Аля Кудряшева - Открыто: Стихотворения
Vivos voco, но воздух стынет, дождь - снежинками на руке, кислый привкус дурной латыни затихает на языке.
Ухожу в полукружье арок, на часах без шшуты шесть. Homo homini есть подарок, вкусный текст и мягкая шерсть.
Ночь прошла, только кто заметил, день пришел - не пойму, за кем. Я похожа на старый ветер, заблудившийся в рюкзаке.
* * *
Ты будешь шкипером, боцманом, черт-те кем,
ты там, где над головой паруса дрожат,
ты будешь ходить, командовать, спать в теньке,
курить, ворчать, потягивать оранжад,
ты будешь таким прекрасным - что хоть рисуй.
Смеешься, бродишь, держишься молодцом…
Я буду дубовой женщиной на носу.
С облезлым от соленой воды лицом.
В миру, говорят, октябрь - какая чушь.
Плывем - отставить слякотный произвол,
точней, это ты плывешь, а вот я - лечу,
касаясь горячей грудью прозрачных волн.
И с этих пор, с расширенных влажных пор
на темной коже моих деревянных рук
не примет наш корабль самый дальний порт,
не встретит нас в порту самый лучший друг,
не грянет в нашу честь всепланетный гимн,
не шепчет наше имя жара в песках.
Я вижу: утро входит в рассвет нагим -
выходит в теплой пене и лепестках,
Я вижу ветер, греющийся в воде,
я вижу время, спящее в глубине,
Я вижу все ничто, никуда, нигде,
все то чужое, дальнее, не при мне,
мне мастер сделал губы теплей луны
и волосы мягче чаячьего пера,
и я боюсь свободы и тишины,
и я хочу проснуться живой с утра,
и я живу - без всякой на то волшбы,
как жить могла бы там, на земле, в Москве.
Но, знаешь, ты меня обрекаешь быть,
спасибо тебе, да будь ты проклят, мой свет.
Да будь ты проклят за эту морскую твердь,
за руки, приколоченные к бортам,
за то, что я теперь не могу не петь,
а там могла - я столько могла бы там!
Спасибо сказать? Спасибо, в душе темно,
ни вверх, ни вниз, на уровне - так держать.
Да будь ты проклят за то, что я стала мной.
Кури. Ворчи. Потягивай оранжад.
* * *
А если кто-то напишет, что любит осень, - не верь им, это неправда, пусть даже в книжке с прохладными и ласковыми листами. Не зря ведь все-таки я много лет торговка, я знаю, что люди на самом-то деле любят - они любят яблоки, кошек и фантазеров - они покупают книги, в которых пишут, что кто-то такой особенный - любит осень.
А я стою - все знают - у перекрестка, перед лотком, сиюящим, будто лампа очередного глупого Аладдина, там все лежит - и нужное, и не очень, поскольку все все равно выбирают кошек и яблоки, остальное тревожит глаз и чуточку греет душу - ну так, реклама, двигатели торговли. Меня узнать несложно - я в длинной юбке, раскрашенной сиреневыми цветами, и в темной блузе, строгой, как глаз грифона. И справа белый шрам на моей ладони: увидишь руку - сразу его заметишь. А ты ридишь, ты же хотел котенка. Сейчас на мне еще серо-белый свитер, таких теперь нигде уже не увидишь, а раньше все носили - овечьей шерсти, как раз подходит к этой сырой погоде, в нем не простынешь, будешь здоровым, сильным, давай пять злотых - будет тебе и свитер.
А если кто напишет, что любит осень, что жить не может без дождевой прохлады, без серых капель, бьющихся на асфальте, как миллионы выброшенных сердечек, скажи ему, что скоро настанет лето, - посмотришь, как он скептически улыбнется - какое скоро, нам до зимы дожить бы. Пойми, что просто лето любить не модно - понятно, для чего оно людям нужно, - а осень - тут просторы для размышлений.
Сейчас скажи, что ты-то как раз из этих, мыслителей, гуляющих без накидок по глинистым размытым дорожкам парка, возвышенное лицо поднимая к небу, и портящих отличнейшую бумагу. Скажи, что ты за осенью и явился, за настоящей осенью, без изъяна, без суеты машин, городского гула, за чистой осенью, лучшим ее экстрактом. Давай пять злотых - будет тебе и осень.
