Хаким Фирдоуси - Шах-наме

Шах попросил вина, проснувшись рано.
Пришли к нему воители Ирана.

Явился некий знатный муж: привез
Он множество плодов, душистых роз,

Привез он из деревни дар богатый:
То были яблоки, айва, гранаты.

Бахрам приветил нового слугу,
В знатнейшем усадил его кругу.

Уселся тот, поклон отвесив низкий,
Кабруем звался он по-пехлевийски.

Он счастлив был, увидев поутру
Царя и воинов на том пиру.

Вино в хрустальной чаше запылало,—
Вскипело сердце, хмеля возжелало.

«О шах,— сказал он,— милость мне даруй.
Люблю вино. Зовут меня Кабруй».

Вино он выпил перед господином,
Он чашу духом осушил единым.

Затем он осушил семь чаш подряд.
Всех пьяниц посрамил он, говорят!

С царем простившись, вышел он из зала,
Но верх над ним вино — он понял — взяло.

Из города погнал он в степь коня:
Вино пылало в нем сильней огня!

Он отделился от других и вскоре
Увидел благодатное предгорье.

Сошел с коня, прилег, едва живой,
У дерева заснул он под листвой.

Тут ворон прилетел, чернее ночи,
И выклевал бесчувственному очи.

Другие, прискакав на горный склон,
Увидели: то был последний сон.

Заплакали в смятении, в испуге,—
Вино и пьянство проклинали слуги.

Когда Бахрам проснулся, во дворец
Вошел доброжелатель и мудрец.

Сказал: «Кабруй заснул в тиши предгорной,
Глаза Кабруя вырвал ворон черный!»

Был потрясен Бахрам, познал печаль.
Увы, ему Кабруя стало жаль.

Он тут же огласил дворец приказом:
«О гордые мужи, чей славен разум!

Умельцам или витязям,— равно
Отныне запрещаю пить вино».

Так целый год прошел с того событья,
Не ведали в Иране винопитья,

А если шах сзывал на пир гостей,
То лишь для звуков древних повестей.

Но вот сапожник, юный и влюбленный,
Взял девушку зажиточную в жены,

Однако не справлялся с тем трудом.
Скорбела мать о сыне молодом.

Она вина припрятала немного.
Сынка позвав к себе, сказала строго:

«Семь полных чаш, мой сын, ты осуши,
Исполнится мечта твоей души.

Рудник хорош, но рудокоп, не скрою,
Работает не войлочной киркою!»

Испил,— окрепли силы у него,
Сильнее стали жилы у него!

Он осмелел, прошла его истома,
Вошел, отверстье сделал в двери дома.

Был труд ему приятен, не тяжел,
И радостный он к матери пошел.

Меж тем дрожали улицы от страха:
Покинул грозный лев зверинец шаха.

Сапожник пьян, все тленно для него,
И море по колено для него!

Вскочил на льва, в свою победу веря,
Вскочил и за уши схватил он зверя.

Был сыт в то время этот лев-беглец,
Он — снизу, сверху — молодой храбрец.

Меж тем служитель, взяв аркан и путы,
Стремглав бежал, ища, где хищник лютый.

И что же? Видит чудо на земле:
Смельчак сидит на льве, как на осле!

Слуга явился во дворец и смело
Бахраму рассказал про это дело,

О чуде рассказал, что видел сам,
С трудом поверив собственным глазам.

Был удивлен Бахрам таким рассказом,
Призвал мобедов, чей известен разум,

Сказал: «Узнайте, от кого свой род
Сапожник этот молодой ведет,—

Наверно, витязями были предки,
Что ж, подвиги для витязей не редки!»

Пошли, нашли и допросили мать,
Надеясь храбрость в знатности признать.

И мать, конца не видя разговорам,
Предстать решила перед царским взором.

Сперва хвалу Бахраму вознесла:
«Живи, не зная дням своим числа!

Мой сын женился, мальчик неумелый,
Он стал хозяином, еще незрелый:

Тростиночка для дела не годна.
«Как слабость устранить?» — скорбит жена.

Вино ему дала я наудачу,—
Никто не ведал, что вино я прячу.

