Автор неизвестен - Европейская поэзия XVII века

Когда б чрезмерный пыл вы строго не изгнали,
Сердечный, страстный пыл, что дан любви одной,
Моя краса при вас затмилась бы в печали,—
Живу я только день в палящий летний зной.
Но счастлив жребий мой, я взыскана судьбою,
Вам даже время власть вручило над собою —
Очарование творит с ним чудеса:
Желанной милости добилась я мгновенно,
И на лице у вас, где царствует краса,
Я стала наконец нетленной.

Я басне возражу без гнева:
Не Аматонта-королева
Цвет изменила мой или игру теней,—
Нет, если в белизне вдруг краски запылали,
Так это от стыда, что Юлию признали
Из нас двоих, увы, прекрасней и свежей.

Любовь к Урании навек мной овладела!
Ни бегство, ни года не могут мне помочь,
Ее нельзя забыть, нельзя уехать прочь,
Я ей принадлежу, нет до меня ей дела.

Ее владычество не ведает предела!
Но пусть я мучаюсь, пусть мне порой невмочь,
Мои страдания готов я день и ночь
Благословлять в душе, и гибель встретить смело.

Когда рассудок мой невнятно говорит,
Что должен я восстать, и помощь мне сулит,
К нему прислушаться пытаюсь я напрасно:

Ведь, говоря со мной, так робок он и тих!
Но восклицая вдруг: Урания прекрасна! —
Он убедительней бывает чувств моих.

Когда букеты роз влюбленная в Цефала
Бросала в небеса из утренних ворот,
Когда в раскрывшийся пред нею небосвод
Снопы сверкающих лучей она бросала,

Тогда божественная нимфа, чье зерцало
Являет красоты невидапный приход,
Возникла предо мной среди мирских забот,
И лишь она одна всю землю озаряла.

Спешило солнце ввысь, чтоб в небе напоказ
Пылать, соперничая с блеском этих глаз,
И олимпийскими лучами красоваться.

Но пусть весь мпр пылал, исполненный огня,
Светило дня могло зарею лишь казаться:
Филиса в этот миг была светилом дня.

Вы, у кого из рукавов
Амуры вылететь готовы,
Вы предоставили им кров
Не очень чистый, хоть и новый.

Поклонников имея тьму,
Царя над их толпой покорной,
Вы вправе их загнать в тюрьму,
Но пусть она не будет черной.

Я отдал сердце вам, и вот
Оно страдает и томится:
Как узника, что казни ждет,
Вы держите его в темнице.

Пылая день и ночь в огне,
Не я ли был тому виною,
Что ваши рукава вполне
Сравнимы с дымовой трубою?

Один от ревности сгорает
И проклинает дни свои,
Другой от скуки умирает,
Я умираю от любви.

Сковали Прометею руки;
Орлом терзаем, весь в крови
Не умер он от этой муки,—
Я умираю от любви.

Так говорил Тирсис, и сразу
Смолкали в рощах соловьи,
Когда произносил он фразу:
«Я умираю от любви».

У статуй сердце разрывалось,
И эхо грустное вдали
Среди деревьев откликалось:
«Я умираю от любви».

Везет девицам в наши дни —
Все при любовниках они.
Господни милости бескрайны
Год урожайный!

Ведь прежде — шел за годом год —
Мужчины были точно лед.
Вдруг вспыхнули необычайно —
Год урожайный!

На них еще взлетит цена!
Да, хахаль в наши времена
Дешевле репы не случайно —
Год урожайный!

Все ближе солнце льнет к земле,
Любовь царит в его тепле
И кровь кипит… Но в чем здесь тайна?
Год урожайный!

Покуда хорошо рубанком я владею
И этим жизнь свою способен поддержать,
Я больше во сто крат доволен буду ею,
Чем если б весь Восток мне стал принадлежать.
Пусть все, кому не лень, спешат в своей гордыне
Залезть на колесо незрячей той богини,
Что вводит нас в обман, — я в стороне стою:
Пилюлю горькую она позолотила,
У входа в тихий порт подводный камень скрыла,
Не мать, а мачеха — скрывает суть свою.

