Виталий Калашников - Стихи Виталия Калашникова, которые очень нравятся Бакшутову, Давыдову и Маше

На меня вонючка села,
Повоняла — улетела.
Что мне делать — я не знаю.
Вот сижу теперь — воняю.

Гризли грызли гризли,
Грызли из-за гризли,
Гризли грызли-грызли,
Грызли и загрызли.

Квебекская народная песня

1.

Мужичок стучится в дверь —
авиньо-ха-ха, авиньо-ха-ха —

А бабенка говорит!
— Чего ты хочешь? Чего желаешь?

— Ах, я б хотел, мадам, я б так хотел войти.

Бабенка в ответ!
— Так входи же, не робей — муж уехал в Пакистан
Столько мужиков, что входит тут и входит,
столько мужиков, что входило, и — нормально.

2.

Мужичок ввалился в дверь —
авиньо-ха-ха, авиньо-ха-ха —

А бабенка говорит
— Чего ты хочешь? Чего желаешь?

— Ах, я б хотел, мадам, я б так хотел поесть.

Бабенка в ответ.
— Кушай, кушай, не робей — муж уехал в Пакистан.
Столько мужиков, что едят тут и едят,
столько мужиков, что едят, и все нормально

3.

Мужичок все в доме съел —
авиньо-ха-ха, авиньо-ха-ха —

А бабенка говорит:
— Чего ты хочешь? Чего желаешь?

— Ах, я б хотел, мадам, я б так хотел здесь полежать.

Бабенка в ответ.
— Так валяйся, не робей — муж уехал в Пакистан
Столько мужиков, что лежат тут и лежат,
столько мужиков, что лежит, и все нормально.

4.

Належался мужичок —
авиньо-ха-ха, авиньо-ха-ха —

А бабенка говорит:
— Чего ты хочешь? Чего желаешь?

— Ах, я б хотел, мадам, я б вас хотел лобзать.

Бабенка в ответ:
— Так целуй же, не робей — муж уехал в Пакистан.
Столько мужиков, что целует и целует,
столько мужиков, что целует, и — нормально.

5.

Мужичок поцеловал —
авиньо-ха-ха, авиньо-ха-ха —

А бабенка говорит:
— Чего ты хочешь? Чего желаешь?

— Ах, я б хотел, мадам, я б вас хотел… ласкать!

Бабенка в ответ:
— Так ласкай же, не робей — муж уехал в Пакистан!
Столько мужиков, что ласкает и ласкает,
столько мужиков, что ласкает, и — нормально!

6.

Наласкался мужичок —
авиньо-ха-ха, авиньо-ха-ха.

А бабенка говорит:
— Чего ты хочешь? Чего желаешь?

— Ах, я б хотел, мадам, я б так хотел уйти.

Бабенка в ответ.
— Так иди же, не робей — муж уехал в Пакистан.

Столько мужиков, что входит и уходит,
столько мужиков, что свалило, и — нормально —
авиньо-ха-ха

На отрезке Минск-Борисов, возле поворота,
Одинокий дом стоит — слушай, коль охота:
Есть традиция одна у шестой колонны:
Проезжаешь этот дом — давишь на клаксоны.

Костю Брест подзадержал — трасса никакая,
Парень жал педали в пол, газовал, икая,
Потому что он спешил к Леночке в объятья,
С Дюссельдорфа вез он ей свадебное платье.

Дело трудное — везти груженую фуру,
Его «чайник» обогнал и подрезал сдуру.
В той «шестерке» мог сидеть дед, а может дева,
Костя дал по тормозам, а ведь знал, что делал!

Одинокий дом в ночи возле переезда,
По сугробам алый след тянется к подъезду,
Он стонал и двери скреб из последней силы,
Представляешь, ни одна падла не открыла.

На втором и третьем пьют — ничего не слышат,
На четвертом — у «глазков» — притаились, дышат,
А на первом этаже музыка играет,
Между первым и вторым Костя помирает.

Чтобы людям не забыть совести законы,
На КАМАЗах ставим мы мощные клаксоны.
Проезжая этот дом, сигналим понемножку,
Днем и ночью помнить им ковровую дорожку!

Что ли я, да эх, да что ли я,
Да эх, да что ли я и вправду не казак?!
В поле я, да эх, да в поле я,
Да что ли в поле не найду какой кизяк?!

Что ли я, да на приволье я,
Да из какого-никакого кизяка,
Что ли я, да в русском поле я,
Да не слеплю себе другого казака!

Цыганского романса слышу звуки —
Теперь мне не укрыться от тоски.
Я снова золочу цыганкам руки,
А время серебрит мои виски.

Спляши, цыганка! Вновь припомню я,
Подняв на счастье ваш тяжелый кубок,
Как прогорела молодость моя
Под занавесом падающих юбок.

Припомню я, как пел и как плясал,
И как со стройной девичьей фигуры
Я распускал тугие пояса.
Словно рулон цветной мануфактуры.

Спляши! Я дам кольцо за красоту,
За то, что я когда-то был моложе,
Хотя б за то, что на цыганку ту
Ты ни лицом, ни станом не похожа.

За то что так мучительно близка,
Готовая опять в меня свалиться,
Такая беспросветная тоска,
Что сквозь нее и плачем не пробиться.

Жила кобыла,
Жила кобыла,
Жила кобыла —
Такие дела!
Эта кобыла
Часто любила,
Много лошадок
Она родила.

Эта кобыла
Честно служила,
Честно служила —
Такие дела!
И командира
Смело носила,
Нежно любила
Свои удила!

Только в Кабуле,
В нашем Кабуле,
В вашем Кабуле
Такие дела!
Жужжают пули,
Жужжают пули,
Жужжают пули,
Сирена выла,
Алла!

В дальнем ауле,
В дальнем ауле,
В дальнем ауле —
Такие дела!
Наши продули,
Ваши продули,
Наши продули —
Душмена взяла —
Алла!

Душмена с тыла
Всех перебила,
Все-все убиты —
Такие дела!
Только кобыла
Била копытом,
Била копытом
И кусала!
Алла!

Как стала пленной,
Очень мгновенно,
Очень мгновенно
Она умерла.
В нашем музее
Славы военном
На видном месте
Ее чучела,
Алла!

Оказались за одним столом.
Я сначала думал — обознался.
Боже, неужели это он?
Тот, при ком я и дышать боялся?

Он жует и все глядит куда-то
Неподвижным взглядом мертвеца,
Ощущеньем спущенного ската
Так и веет от его лица.

Ничего от давней той поры
Не осталось в этом человеке.
Разве только — этот взгляд с горы,
Эти приспущенные веки.

Мне Родина всегда казалась ямой,
В которой бродит одинокий бык
Россию я не называю мамой —
Я с детства знаю, что она мужик.

Мы повстречали его вечером возле реки,
Он не пытался бежать — мы бы достали его,
Он как-то сразу обмяк и положил автомат.
Я в документы взглянул — ясно, что он убежал.
Мы повернули назад — нужно успеть дотемна;
Он все просил не держать дуло за самой спиной:
"Можешь случайно нажать" — ясно, что он убежал.
В штабе он молча сидел, в руки уткнувши лицо,
Я все кричал: "Почему?", в дело я что-то писал.
Он не сказал ничего — ясно, что он убежал.
Только под самый конец он так устало сказал
"Мальчик, ну что ты кричишь, мальчик, тебе не понять —
Нет у меня ничего — нечего мне защищать.