Зарделся лик его, окрепла трость,
Безвольный войлок превратился в кость.

Отец его — сапожник, дед — сапожник,
О всех спроси — один ответ: сапожник!

Лишь тем он знатен, что испил вина.
Прости, о шах, на мне лежит вина».

Властитель рассмеялся: «Повсеместно
Да станет эта повесть всем известна!»

Мобеду он сказал: «Пусть пьют вино,
Оно дозволено, разрешено.

Пусть столько пьют, чтобы, на льва воссев,
Скакали — и не сбрасывал их лев!»

Воскликнул шах, чьи доблестны деянья:
«Вельможи в златотканом одеянье!

Вы пейте в меру. Хмелем зажжены,
Вы думать о последствиях должны.

Вы после пира вовремя засните,
Иначе вред себе вы причините».

В сопровождении богатырей
Поехал на охоту царь царей.

Хормозд, начальник, слева был, а справа —
Мобед, чье сердце чисто, величаво.

Скакал Бахрам, внимал седым мужам,
В их сказах жили Фаридун и Джам.

Пред ним — луга, ложбины, буераки,
Пред ним — гепарды, кречеты, собаки.

Жара,— скорей уехать бы отсель,—
Хоть бы один онагр, одна газель!

Царь изнемог, был душен день и зноен,
С охоты возвращался он, расстроен,

Как вдруг зеленый видит он приют:
Счастливо, видно, люди здесь живут!

Охотников увидев в отдаленье,
Навстречу выбежало все селенье.

Бахрама утомил тяжелый путь,
Хотел он в той деревне отдохнуть.

Но были глупы жители селенья,
Властителю не вознесли хваленья.

Разгневался на земледельцев шах,
На них не глянул с милостью в очах.

Сказал мобеду: «Их не надо трогать,
Но пусть течет у них в арыках деготь,

Пусть вместо человечьего жилья
Здесь мы увидим логово зверья!»

Уразумев приказ владыки строгий,
Мобед к домам направился с дороги,

Сказал крестьянам: «Дивный здесь приют,
Стада пестреют, и сады цветут.

Пришлось царю по нраву место ваше,
Он хочет, чтоб еще вы жили краше.

Вас всех он хочет превратить в господ,
Деревню — в город. Вы, простой народ,—

Все господа — и женщины и дети,
Вы не подвластны никому на свете.

Поденщик жалкий, важный старшина,—
Отныне ваша доля сравнена.

Все господа — и жены и мужчины,
Нет подчиненных, все теперь — старшины!»

Возликовали жители тогда:
Отныне все в деревне — господа!

Все уравнялись — и мужья и жены,
Стал равен старшине слуга поденный

В деревне стала молодежь дерзка
И старшину убила — старика.

С мечами друг на друга шли мужчины,
И кровь лилась повсюду без причины.

На деда внук пошел, и мать — на дочь,
Кто жить хотел, бежал оттуда прочь.

Остались только старцы и калеки,
Казалось, прекратился труд навеки.

Поля заглохли, высохли сады,
В арыках больше не было воды.

Замолкли все жилища до едина:
И люди убежали и скотина.

Вот минул год, пришла пора весны.
Поехал на охоту царь страны.

Он к тем местам цветущим прибыл вскоре,—
Но всюду запустенье, дикость, горе.

Поля заглохли, высохла листва,
Ни одного живого существа!

Лицо Бахрама горестью затмилось,
Увидел он всевышнего немилость.

Мобеду он сказал: «Гляди, Рузбех,
Крестьяне разорились, жаль мне всех.

Сады, дома разорены в селенье,—
Восстанови за счет казны селенье!»

К жилищам, развалившимся от бед,
По слову шаха поскакал мобед.

Объездил все дома и все кварталы,
Предстал пред ним старик, больной, усталый.

Сойдя с коня, произнеся привет,
Седого старца обласкал мобед.

Спросил: «Скажи мне, муж, годами древний.
Кто разорение принес деревне?»

Старик ему ответил: «В некий час
Державный шах проехал мимо нас.

Примчался к людям, отделясь от свиты,
Мобед — неумный, злой, хоть родовитый.

