Леонид Фраймович - Нич Ниднибай
Тель-авивский завод дешёвых, но популярных, украшений… Я – помощник помощника гальванщика… Беседы о судьбах России и Палестины с арабами-палестинцами на корявом иврите…
С точки зрения Вселенной, прошло всего лишь мгновение, как Авраам ушёл оттуда, откуда Саддам уже насобачился стрелять по Земле Обетованной советскими «скадами»…
В противогазе душно…
Стройка… Я – электрик по долбёжке стен… Арабы-палестинцы… Беседы не ведутся: жарко, пыльно и тяжело…
Работаю электриком (почти не долблю стены) у частника… Еврей в вязаной кипе… Благодушен, местами набожен, но много не даёт…
Работаю и учусь на курсах техников персональных компьютеров.
Оказывается, техниками здесь называют тех, кто ремонтирует, а инженерами тех, кто разрабатывает. Иди знай: в СССР кличка и у тех, и у других могла быть одинаковой…
Учусь и самостоятельно. Под персональные компьютеры и программирование. Проклятые мои мозги вширь, по верхам, не берут – только вглубь – да ещё и путаются. Время уходит. Переучиваю русский и немецкий (про немецкий мама с папой наивно думали, что мне легче будет в школе, так как ближе к идишу) на, соответственно, иврит и английский… В школе действительно казалось, что было легче, вследствие того, видимо, что на идиш я знал около десятка слов, а главное, знал три его «источника, три составные части»: «киш мен тухес», «тухес блус» и «мах зих ништ нарес», потому и не «брал в голову» неудачи в изучении языка основателей научного коммунизма… Теперь же в моём органе мышления всё спуталось: то ли я немецкий на иврит переучиваю, то ли английский на русский перевожу?..
Появилась «своя», но принадлежащая банку, квартира в Лоде – «мегаполисе» наркоманов…
Путч в Москве… Сердце в пятках: вдруг не впустят на могилы…
Пронесло… Но партию жалко… «Оторвалась от коллектива»…
Борьба с банком-кредитором, чтобы выпустили – из страны так и не построенного демократического сионизма в страну зачаточной демократии – проведать могилы.
Первая поездка в Аккерман к могилам. Горько… Больно…
СССР «во мгле». Михаилу Сергеевичу обидно за державу. Мне тоже, но за три: за СССР, – что развалился, за Украину, – что отвалилась, за Израиль, – что маленький.
* * *В кожаной куртке красиво, конечно, —
но страшно.
В кожаной куртке ужасно тепло, —
да, ужасно.
Кожу содрали с кого-то…
как больно!
А мы вот одели её —
и довольны.
Сколько болей в каждом шаге твоём,
человече?
Скольких живущи хмы к пользе своей
искалечим?
Стройка в Лоде… Я на ней временный рабочий… Опять арабы-палестинцы… Однако и интеллигенция русская есть… еврейского пошиба, правда… Ну там… врачи, учёные, инженеры всякие… В общем, «отребье»…
«Килополис» – Азур, а я в нём вольным дворником промышляю: на свободе, то есть на улицах, метлой и граблями махаю…
«Продвинулся»: в магазине компьютеров техником значусь… по ним же… по «писюшкам»… Это на американский манер кликуха, а если по-нашему, так просто PC будет…
Что-то много стало попадаться «под руку» плохих евреев. То там обманут. То сям подлянку сделают…
Вспоминается Люсик…
Понятно, что капитализм есть власть рынка с кодированием мозгов толпы на товаро-развлекательную мораль. Практический же социализм есть рынок власти с кодированием тех же мозгов на безтоваро-властеобожательную мораль.
Досадно, однако, что ни Кобе, ни американцам так и не удалось построить социалистическо-демократический сионизм «в отдельно взятой стране». А всё, видимо, из-за разногласий среди евреев в интерпретации составленного в незапамятные времена одним «одарённым режиссёром» «Кодекса Строителя Сионизма». Одни там вычитали, что еврей еврею Друг, Товарищ и Брат, а другие, – что евреи евреям Врут, Товар и Блат.
* * *(По мотивам произведений Владимира Маяковскогои Владимира Высоцкого)
Рассвет – закат,
Рассвет – закат,
Рассвет – закат
И вот:
Мне жизнь наносит сгоряча
Смертельный апперкот.
Хоть я в гробу – ни круть, ни верть,
И глазом не моргнуть,
Но говорю всем:
– «Се ля» смерть,
Пора и отдохнуть.
Пусть думал Всевышний,
Мне тело круша,
Что жить хорошо
И жизнь хороша…
Но:
В нашей буче,
Боевой, вонючей,
Станешь сам «дуче».
