Моисей Тейф - Песнь о братьях

— Шая — посоветуй!
Тонет становой.
Он вопит, как резаный,
Вертит головой.

— Брось ему веревку.
— Не берет, балда.
Шая, посоветуй!
Все-таки вода…

Он орет: «Евреи!»
Плачет как святой.
— Глупые, скорее
Киньте золотой!

Он за этой штукой
Понесется щукой.

— Шая, ау! Почему ты на крыше?
— Я на работе, наверное, слышал:

Вьется дорога, а я наблюдаю,
Мессию на ослике я ожидаю.

Въедет мессия на белом осле —
Будет порядок и рай на земле!

— Да? И кагал эту службу назначил?
— Да! А чего б я на крыше маячил?
— Сносную плату назначил кагал?
— Хватит не сдохнуть, но я не нахал.

— Шая, так лучше иди к богачу.
— Вечную службу терять не хочу!

— Безбожник, лентяй, дармоед!
Тебя развенчал твой сосед.
А ну отвечай, почему ты
Молился не больше минуты?

— О боже, послушай, кому ты поверил?
Он столько людей обсчитал и обмерил.
Стал шахером-махером, стал богачом.
Ему таки было молиться о чем!

Смешно, но бедняк и богач не равны.
Имел ли я, кроме козы и жены,
Жены и козы, и козы и жены,
Хотя бы одни выходные штаны?

Нам нечего было ни есть, ни носить
И не о чем было тебя попросить.
«Жена и коза» и… «коза и жена» —
Еще бы! Молитва не очень длинна.

В переулке Гитки-Тайбы
Спят подъезды, спят подвалы…
В переулке Гитки-Тайбы
Я стучу в свой бубен алый:

— Эй, вставайте,
Заводилы,
Хохмачи
И книгочеи,
Смельчаки
И музыканты,
Остряки
И грамотеи!

Этот мир увидеть хочет
Пчел, которые хлопочут,
Капли меда собирая
Не в зеленой гуще рая,
Не в долинах соловьиных,
А в безвестном, очень тесном
Переулке Гитки-Тайбы.
Эй, пора! Валяться хватит!
Даром, что ли, голос тратит
Вешней песни господин?
Пусть проснется хоть один…
Все молчат, как на погосте.

Бью в свой бубен кулаками.
Он, как пламя с языками,
Обжигает кулаки.
— Где же ваши остряки,
Переулок Гитки-Тайбы?

Эй, вставайте,
Заводилы,
Хохмачи
И книгочеи,
Мудрецы
И музыканты,
Чудаки
И грамотеи!

Этот мир увидеть хочет
Тех, кто голову морочит
Алфавитом, грамотейством
В материнском лоне тесном,
И потом грызет науки,
Не от лени, не от скуки
Напрягая ум голодный.

Эй, пора! Валяться хватит!
Даром, что ли, голос тратит
Вешней песни господин?
Пусть проснется хоть один…
Все молчат, как на погосте.

В небе скрипнуло окошко,
Чья-то узкая ладошка
Машет издали. Жива!
— О любимая, сперва
Говори, когда проснутся
В переулке Гитки-Тайбы?

— Тише, милый… Помни, где ты.
Мы давно сгорели в гетто.
Хохмачи
И музыканты,
Смельчаки
И книгочеи,
Мудрецы
И заводилы,
Чудаки
И грамотеи
Пеплом огненным кочуют,
Двадцать лет как не ночуют
В переулке Гитки-Тайбы.

Седой поэт плывет в ночной метели,
Его пугает белизна постели —
Она снегов и облаков белее.
Она белей седин на юбилее.
Подушка — лгунья, в ней живет колдунья,
Она поет и плачет в новолунье,
И не в груди, а в горле сердце бьется.
Ночной пловец молчит и курит. Вьется
Метель и дым. Чтоб вам не снилось, дети,
Все то, что было с ним на этом свете!
Он — в переулке, это рядом с вами.
Он снег с пальто счищает рукавами.
Скорее! Вы узнаете мгновенно,
Как в скрипку превращается полено.

Едва я смежу ресницы,
Когда на дворе апрель,
Мне снова, как в детстве, снится
Золотая виолончель.
Боясь потревожить спящих,
Не зажигая огня,
На голос ее щемящий
Иду. Он зовет меня.
Спускаюсь маленьким гномом
По деке в резную щель.
Таинственным, незнакомым,
Чудесным, поющим домом
Становится виолончель.
Там с дирижерского места,
Постучав по доске,
Невидимому оркестру
Приказываю, как маэстро
С палочкою в руке…
Да, это было со мною.
Как это было? — постой…
Не тронулся сединою,
Мать умерла весною.
Остался я сиротой.
Но с материнской любовью
В тиши весенних ночей
Мне пела у изголовья
Золотая виолончель.
Ночь. Я лежу в кровати.
Час тихий такой,
Как будто законопатил
Все щели в доме покой.

В пути потеплел Гольфштрем ли,
До срока ли рассвело
На полюсе? Чу, — на землю
Хлынуло вдруг тепло.
Солнце пробило тучи,
И с крыш, торопя капель,
Голосом всех созвучий
Заговорил апрель.
Теперь Гулливером стать бы,
Теперь, в предместьях Москвы,
Рукою с неба достать бы
Лоскут его синевы;
В ладонях разгладив ласково
Над паром вод и земель,
Носить приколотым к лацкану,
Как знамя твое, апрель.
Вернуться зарей вечерней,
Тронуть смычком струну
Чуткой виолончели,
Научившей любить весну.

