Хаким Фирдоуси - Шах-наме

Покинул шах цветущее поместье,
Уехал, радостный, с Рузбехом вместе.

Проспал всю ночь до самого утра,—
Вновь на охоту выехать пора.

Помчался он дорогой, бездорожьем,
Ничем иным весь месяц не тревожим.

Вот разожгли среди степи костры,
Добычею наполнили шатры.

Лилось вино, и много было мяса,
И песнь до позднего звенела часа.

Чанг, и рубаб, и нежные слова,
Горят сухие, мокрые дрова...

Из города и молодой и старый —
Явились все, кому нужны динары.

Примчались витязи для ловли в степь,
А горожане — для торговли в степь.

Газелей, ланей — здешних уроженок,
Онагров покупали за бесценок,

Ему из дичи, птицы водяной
Харварами везли к себе домой,

Чтоб накормить родного и чужого,—
Так много каждый получил жаркого!

Не торопился шах домой опять,
Он снова жаждал с женщинами спать.

Повел он из охотничьих раздолий
Воителей, и пыль клубилась в поле.

Шло войско тучей пыли полевой,
И вскоре день оделся синевой.

Селение увидел шах усталый —
Дома, базары, улицы, кварталы.

Всем до единого своим бойцам
Велел вступить в селение Бахрам.

Спросил: «Где дом хозяина селенья?»
Туда поехал шах без промедленья.

Пред ним — разрушенный обширный дом.
Поклон отвесил муж в тряпье худом.

А шах: «Кто стал хозяином развалин?
Их вид среди селенья так печален!»

«Здесь я живу,— последовал ответ.—
Злосчастье — мой вожатый и сосед.

Нет у меня быков, ослов, одежды,
Нет опыта, уменья и надежды.

Ты на меня, на нищий дом взгляни,
Меня с моим жилищем прокляни!»

Царь спешился и осмотрел жилище:
Был страшен дом, разрушенный и нищий.

Везде овечий виден был помет,
Едва-едва держался ветхий свод.

«О добрый человек! — сказал владыка,—
На что бы сесть, прошу я, принеси-ка».

А тот: «Не смейся ты над бедняком,—
Ты, видимо, с нуждою не знаком.

Будь у меня подстилки, одеяла,
Меня б молва людская восхваляла.

А я до бедности такой дошел,
Что нечем даже застелить мне пол,

Прикрыться нечем и питаться нечем:
Ты на помете не заснешь овечьем!»

А царь: «Хочу присесть, устал с пути.
Нельзя ли хоть подушку принести?»

Но был ответ: «Где взять ее? Отколе?
За птичьим молоком ты прибыл, что ли?»

Промолвил гость: «Подушки нет? Ну, что ж,
Быть может, хлеб и молоко найдешь?»

Сказал хозяин: «Ты, наверно, бредишь,—
Мол, здесь поешь ты, отдохнешь, уедешь...

Будь в доме хлеб, во мне была б душа,
Я ожил бы, отрадою дыша!»

«Нет у тебя овец? Печальны речи!
Кто ж набросал в твой дом помет овечий?»—

Шах вопросил. А тот: «Уже темно,
Не спорь, ты здесь не ляжешь все равно.

Ты дом найди, где место для вельможи,
Где благодарен будешь ты за ложе.

А я, как видишь, в нищете живу,
Я сплю, постлав солому и траву.

Весь в золоте твой меч, слепит он взоры,
Того гляди, его утащат воры.

Такой разрушенный и ветхий кров —
Приманка для грабителей, воров».

Шах молвил: «Если б вора я боялся,
То без меча давно бы я остался.

Прими лишь на ночь гостя твоего,
И больше мне не надо ничего».

А тот: «Не обижайся. Пуст и мрачен
Мой дом, он для гостей не предназначен».

«Разумный человек,— сказал Бахрам,—
Ты почему со мною так упрям?

Я полагаю, старец благородный,
Что дашь ты мне хотя б воды холодной?»

Сказал старик: «Проси или грози.
Но здесь колодца не найдешь вблизи.

Ты хочешь отдыха, ты хочешь пищи,
Зачем же ты в мое забрел жилище?

Не видел, что ли, жалких бедняков,
Работать неспособных стариков?»

Шах молвил: «С воином живи ты дружно,
Землевладельцу спорить с ним не нужно.

Но кто ты?» — «Фаршидвард я,— был ответ,—
Здесь нет жилья, воды и хлеба нет!»

Сказал Бахрам: «Зачем, терпя страданья,
Не ищешь ты покоя, пропитанья?»

Землевладелец отвечал: «Творец,
Быть может, скорый мне судил конец,

Но буду бога славить неустанно,
Когда уйдешь ты с моего айвана.

Зачем зашел ты в этот нищий дом?
Да будет горе на пути твоем!»

Так застонал он, горем отягченный,
Что шах сбежал, услышав эти стоны,

Пустился в путь, смеясь над стариком,
За ним пошло все войско целиком.

Из той деревни выехав хорошей,
Достиг земли, колючками заросшей.

Бедняк рубил колючки топором.
Властитель с ним заговорил с добром:

«Колючек ты предпринял истребленье,—
Скажи, кого ты знаешь в том селенье?»

«Там Фаршидвард живет,— сказал бедняк,—
Не пьет, не ест, он вечно бос и наг.

Ста тысяч у него овец отменных,
По стольку же коней, верблюдов ценных,

А сколько денег он зарыл в песок,—
Чтоб он сгорел, чтоб он истлел, иссох!

Нет близких у него, детей, супруги,
Он жадностью известен всей округе,

Зерно продай он,— верится с трудом! —
Наполнил бы деньгами целый дом!

