Эдуард Асадов - Лирика (сборник)

Сколько раз над моей страною
Била черным крылом война.
Но Россия всегда сильна,
Лишь крепчала от боя к бою!

Ну, а если ни злом, ни горем
Не сломить ее и не взять,
То нельзя ли в лукавом споре
Изнутри ее «ковырять»?

И решили: – Побольше наглости!
Для таких, кто на слякоть падки,
Подливайте фальшивой жалости,
Оглупляйте ее порядки.

Ну а главное, ну а главное
(Разве подлость не путь к успеху?!),
На святое ее и славное –
Больше яда и больше смеха!

Пусть глупцы надорвут животики,
Плюнув в лица себе же сами!
И ползут по стране ужами
Пошловатые анекдотики.

До чего же выходит здорово,
Не история, а игра:
Анекдотики про Суворова,
Про указы царя Петра.

Тарахтит суесловье праздное
И роняет с гнилым смешком
То о Пушкине штучки разные,
То скабрезы о Льве Толстом.

И, решив, что былое пройдено,
Нынче так уже разошлись,
Что дошли до героев Родины,
До Чапаева добрались.

Будто был боевой начдив,
Даже молвить-то странно, жаден.
Неразумен-то и нескладен,
И, смешнее того, – труслив.

Это он-то – храбрец и умница!
(Ах ты, подлый вороний грай!)
Это гордость-то революции!
Это светлый-то наш Чапай!

И не странно ль: о славе Родины
Не смолкает визгливый бред,
А о Фордах иль, скажем, Морганах
Анекдотов как будто нет…

Впрочем, сколько вы там ни воете
И ни ржете исподтишка,
Вы ж мизинца его не стоите,
Даже просто его плевка!

Что от вас на земле останется?
Даже пыли и то не будет!
А ему будут зори кланяться!
А его будут помнить люди!

И в грядущее, в мир просторный
Будет вечно, сражая зло,
Мчаться вихрем он в бурке черной
С острой шашкою наголо!

Хотя чудес немало у земли,
Но для меня такое просто внове,
Чтоб в октябре однажды в Подмосковье
Вдруг яблони вторично зацвели!

Горя пунцово-дымчатым нарядом,
Любая роща – как заморский сад:
Весна и осень будто встали рядом,
Цветут цветы, и яблоки висят.

Весна и осень, солнце и дожди,
Точь-в‑точь посланцы Севера и Юга.
Как будто ждут, столкнувшись, друг от друга
Уступчивого слова – проходи!

Склонив к воде душистые цветы,
В рассветных брызгах яблоня купается.
Она стоит и словно бы смущается
Нагрянувшей нежданно красоты:

– Ну что это такое в самом деле!
Ведь не девчонка вроде бы давно,
А тут перед приходами метели
Вдруг расцвела. И глупо и смешно!

Но ветер крикнул: – Что за ерунда!
Неужто мало сделано тобою?!
При чем тут молода – немолода?
Сейчас ты хороша как никогда,
Так поживи красивою судьбою!

Взгляни, как жизнь порою отличает:
В пушисто-белом празднике цветов
Багряный жар пылающих плодов…
Такого даже молодость не знает!

Тебя терзали зной и холода,
Кому ж, скажи, еще и погордиться?!
Вглядись смелее в зеркало пруда,
Ну разве ты и вправду не царица?!

Так прочь сомненья! Это ни к чему.
Цвети и смейся звонко и беспечно!
Да, это – счастье! Радуйся ему.
Оно ведь, к сожаленью, быстротечно…

Хоть мать-судьба и не сидит без дела,
Но идеалы скупо созидает,
И красота души с красивым телом
Довольно редко в людях совпадает.

Две высоты, и обе хороши.
Вручить бы им по равному венцу!
Однако часто красота души
Завидует красивому лицу.

Не слишком-то приятное признанье,
А все же что нам истину скрывать?!
Ведь это чувство, надобно сказать,
Не лишено, пожалуй, основанья.

Ведь большинство едва ль не до конца
Престранной «близорукостью» страдает.
Прекрасно видя красоту лица,
Душевной красоты не замечает.

А и заметит, так опять не сразу,
А лишь тогда, смущаясь, разглядит,
Когда все то, что мило было глазу,
Порядочно и крепко насолит.

А может быть, еще и потому,
Что постепенно, медленно, с годами,
Две красоты, как женщины в дому,
Вдруг словно бы меняются ролями.

Стареет внешность: яркие черты
Стирает время властно и жестоко,
Тогда как у духовной красоты
Нет ни морщин, ни возраста, ни срока.

И сквозь туман, как звездочка в тиши,
Она горит и вечно улыбается.
И кто откроет красоту души,
Тот, честное же слово, не закается!

Ведь озарен красивою душой,
И сам он вечным расплеснется маем!
Вот жаль, что эту истину порой
Мы все же слишком поздно понимаем.