Миша сразу раскусил, где он оказался, и «запал»… Я – тоже, но с большим «дилеем».
Он с сестрой и детьми «потосовался» здесь некоторое время и мотанул назад туда, где «с платформы» говорили когда-то: «Это город Ленинград».
Потом, однако, стали говорить: «Это город Санкт-Петербург», – вследствие чего Миша, Женя, Зоя и Игорёха перестали понимать, куда они вернулись.
«Се ля ви». Я бы даже сказал резче: «Се ля жо»…
Ездил опять на могилы. Бедные мои, что же вы молчите…
Аккерман почернел… Наверное, от горя. Или от «незалежнiстi»?..
* * *Как там, родные? Стёртые жизни дорогами,
Под чудесами, над синевою небес,
Как выживёте, будучи богами?..
Богами?
Как вы живёте без нас?
Как живём мы без вас?
Вы не ответите. Знаю: в молчании —
истина.
Лучше – спою вам про наше житьё
да бытьё.
А мы живём, да не так, ох, не так,
как предписано:
Из десяти – ни одной…
Каждый лепит там что-то своё…
«Задвинулся»: опять электрик, но уже по ремонту в зданиях… Арабы-палестинцы, инкрустированные евреями…
И вновь аккерманские могилы… И город того же цвета…
«Выдвинулся»: снова техник по «писи»-ам…
«Сдвинулся»: автомобильный электрик, в гараже для грузовиков и тракторов…
Уговорил моих съездить в Аккерман. Правда, через «Санкт-Ленинград»…
Питер набросил снежно-белую паранджу, чтобы скрыть раны перестройки, и был строен собой. Повидался с сестрой, Мишей и детьми. Зоя и Игорёха повзрослели. Пофилософствовал с Игорёхой над компьютерными играми, с Зоей – обо всём. Со всеми – о политике.
Потом был Аккерман и укор фотографий на памятниках…
Перебирал мамины тетради и записные книжки. У мамы есть неплохие стихи и заметки. Особенно, о войне, о блокаде Ленинграда.
Решил скомпоновать на компьютере из них её книгу, отпечатать и переплести. В четырёх экземплярах.
Анюха взялась помогать.
Квартира в Аккермане… И моя и не моя. Кладбище… Одинокий мой мальчик… И мама… И папа…
Это – то, что есть
Уже взрослая дочь.
Над когда-то моей страною —
Ночь.
«Променял» автомобильного электрика на случайно подвернувшегося «писи»-ного техника…
Дочульке
Что это случилось, поверить «каше»[1].
Ведь только недавно ходила под стол
И всех вопрошала: «Акусаес со?».
Анюле не до нас: «онауже в Париже»…
…Приехала – теперь Париж в ней…
Какого хрена я ляпнул там и тогда: в аэропорту, когда «съалинял» из СССР в «эрец» на п. м. жо. Воистину: язык мой – враг мой. Теперь ШАБАК привязался. Я им правду – они не верят. Как будто я им пророк какой-то!.. Ну, говорят, у тебя и нервы, бляха-муха. Давай, гони явки, пароли. Да уж, нервы у меня и впрямь точно, как у Штирлица: отростки нервных клеток. Хотел сказать им, что явка у меня в клозете моём, когда 23 февраля втихаря отмечаю, а пароль плохо пахнет, но подумал: «Вдруг не поймут юмора. Они ведь из Союза давно, а может, даже и никогда. Весь клозет в машкантаозной квартире переломают, пока улики будут искать»…
…Отвязались всё же. Видно, хорошо рассмотрели меня, и поняли, что у допрашиваемого с носом из «пятой графы» характер «нордическим» быть не может, и такой не то что двойным, но и одинарным агентом не потянет… Хотя, говорят, у них руки тоже длинные. Только, пожалуйста, – не старой кгбешной калошей. Как-нибудь красиво.
Израиль – Аккерман, кладбище – Израиль – Париж – Израиль. Круги… Круги… Сколько их будет ещё?..
Под музыку В. Высоцкого, Высоцкого, Высоцкого…
Хотел помыть посуду,
Я даже подавил желание убрать…
Но что ей до меня?
Она уже отсюда
Умчалась на такси
«Лекарства раздавать».
Я весь остервенел,
Но дочь сказала: «Тише!
Поехал бы в «ханут»,
Подарок бы купил»…
Всё ж: что ей до меня?
Она была в Париже.
Ей сам Ильевич Г.
Чевой-то говорил.
И тайную мечту
Лелеет сердце в злости:
Когда увидит дар,
Что будем подносить,
Возьмет её слеза, И
вдруг услышат гости:
«Ах, ну зачем, спасибо.
Тебе… что положить?»
Колыбельная для восемнадцатилетней дочки