Он так сказал нам: «Все вы — господа,
Над вами нет ни права, ни суда.

Равны подростки, женщины, мужчины,
Вы все — над господами властелины».

Безумны стали жены и мужи.
Пошли убийства, драки, грабежи.

Мобеду я желаю божьей кары,
Да поразят его судьбы удары!

В деревне хуже худшего дела,
Не знаю, как избавимся от зла!»

Взглянув на старца ласковей, душевней,
Спросил мобед: «Кто старший над деревней?»

А тот: «Лишь там бывает старшина,
Где в поле плодоносят семена».

Рузбех ответил: «Кончилось унынье,
Ты старшиной деревни будь отныне!

Быков, баранов из казны проси.
Советы, может быть, нужны? Проси!

Бездельников казни ты, как владелец:
Тебе да подчинится земледелец!

А тот мобед... Его не надо клясть,
Пойми, была над ним чужая власть.

Тебе нужны помощники? Динары?
Проси что хочешь, мудрый, строгий, старый».

Те речи оживили старика,
Ушла, растаяла его тоска.

Направился глава деревни к дому,
Всех жителей созвал он к водоему.

Велел он обрабатывать поля,—
Да будет снова вспахана земля!

Он у соседей взял волов тяжелых,—
Все оживилось на лугах и в долах.

Он с земледельцами делил труды,—
Повсюду вскоре выросли сады.

Как только часть деревни возродилась,
В людских сердцах отрада утвердилась.

Все, кто бежал, скитаясь вдалеке,
Кто на чужбине слезы лил в тоске,

Услышав о жилищах возрожденных,
О тех полях, заботой огражденных,—

Со всех сторон направились домой,
Восстановить желая край родной.

И вот земля украшена садами,
И птицами, и тучными стадами,

Стал плодородным разоренный край,—
Чудесный, солнцем озаренный рай!

Прошло три года — не узнать селенья:
Всех жителей исполнились стремленья...

Опять весной поля оживлены.
Поехал на охоту царь страны.

С Бахрамом был Рузбех, добром влекомый.
Едва к деревне прибыли знакомой,

Увидел шах, что стало веселей
От шумных стад и радостных полей.

Здесь новые дома, порядок новый,
По всей деревне — тучные коровы,

В арыках не смолкает шум воды,
Повсюду — нивы, гумна и сады.

Да, это рай! В степях цветут тюльпаны,
В горах пасутся овцы и бараны.

«Рузбех, скажи мне,— шах проговорил,—
Как ты деревню эту разорил?

Все люди устремились прочь отсюда,—
Как возродил ты край? Как сделал чудо?»

А тот: «Я слово произнес одно,
И разорило древний край оно.

Будь счастлив, шах! От одного лишь слова
Цветущим это место стало снова.

«Ты разори,— велел мне царь царей,—
Деревню, земледельцев не жалей!»

Но трепет я почувствовал пред богом,
Слова я вспомнил о возмездье строгом.

Я понял: та душа обречена,
В которой двойственность заключена.

Я понял: та держава разорится,
Где два царя замыслят воцариться.

Тогда я подал жителям совет.
Сказал: «Теперь господ над вами нет.

Детей и жен к мужчинам приравняем,
К старшинам—слуг, старательных—к лентяям».

Лишь превратился весь народ в господ,
Как всех господ поубивал народ.

Цветущее селенье опустело,—
Да бог меня простит за это дело!

Но сжалился над ними шах благой,
Пришел я к ним и путь открыл другой,

Над ними старца мудрого поставил,
Который прозорливо их возглавил.

Сердца привлек он силою ума,
Он превратил развалины в дома.

Один стал господином надо всеми,—
Взошло добра спасительное семя.

Сначала им открыл я ложный путь,
Потом — божественный, надежный путь

И жемчугов, и трона золотого
Ценней разумно сказанное слово.

Отраду мира только тот постиг,
Чей разум — царь и богатырь — язык».

Бахрам воскликнул: «Ты венца достоин,
Рузбех, ты званья мудреца достоин!»

Дела мобеда увенчал успех.
Дары от шаха получил Рузбех.

Мобед вознесся, награжденный златом
И царственным блистающим халатом.