Смотри сюда - вот видишь, стоят деревья, на них вороны, где-то бредет собака, и ноги ее скользят по размокшей глине, собака воет глухо и как-то хрипло, попробуй-ка погулять в этой мокрой шерсти. А вот окно, на нем помутнели стекла и видно плохо, только лишь силуэты, но пахнет кофе, значит, хозяин дома. А вот две улицы, два карандашных взмаха, асфальт в пупырышках, будто бы у асфальта замерзли руки - держать на весу все это. А вот, смотри, фигурка в широкой юбке, вокруг нее сияют осколки стекол, какой-то мусор, елочные игрушки, пахучий вереск, глупые безделушки, и яблоки грудой розовой под прилавком. Вот это осень - осень на самом деле, простая осень стареющей глупой ведьмы, бери ее, потом приходи - добавлю.
Но ты не хочешь, хочешь своей, родимой, чтобы ее по капле протяжно выпить и чтоб она растворилась в бродячьем сердце. Так не бывает, милый, так не бывает. Бывают яблоки, кошки и погремушки, для всех, для каждого, сколько кому угодно. А осень - видишь, никто и не покупает. Растят свою, в кармане дырявом носят и согревают в мокрых своих ладонях. А впрочем - ты не слушай, старуха бредит, ведь ты же помнишь, люди не любят осень. Давай свой злотый, яблок тебе насыплю, румяных яблок, даже в ладонях - сладких.
Иди отсюда, милый, не мучай бабку, пора уже сворачивать самобранку, а завтра можешь прийти, подарю котенка. Оставь, оставь себе свои золотые.
А ветер вешал звезды на сером небе, и пять из них случайно упали наземь, пять золотых лежат на сыром асфальте, пять золотых, кленовых. Согрей в ладонях.
* * *
Если ты, к примеру, кролик с шелковистыми ушами -
ничего не просишь кроме, чтобы лисы не мешали,
ты живешь среди волнушек и осоки острой, тонкой,
никому ты, брат, не нужен кроме собственных потомков.
Пляшет день в окне высоком, башенка скрипит резная,
ты живепгь в своей осоке и никто тебя не знает,
флюгер в облаках ютится, хоть бы на минуту замер,
в башне обитает пища с удивленными глазами.
Если ты, к примеру, птица, у тебя намокли перья,
хоть куда бы примоститься, чтоб согреться - не до пенья,
слишком часто дождик крошит, здесь попробуй
не простынь-ка, и закат на небо брошен, как дырявая простынка,
ты голодная и злая, и с утра во рту - ни крошки,
видишь - башенка резная, в ней высокие окошки,
ты тихонько, в уголочке, ты недолго, ты на вечер,
на минуточку, а впрочем… и останешься навечно.
Если ты, к примеру, вереск, ты растешь на ясном поле,
по тебе гуляют звери и расчесанные пони,
ты совсем еще недавний, ты сиреневый и робкий,
ты совсем уже недальний, ты стоишь у самой тропки.
К башенке, где флюгер тонкий на резной сосновой крыше,
он поет себе - а толку, все равно никто не слышит,
только кролик вдруг зальется удивленными слезами,
только птица вдруг завьется с удивленными глазами.
Если ты, допустим, ветер, ты играешь с флюгерами,
ты за все вокруг в ответе - холода не за горами,
вот и осень побежала в одеяньи изумрудном,
с башенки ее, пожалуй, даже разглядеть нетрудно,
скоро тополя разденет, солнце в лужах перемелет,
ты решай, что дальше делать, каждому раздай по мере,
Землю согревать ли дальше, с неба доставать луну ли?.
Под дождем таким, что даже крыши лепестки свернули…
Если ты летаешь ночью на земном промокшем шаре,
где-нибудь заметишь кочку с шелковистыми ушами,
и усльпгшпгь, и поверишь, спустишься на камень мшистый
и вдохнешь промокший вереск, фиолетово-пушистый,
никаких забот, не зная, ты поселишься в осоке,
там, где башенка резная и окошки на востоке,
холода не за горами, я не видел, но сказали…
Ты проснешься утром ранним. С удивленными глазами.
* * *
Выйди, послушай небо, может быть, станет легче,
Если откроешь окна, в окна ворвется ветер,
Я для тебя сыграю мокрый напев качелей.
Перелистай страницу, листья летят на север,
Серым газетным шрифтом дождь укрывает землю,
Солнце сидит в сарае, брызгает через щели.