Распростилась, и все. Никаких вестей!
Вдруг ушла и оставила мне тоску.
И она, будто волк, у моих дверей
Смотрит в небо и воет все «у‑у» да «у‑у‑у».

Кто наивен и сразу навек влюблен,
Стал бы, мучась, наверное, подвывать.
Я ж в людских ненадежностях закален.
И меня, вероятно, непросто взять.

Нет, тоска, не стремись застудить мечту!
И чтоб ты не копалась в моей судьбе,
Я веселые строки тебе прочту
И само озорство пропою тебе.

Ты смутишься, ты хвост трусовато спрячешь
И отпрыгнешь, сердясь, от моих дверей.
Нет, со мной ты уже никогда не сладишь.
Отправляйся-ка лучше обратно к ней!

Ведь она ж безнадежно убеждена
В том, что ей абсолютно и все простится
И что, как ни держала б себя она,
Я – при ней. И всегда приползу мириться.

И теперь вот, когда, торжество тая,
Будет ждать она гордо подобной встречи,
Все случится не так: а приду не я,
А придет к ней тоска в одинокий вечер.

И уж ей-то тоски не суметь пресечь.
Гневно встанет и вдруг, не сдержавшись,
всхлипнет.
Что ж, не зря говорят: «Кто поднимет меч,
Тот потом от меча от того и погибнет!»

Почувствовав неправою себя,
Она вскипела бурно и спесиво,
Пошла шуметь, мне нервы теребя,
И через час, все светлое губя,
Мы с ней дошли едва ль не до разрыва.

И было столько недостойных слов,
Тяжеловесных, будто носороги,
Что я воскликнул: – Это не любовь! –
И зашагал сурово по дороге.

Иду, решая: нужен иль не нужен?
А сам в окрестной красоте тону:
За рощей вечер, отходя ко сну,
Готовит свой неторопливый ужин.

Как одинокий старый холостяк,
Быть может зло познавший от подруги,
Присев на холм, небрежно, кое-как
Он расставляет блюда по округе:

Река в кустах сверкнула, как селедка,
В бокал пруда налит вишневый сок,
И, как «глазунья», солнечный желток
Пылает на небесной сковородке.

И я спросил у вечера: – Скажи,
Как поступить мне с милою моею?
– А ты ее изменой накажи! –
Ответил вечер, хмуро багровея. –

И вот, когда любимая заплачет,
Обидных слез не в силах удержать,
Увидишь сам тогда, что это значит –
Изменой злою женщину терзать!

Иду вперед, не успокоив душу,
А мимо мчится, развивая прыть,
Гуляка-ветер. Я кричу: – Послушай!
Скажи мне, друг, как с милой поступить?

Ты всюду был, ты знаешь все на свете,
Не то что я – скромняга-человек.
– А ты ее надуй! – ответил ветер. –
Да похитрей, чтоб помнила весь век.

И вот, когда любимая заплачет,
Тоскливых слез не в силах удержать,
Тогда увидишь сам, что это значит –
Обманным словом женщину терзать!

Вдали, серьгами царственно качая,
Как в пламени, рябина у реки.
– Красавица, – сказал я. – Помоги!
Как поступить мне с милою, не знаю.

В ответ рябина словно просияла.
– А ты ее возьми и обними!

И зла не поминай, – она сказала. –
Ведь женщина есть женщина. Пойми!

Не спорь, не говори, что обижаешься,
А руки ей на плечи положи
И поцелуй… И ласково скажи…
А что сказать – и сам ты догадаешься.

И вот, когда любимая заплачет,
Счастливых слез не в силах удержать,
Тогда узнаешь сам, что это значит –
С любовью слово женщине сказать!

Он смеялся сурово и свысока
И над тем, как держалась она несмело,
И над тем, что курить она не умела,
А пила лишь сухое, и то слегка.

И когда она кашляла, дым глотая,
Утирая слезу с покрасневших век,
Он вздыхал, улыбаясь: – Минувший век.
Надо быть современною, дорогая!

Почитая скабрез «прогрессивным делом»,
Был и в речи он истинным «молодцом»
И таким иногда громыхал словцом,
Что она от смущения багровела.

А на страх, на застенчивые слова
И надежду открыть золотые дали
Огорченно смеялся в ответ: – Видали?
До чего же наивная голова!

Отдохни от высоких своих идей.
И, чтоб жить хорошо посреди вселенной,
Сантименты, пожалуйста, сдай в музей.
Мы не дети, давай не смешить людей,
Будь хоть раз, ну, действительно современной!

Был «наставник» воистину боевой
И, как видно, сумел, убедил, добился.
А затем успокоился и… женился,
Но женился, увы, на совсем другой.

На какой? Да как раз на такой, которая
И суровой, и твердой была к нему.
На улыбки была далеко не скорая,
А строга – как боярыня в терему.

И пред ней, горделивой и чуть надменной,
Он сгибался едва ли не пополам…
Вот и верь «прогрессивным» теперь речам,
Вот и будь после этого «современной»!