Юрий Белаш - Окопные стихи
празднично играет патефон.
Патефон отобран по закону:
это наш, советский инструмент,
и пластинки тоже все знакомые –
Лидии Руслановой концерт.
Фриц, видать, огромный был любитель
Музычку послушать перед сном,
и в посылке с фронта сеё грабитель
в фатерланд отправил патефон.
Сколько же их было мародёров!
Что приметят – тотчас отберут,
и без всяких долгих разговоров:
– Матка, дай! А то пук-пук, капут…
Нынче справедливость восстановлена.
больше не пограбите – шалишь!
Нет, не ваши танки рвутся к Ховрину –
наши к Кенигсбергу подошли.
И с пластинки, с глянцевого круга, –
на сердечный полный разворот,
эх, на всю на прусскую округу
Лидия Русланова поёт:
«Жигули вы, Жигули,
До чего вы довели!..»
Город Ветка
Здесь шли ожесточённые бои…
И до сих пор, спустя уж треть века,
душа, как обожжённая, болит,
когда кондуктор скажет: – Город Ветка!
С годами время память притупило.
Но лишь блеснёт на Сож-реке вода –
и снова наплывает то что было,
как будто не кончалось никогда.
Я помню: мы не плакали в ту пору,
хотя бывало в пору ворот рвать.
А нынче – подступают слёзы к горлу,
и с ними не возможно совладать.
Пылит на марше сапогами время.
и скоро наш придёт последний час,
и мы сравняемся судьбою с теми,
что здесь легли гораздо раньше нас.
Но вечно будет солнечным пожаром
над Веткой каждый день вставать заря, –
и значит, воевали мы не даром,
и значит, жизнь мы прожили не зря.
Пистолет-пулемет Шпагина № 1961
Не смерть страшна. Тоска – страшнее…
И, взяв из пирамиды ППШа,
уйдёшь в глухой конец траншеи
и, стиснув зубы, не спеша,
перекрестишь огнём из автомата
и ночь и звёзды –
вдоль и поперёк!..
И расползётся серенький дымок.
И порохом потянет горьковато,
а перегретым маслом от ствола.
И запахи машинного тепла
свершат своё немое колдовство, –
и острое почувствуешь сродство
с свирепым постоянством ППШа.
Вернувшись,
в сонном храпе блиндажа
достанешь шомпол, ёршик и протирку,
присунешь ближе тусклую коптилку –
и будешь,
успокоено и долго,
вздыхая временами только,
перетирать и чистить автомат:
товарищ мой окопный, друг и брат!
Минометы 82 мм
Команда – как звенящая струна:
– Осколочными! Залпом! По пехоте!.. –
И девять мин стального чугуна
мелькнут из девяти стволов минроты.
И с промежутком в несколько секунд,
повтором отработанного штампа,
сухое небо, хлопнув рассекут
ещё, быть может, три-четыре залпа.
И в ожиданье – пот покроет лбы.
У миномётов станет тихо.
Как доги – воронёные стволы
присядут чутко на опорных плитах…
А там, вдали, за рыжим косогором,
где движется в атаку немцев строй,
вдруг по ушам бегущих гренадёров
ударит низвергающийся вой.
И лопнет, как звенящая струна.
И вспухнет грязно-жёлтыми дымками.
И девять мин стального чугуна
рванут у гренадёров под ногами.
И с промежутком в несколько секунд,
обвалами карающего воя,
раздавят, раскромсают, рассекут
нейтралку с окровавленной травою…
И остановит гренадёров смерть.
И возликует наша оборона.
И на траве останутся чернеть
тарелки минных выжженных воронок.
* * *
Последний шанс!.. Не ждать, пока прикончат,
а броситься внезапно на конвойных. Их двое:
спереди и сзади – с винтовками наперевес.
Они не ждут, конечно, нападенья – и думают,
что русский отупел от ожиданья смерти
и безоружен… Они не знают, что такое
последний шанс. Сейчас ты объяснишь им это,
когда дотащитесь до поворота – и переднего
прикроют кусты орешника: тогда, присев,
как будто заправляешь шнурок в ботинок,
дождись, чтоб задний подошёл поближе, –
и, резко обернувшись, швырни ему под ноги
с размаху, как гранату, свой шанс последний –
надеждой лютой налитое тело.