Выйди, послушай небо, небо с хрипящим сердцем,
Знаю, ты летом ходишь в длинной цветастой юбке,
В тонкой прозрачной шали, может быть, станет легче?
То ли в глазах улыбка, то ж в ресницах искры,
Есть ли горячий кофе, если замерзли губы,
Чьи-то босые мысли кашляют на крылечке.
Выйди, послушай небо, это совсем не важно,
Ласковое дыханье ловит открытый космос,
Стадо альдебаранов движется к водопою,
Под ноги им тропинка с млечными берегами,
Из-под копыт слетают радужные осколки,
Дело уже к рассвету, так далеко до поля.
Выйди, послушай небо, в комнате пахнет мятой,
Чистыми волосами, тихими голосами.
Если не будет кофе, лампу зажечь хотя бы,
То ли в глазах улыбка, то ли согрелись пальцы,
То ли подвластны струны ласковому дыханью,
Если ты слишком близко, может быть, ты сентябрь?
* * *
Мне снился… конечно, поезд, а что еще может сниться?
Сырая лесная помесь и кислые проводницы,
С каким-то горшком бегоний, каких-то пожиток горы,
В каком-то пустом вагоне, в какой-то невнятный город.
Конечно же, я листала роман о судьбе испанки,
Конечно же, я отстала на крошечном полустанке,
Конечно, завыли волки, в кустах заметались тигры,
Конечно, будильник звонкий, а дальше, конечно, титры…
Но страшно на самом деле - а вдруг меня там убили,
А мне через две недели встречать тебя из Сибири
И нервно считать составы, стоять возле турникета,
А вдруг все мои суставы обглоданы страшным кем-то?
Какой-то голодной стаей, какими-то злыми львами.
Ты выйдешь - а я растаю, как будто бы не бываю.
А сон не проймешь стихами, словами не залопочешь,
И вновь, затаив дыханье, ныряю, неровный почерк
Воды зарябил кругами, как будто попали камнем.
Сложи свое оригами беспомощными руками.
Мне снилось, что лет мне мало, а сколько - решайте сами,
Что я - потерявший маму ребенок в универсаме,
Кидаюсь от полки к полке, пытаюсь попасть наружу,
И всюду летят осколки, и значит, что дальше - хуже.
Я лезу наверх, на ящик, в котором чаи и сласти.
Чтоб стать чуть-чуть настоящей, но грозное слышу «слазьте»,
Скитаюсь в своих потемках, и слезы из глаз все хлещут,
И сладкие злые тетки, и пальцы за течи - клещи.
И - снова конец спектакля, внезапный обрыв сюжета,
Изящный конец - не так ли? У граждан мокры манжеты.
Но ты же будешь, усталый, искать меня на вокзале,
Ведь то, что меня не стало, тебе еще не сказали,
А люди вокруг, как лужи, ни слова из них не выжать,
И значит, мне все же нужно хоть как-то, но все же выжить,
Хоть как-то куда-то скрыться на жуткий остаток сонный,
Хоть в землю совсем зарыться, хоть стать почти невесомой,
А после уже попроще, улыбкой расправить щеки,
И солнце хвостом отросшим щекочет нос через щелку.
Мне снится, что я синица, летящая деревнями,
И кислые проводницы кидают в меня камнями,
Кидают в меня осколки витрины в универсаме,
По городу бродят волки, почти притворившись псами,
А мама ушла к подруге, живущей неподалеку,
Вернулась вода на круги - ты чувствуешь подоплеку?
От снега намокли крылья, почти что став плавниками,
Да, универсам закрыли зачем-то, мы не вникали,
И все закрутилось в смерче, здесь не перескажешь вкратце,
И здесь уже не до смерти - здесь с жизнью бы разобраться.
Что ж, ноль-один в нашу пользу, так выпьем же за победу,
Я сяду на нужный поезд и в город родной поеду,
И буду - на самом деле, что люди бы ни сказали
Всего через две недели встречать тебя на вокзале,
Навстречу тебе тянуться, в родное плечо уткнуться,
Вот только бы мне проснуться… вот только бы мне проснуться.
* * *
Есть люди, которые пишут такое прозрачное, как горное озеро с узкими берегами. Они сочиняют его и тут же прячут, чтобы никто, не дай бог, не топтал ногами, оно настолько тонкое, незаметное, как платье у короля, только настоящее, залетное, неземное, залетнее, чем-то насквозь заоблачным нас поящее.