстями и угаром,
С ее пустой, блестящей мишурой
Мне кажется мучительным кошмаром
И душною, роскошною тюрьмой,

Я вас любил всей силой первой страсти.
Я верил в вас, я вас боготворил.
Как верный раб, всё иго вашей власти
Без ропота покорно я сносил.

Я ждал тогда напрасно состраданья.
Был холоден и горд ваш чудный взгляд.
В ответ на яд безмолвного страданья
Я слышал смех и колких шуток ряд.

Расстались мы – но прежние мечтанья
В душе моей ревниво я хранил
И жадно ждал отрадного свиданья,
И этот час желаемый пробил.

Пробил, когда, надломанный судьбою,
Устал я жить, устал я ждать любви
И позабыл измученной душою
Желания разбитые мои.

Спит гордый Рим, одетый мглою,
В тени разросшихся садов;
Полны глубокой тишиною
Ряды немых его дворцов;
Весенней полночи молчанье
Царит на сонных площадях;
Луны капризное сиянье
В речных колеблется струях,
И Тибр, блестящей полосою
Катясь меж темных берегов,
Шумит задумчивой струею
Вдаль убегающих валов.
В руках распятие сжимая,
В седых стенах тюрьмы сырой
Спит христианка молодая,
На грудь склонившись головой.
Бесплодны были все старанья
Ее суровых палачей:
Ни обещанья, ни страданья
Не сокрушили веры в ней.
Бесчеловечною душою
Судьи на смерть осуждена,
Назавтра пред иным судьего
Предстанет в небесах она.
И вот, полна святым желаньем
Всё в жертву небу принести,
Она идет к концу страданья,
К концу тернистого пути…

И снятся ей поля родные,
Шатры лимонов и дубов-,
Реки изгибы голубые
И юных лет приютный кров;
И прежних мирных наслаждений
Она переживает дни, –
Но ни тревог, ни сожалений
Не пробуждают в ней они.
На всё земное без участья
Она привыкла уж смотреть;
Не нужно ей земного счастья,
–
Ей в жизни нечего жалеть:
Полна небесных упований,
Она без жалости и слез
Разбила рой земных желаний
И юный мир роскошных грез, –
И на алтарь Христа и бога
Она готова принести
Всё, чем красна ее дорога,
Что ей светило на пути.

Поднявшись гордо над рекою,
Дворец Нерона мирно спит;
Вокруг зеленою семьею
Ряд стройных тополей стоит;
В душистом мраке утопая,
Спокойной негой дышит сад;
В его тени, струей сверкая,
Ключи студеные журчат.
Вдали зубчатой полосою
Уходят горы в небеса,
И, как плащом, одеты мглою
Стоят священные леса.

Всё спит. Один Альбин угрюмый
Сидит в раздумье у окна…
Тяжелой, безотрадной думой
Его душа возмущена.
Враг христиан, патриций славный,
В боях испытанный герой,
Под игом страсти своенравной,
Как раб, поник он головой.
Вдали толпы, пиров и шума,
Под кровом полночи немой,
Всё та же пламенная дума
Сжимает грудь его тоской.
Мечта нескромная смущает
Его блаженством неземным,
Воображенье вызывает
Картины страстные пред ним,
И в полумгле весенней ночи
Он видит образ дорогой,
Черты любимые и очи,
Надежды полные святой.

С тех пор как дева молодая
К нему на суд приведена,
Проснулась грудь его немая
От долгой тьмы глухого сна.
Разврат дворца в душе на время
Стремленья чистые убил,
Но свет любви порока бремя
Мечом карающим разбил;
И, казнь Марии изрекая,
Дворца и Рима гордый сын,
Он сам, того не сознавая,
Уж был в душе христианин;
И речи узницы прекрасной
С вниманьем жадным он ловил,
И свет великий веры ясной
Глубоко корни в нем пустил.
Любовь и вера победили
В нем заблужденья прежних дней
И душу гордую смутили
Высокой прелестью своей.

Заря блестящими лучами
Зажглась на небе голубом,
И свет огнистыми волнами
Блеснул причудливо кругом.
За ним, венцом лучей сияя,
Проснулось солнце за рекой
И, светлым диском выплывая,
Сверкает гордо над землей…
Проснулся Рим. Народ толпами
В амфитеатр, шумя, спешит,
И черни пестрыми волнами
Цирк, полный доверху, кипит;
И в ложе, убранной богато,
В пурпурной мантии своей,
Залитый в серебро и злато,
Сидит Нерон в кругу друзей.
Подавлен безотрадной думой,
Альбин, патриций молодой,
Как ночь прекрасный и угрюмый,
Меж них сияет красотой.

Толпа шумит нетерпеливо
На отведенных ей местах,
Но – подан знак, и дверь визгливо
На ржавых подалась петлях, –
И, на арену выступая,
Тигрица вышла молодая…
Вослед за ней походкой смелой
Вошла с распятием в руках
Страдалица в одежде белой,
С спокойной твердостью в очах.
И вмиг всеобщее движенье
Сменилось мертвой тишиной,
Как дань немого восхищенья
Пред неземною красотой.
Альбин, поникнув головою,
Весь бледный, словно тень стоял…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И вдруг пред стихнувшей толпою
Волшебный голос зазвучал:

«В последний раз я открываю
Мои дрожащие уста:
Прости, о Рим, я умираю
За веру в моего Христа.
И в эти смертные мгновенья,
Моим прощая палачам,
За них последние моленья
Несу я к горним небесам:
Да не осудит их спаситель
За кровь пролитую мою,
Пусть примет их святой учитель
В свою великую семью,
Пусть светоч чистого ученья
В сердцах холодных он зажжет
И рай любви и примиренья
В их жизнь мятежную прольет!..»

Она замолкла, и молчанье
У всех царило на устах;
Казалось, будто состраданье
В их черствых вспыхнуло сердцах…
. . . . . . . . . . . . . . .
Вдруг на арене, пред толпою,
С огнем в очах предстал Альбин
И молвил: «Я умру с тобою…
О Рим, – и я христианин…»

Цирк вздрогнул, зашумел, очнулся,
Как лес осеннею грозой, –
И зверь испуганно метнулся,
Прижавшись к двери роковой…

Вот он крадется, выступая,
Ползет неслышно, как змея…
Скачок… и, землю обагряя,
Блеснула алая струя…

Святыню смерти и страданий
Рим зверским смехом оскорбил,
И дикий гром рукоплесканий
Мольбу последнюю покрыл.

Глубокой древности сказанье
Прошло седые времена,
И беспристрастное преданье
Хранит святые имена.
Простой народ тепло и свято
Сумел в преданьи сохранить,
Как люди в старину, когда-то,
Умели верить и любить!..