У пастухов его полно припаса,
В горячем молоке готовят мясо,

А сам он ест с дешевым сыром хлеб,
Он к собственным страданьям глух и слеп»

Сказал Бахрам: «Ты отвечаешь честно,
Число его овец тебе известно,

Но знаешь ли, где у него стада,
Дорогу нам укажешь ли туда?»

Ответил тот: «О всадник без порока,
До пастбища отсюда недалёко,

Там у него отары, табуны,—
Боюсь, что будут дни его черны!»

Шах молвил: «Станешь лучшим ты из лучших»,—
Дал денег собирателю колючек.

Велел он, чтоб помчался на коне
Муж, сведущий в совете и войне.

Бихрузом звался этот воин смелый,
На службе у владыки поседелый.

Сто всадников послал с богатырем,
Достойных, честных, движимых добром.

Послал дабира, опытного в счете,
Умелого в счислительной работе.

Крестьянину сказал: «Твой труд хорош,
Сбирал колючки — золото пожнешь.

Дорогу людям покажи с охотой,
Владей от тех сокровищ частью сотой».

Крестьянин, Дилафрузом наречен,
Был крепок, и вынослив, и силен.

Ему коня вручил глава вселенной,
Сказал: «Помчись, как ветер дерзновенный».

Стал светом мирозданья Дилафруз,
Пришел — вступил с победою в союз.

Отряд повел он по лугам, полянам,
Там счета нет ни овцам, ни баранам,

Верблюды землю давят тяжело,
И десять караванов — их число.

Коров двенадцать тысяч было дойных
И столько же быков, хвалы достойных.

Коней, верблюдов,— их не ведал мир,—
По двадцать тысяч насчитал дабир.

Степное солнце в их пыли погасло,
В корчагах глиняных — коровье масло,

Сыров, иным неведомых местам,
Верблюжьих вьюков триста тысяч там.

В горах и долах — овцы и бараны,
А горы, долы были безымянны.

Бихруз, богатства эти сосчитав,
Послал письмо властителю держав:

Он господу вознес хвалу сначала,
Чтоб длань его победу ниспослала,

Затем царя восславил: никогда
Пусть не приблизится к нему беда!

И написал: «О царь со светлым ликом,
Даришь ты радость малым и великим!

Скажи, где доброты твоей предел?
Причиною не будь недобрых дел!

Все в меру хорошо,— нет лучших истин,
О шах, так будь же в меру бескорыстен!

Тот Фаршидвард, что жизнь влачил в глуши,
Неведомый ни для одной души,

Чьего не знали темного прозванья
Ни в битве, ни во время пированья,

Что жил, и крохи малой не даря,
Не признавал ни бога, ни царя,—

Тоскует, с виду нищий, неприметный,
Меж тем его сокровища — несметны.

Шах, доброта твоя — как бы порок:
Прости, я слово резкое изрек!

Богатства отбери — и на три года
Получишь новую статью дохода.

Для описи добра — со всех концов
Мы пригласили счетчиков, писцов.

Их сгорбила тяжелая работа,
Но до сих пор не кончили подсчета!

Еще скажу: сокровища лежат
В земле — и больше этого стократ!

Сижу, с богатств я не спускаю глаза,
Жду, повелитель, твоего приказа,

Да будет вечен дней твоих поток,
Покуда есть основа и уток!»

Велел гонцу спуститься с гор в долину,
Послание доставить властелину.

Бахрам, прочтя письмо, почуял боль,
Слова упали на сердце, как соль.

В глазах блеснули слезы цвета крови,
Нахмурились воинственные брови.

Позвал дабира, чтоб исполнить долг.
Потребовал перо, китайский шелк.

Сперва восславил бога мирозданья,
Владыку счастья, господина знанья,

Зиждителя престолов и венцов,
Властителя царей и мудрецов.

Писал он: «Если бы всегда ко благу
Стремился я, то раскусил бы скрягу.

Хотя богач — не вор и не злодей,
Хотя к беде он не привел людей,

Он оказался бессердечным, черствым,
Не представал пред господом с покорством.

Он жил, умножить прибыли спеша,
А между тем на убыль шла душа.

В юдоли сей овца не лучше волка,
Равно от них нет никакого толка.

В земле зарытых жемчугов не счесть,—
Нельзя одеться в них, нельзя их съесть!

А мы ни стад, ни пашен, ни жемчужин
Не отберем: нам бренный мир не нужен!

Ушли,— и мир без них суров и хмур,—
Царь Фаридун, Ирадж, и Салм, и Тур.

Кавуса нет, нет больше Кей-Кубада,
Нет и других, чью славу помнить надо.

Не ведал благородства мой отец,
Настал и притеснителю конец.

Из тех великих кто остался ныне?
Как можно спорить с господом в гордыне?

Ты раздели богатства меж людьми,
Себе и волоска ты не возьми.

Дай денег тем, чье тело неприкрыто,
Чье сердце долгой горестью разбито,

А также старцам деньги ты вручи:
Их, нищих, презирают богачи,

А также тем, что кое-что имели,
Потом проели и живут без цели,

А также тем, кто по уши в долгах,
Торгуют, но нуждаются в деньгах,

А также детям, чьи отцы — в могиле,
Ушли, но им богатств не накопили,

И женам без мужей, что в ремесле
Несведущи и чахнут на земле,

Ты раздари богатства людям хижин,
Ты озари несчастных, кто унижен.

Когда вернешься во дворец назад,
Ты не ищи в земле зарытый клад.

Чтоб не стонал от горя скряга старый,
Оставь ему зарытые динары.

Как прах, динары будет он беречь,—
Ему бы самому в могилу лечь!

Да милость небосвод к тебе проявит,
Да за добро народ тебя прославит».

К письму царя приложена печать,
И вестник в путь отправился опять.