Вельколяс
Вот и всё…
Колонна – на походе.
Девушки, не забывайте нас!
Обступила русские подводы
польская деревня Вельколяс.
Мы стоим, обнявшись у овина.
И, подняв печальные глаза,
девушка по имени Марина
что-то мне пытается сказать.
Не помогут нам ни бог, ни нежность.
Никакие не спасут слова:
вспыхнула любовь жолнежа
так же вдруг, как вдруг оборвалась…
Ничего вокруг не ощущаю.
И такой захлёстнут я тоской,
будто не с Мариной я прощаюсь,
а прощаюсь с собственной судьбой.
А она всё шепчет, шепчет глухо:
– Сбереги их, Езус, сбереги!.. –
И дрожит на смуглой мочке уха
камешек дешёвенькой серьги.
Я сюда уж не вернусь, наверно.
Не увижу больше этих глаз.
Будь же ты благословенна,
польская деревня Вельколяс!
ЧП
У нас в полку произошло ЧП –
танкисты спёрли Таньку из санроты:
подъехали к санротовской избе,
в машину Таньку и – «Привет, пехота!».
Майор рассвирипел:
– Догнать! Отдать под суд! –
Но как ты их, едрёна вошь, догонишь,
когда у них теперь другой маршрут –
куда-то, говорили, под Воронеж.
И, плюнув, успокоился майор.
В конце концов, решил он очень здраво,
что Танька хоть и редкая шалава,
но увезли её не на курорт.
Однако он с начальником медслужбы
довольно долго резок был и груб:
– Тебе охрану выделить не нужно?
А то гляди – санроту всю сопрут.
* * *
Возвращаюсь как-то вечером в землянку и вижу – спит на моей койке какая-то девушка.
– Вы кто такая? Как сюда попали? –
Просыпается: ба! да это военфельдшер Маргарита Манкова – новая хирургическая сестра из полковой медсанроты, миловидная, доложу вам, шатенка с фигурой Афродиты.
Спустила ноги на пол, одёрнула юбку на коленях и говорит таким тоном, словно пришла узнать, который час:
– Товарищ военврач, я решила выйти за вас замуж. – Я как стоял, так и сел на ящик с медикаментами.
A она продолжает, как ни в чём не бывало:
– Если вы на мне не женитесь, я не знаю, что я с собой сделаю!
Мужчины проходу не дают, пристают, а если я выйду замуж, приставать не будут.
Наконец я обрёл дар речи:
– Но почему именно за меня? –
И слышу потрясающий по своей логике ответ:
– Потому что вы мне нравитесь.
– Но, простите, я вовсе не собираюсь жениться. – И опять – ответ:
– Придётся, товарищ капитан, если хотите спасти меня.
– Но почему бы вам не выйти замуж за одного из тех, кто вам проходу не даёт?
И опять – ответ, потрясающий по своей логике:
– Да потому что они все нахалы! –
Тогда я говорю:
– Этого быть не может, чтоб все!
Но она отбивает и эту мою контратаку:
– Я лучше вас разбираюсь в таких вопросах, товарищ капитан.
Я наконец поднимаюсь с ящика с медикаментами:
– Хорошо, хорошо, я подумаю, а пока идите к себе в санроту…
– Но я пришла жить у вас, видите – даже вещи принесла.
Эту ночь я провёл у своего друга – начфина, а когда утром пришёл в штаб, встретил замполита:
– Слушай, капитан, ты что разводишь в нашем полку аморалку?
– Не понимаю вас, товарищ майор!
– Ах, не понимаешь?.. А я только что видел, как около твоей землянки умывалась военфельдшер Манкова. –
Я хотел рассказать ему, как всё это случилось, но он и слушать не стал.
– Не оформишь связь законным образом – будут неприятности.
* * *
Как на формировке в Старой Буде
полюбила девушка солдата…
Никогда я в жизни не забуду
Зойку-санитарку из санбата.
Разбитная тульская сестрёнка
с розовым припудренным лицом,
в выстиранной старой гимнастёрке,
туго перехваченной ремнём.
Вечерами по тенистой стёжке
мы бродили с нею за рекой,
и её шершавые ладошки
пахли свежим мыло и травой.
Оплывало олово заката,
сырость наползала из болот, –
от девичьих от плечей покатых
исходило ровное тепло.