Этим весенним вечером
Виолончель горячо,
Чуть озорно и доверчиво
Прилегла на мое плечо.
Мотив, услышанный где-то,
Под легким смычком возник —
Сам я придумал это?
Или маэстро Григ?
Журчанье воды по гребле.
Плывущие облака.
Таинственный вздох на стебле
Раскрывшегося цветка.
Раздор воробьиный в садике
И песни, с отвагой всей
Скачущие, как всадники,
С приветом к домам друзей.
Главный всадник в дороге
Сбился, загнав коня.
Не постучит на пороге
Ласковой недотроги,
Долго ждавшей меня.
…Осекся струны певучей
И замер щемящий звук:
Без адреса только случай
Сведет, да и то не вдруг.

Иду. Хрустит под подошвами
Бульвара свежий песок.
Нежный голос из прошлого
Вдруг ударил в висок.
Как выстрел, ошеломил он,
Неужели — она?
Время не изменило
Облик простой и милый…
Оклик. И тишина.
Вся она в солнце, в бликах…
Стою, не веря глазам.
Фантазия это Грига
Или придумал сам?

…Город босого детства,
Тяжесть отчей руки.
Дом. Базар по-соседству.
Мостик. Сад у реки.
Влюбленных тесные пары,
И с вечера до зари:
«Кирпичики» под гитару
И «Шахта номер три».

Двадцатого бомбардировка.
Поляки. Взбивая пыль,
Бегу к возлюбленной, ловкий
Как Гарри Пиль.
Увы, не вышло по-моему, —
Меня не могла понять
И обдала помоями
Ее сварливая мать.
Потом — любовь идеальная
(Как это было давно!),
У словно-провинциальная
С мороженым и кино.
Куда-то уехал вскоре я,
И все решили: шальной!

…Студентка консерватории
Идет по Москве со мной;
Гибкая и прямая,
Прыгает через ручей,
Бережно прижимая
Зачехленную виолончель.
— Слышала от знакомых,
Передавали мне,
Что ты живешь не в хоромах, —
Один, от всех в стороне.
В Минске твои сестрицы
Хором твердили, в лад:
Годы! Пора жениться.
Когда он остепенится?
Жаловались — талант!

Вечер. Под фонарями
Шумит поток москвичей.
Все еще между нами
Зачехленная виолончель.
На Сухаревке, у башни
Ждем пятнадцать минут.
— Мейшка, возьми багаж мой.
Проводишь. Одной мне страшно —
Еще в трамвае помнут. —
Тесен трамвай вечерний.
Двое — сядем, пройдем.
Если с виолончелью,
Это уже — втроем!
И тут раздумывать нечего —
Не упустить момент.
…Ласково и доверчиво
Ко мне приник инструмент.
В вагоне битком набито —
Усталый, хмурый народ.
Ругань, мелочи быта,
Площадной анекдот.
Сказал я, глядя в их лица,
Лучшую из речей:
— Друзья! Прошу потесниться,
Со мною — виолончель.
Тетушка, сдай в сторонку,
Постой, браток, не спеши,
В этом чехле — звонкие
Струны твоей души… —
Наступаю на чью-то ногу.
Но вправо-влево сдают.
Трамвай попритих. Дорогу
Инструменту дают;
Исцарапанными о камень,
Закопченными у печей
Мозолистыми руками
Оберегают виолончель.
Усталость и злость забыты,
Мелочью слов бренча,
Тяжелый мешок быта
Сваливается с плеча.

Романтическое кочевье.
С любимою в поздний час.
Троих — с виолончелью —
Трамвай баюкает нас.
Сидят и стоят у окон
В звенящем, в бегущем, в нем —
С Запада и с Востока
Люди разных племен.
Каждый приветствует каждого —
Раскланиваться успевай.
…Ученики Микеланджело
В пути встречают трамвай.
В знамен шелестящем зареве
Вчерашние новички —
Наследники Страдивари
Взвивают смычки.
Полотнища шелка взвихрены.
Идут — тесна колея —
Растрелли и Воронихина
Подмастерья и сыновья.
Цехи, плеяды, школы —
Все, кто провидел, знал
Варшавянку и карманьолу,
«Интернационал».
Красок великолепье,
Звуков прибой морской.
Владимир Ленин в кепи,
С поднятою рукой.
На площади Всех Наций
Светло приветствует он
Величайшую из демонстраций
Уходящих в даль времен;
Колонны, вперед идущие.
Песни и гром речей,
И надо всем — поющая
Расчехленная виолончель…

Я спал. Меня разбудила
Нежно чья-то рука.
Голос ласковый, милый
Донесся издалека.
Отзвук ли это, эхо ли
Неповторимого сна:
— Милый, проснись. Приехали. —
Утро. Весна.

Рассвет свой костер затеплил.
Плывут, клубясь, облака.
Доносится вздох на стебле
Раскрывшегося цветка.
Предместьем идем, дворами
Просыпающихся москвичей,
Она и я, между нами —
Виолончель.