Я не хочу владеть известными правами
Тех, кто оспаривает друг у друга честь
Происхождения, как будто между нами
Не может быть родства, хоть общий предок есть.
Я не хочу скрывать, что родом из деревни
И что пасли овец, как пас их предок древний,
Мой дед и мой отец, свой покидая кров.
Но пусть отмечен я — и по родным и близким —
На языке людей происхожденьем низким,
Я говорить могу на языке богов.

Теченью лет моих уже не долго длиться.
Но если б вновь мой день исполнен был огня,
Видна для смертного последняя граница,
Коль быть пли не быть не важно для меня.
Когда из этого ствола с его корнями
Уйдет моя душа, чтобы в зарытой яме
Плоть стала падалью, во власть червей попав,
То в тех местах, где дух найдет себе обитель,
Мне будет все равно, какой земной властитель
Воздвигнет свой алтарь, вселенную поправ.

Вельможе, если он взирает в изумленье,
Как я работаю рубанком — не пером,
Скажу, рассеивая знатных ослепленье,
Что не дано ему владеть своим добром.
Хотя не равным был раздел даров природы
И разные пути нас провели сквозь годы,
Пасует спесь его пред бедностью моей:
Я для сокровищей ларец ему строгаю,
А может быть, и гроб, и в нем, я полагаю,
Он будет выглядеть куда меня бедней.

Судьба, дарующая славу и величье,
Не обосновывает выбор свой и дар;
Какое б ни было им придано обличье,
Всему приходит срок, нежданный, как удар.
Был государь, чья власть до неба простиралась,
И слишком пеболыной земля ему казалась,
Чтоб трон свой возвести, закон воздвигнуть свой.
Его наследнику пришлось настолько скверно.
Что, с голодом борясь и с нищетой безмерной,
Он так же, как и я, орудовал пилой.

Какие странности присущи переменам!
И не гласит ли речь священная о том,
Что тот, кто ангелом был самым совершенным,
Стал отвращение и страх внушать потом?
Не говори же мне о пышности и славе,
С осколками стекла их блеск сравнить мы вправе!
Едва приблизишься и поглядишь в упор —
Стекло уж не блестит, и прочь идет прохожий.
А звон моей пилы мне во сто крат дороже,
Чем весь придворный шум и королевский двор.

Едва верхи холмов родимых
Блеснут вдали в лучах дневпых,
Уж я в занятиях любимых,
Средь бочек, сердцу дорогих.
Отпив стакан до половины,
Я солнцу задаю вопрос:
Где, мол, видало ты рубины
Крупней усеявших мой нос?

Когда я пью — а пью всегда я,
Спокойный сохраняя вид,—
На свете сила никакая
Мое блаженство не смутит.
Услышу ль гром над головою:
Ага! я думаю, с небес
Увидел лик мой с перепою
И труса празднует Зевес.

Когда-нибудь, хватив как надо,
Вздремнув за рюмкою слегка,
Я вдруг неслышно в сумрак ада
Спущусь из мрака погребка.
А там, не тратя время праздно,
Переплывая Ахерон,
Я вновь напьюсь — и от соблазна
Со мной нарежется Харон.

Приобретя права гражданства,
С Плутоном в сделку я войду,
Открою погреб свой — и пьянство
И день и ночь пойдет в аду.
В честь Вакха песни в царстве смерти
Затянет дружно хор теней,—
А перепуганные черти
Напьются сами до чертей.

Не предаваясь воздыханьям,
Такие ж пьяницы, как я,
Придут обильным возлияньем
Почтить мой прах мои друзья.
Пусть в этот день пускают смело
Вин самых старых всех сортов
Сороковые бочки вдело
И выпьют сорок сороков.

С приличной делу простотою,
Чтоб не совсем пропал мой след,
Поставьте бочку над плитою
И в этой бочке мой портрет.
А чтоб почтил меня прохожий,
Пусть надпись скромная гласит:
«Под этой бочкой с пьяной рожей
Горчайший пьяница зарыт».