Виктор Слипенчук - Свет времени (сборник)

Жил-был на свете царь,

Давно его след простыл.

Не веришь?! В архивах пошарь

И согласишься – был.

Помнят о нём, о царе,

Сопки Сихотэ-Алиня:

И потому в сентябре

Так кровяниста малина,

И крокодиловой кожей

Виснет с дубов кора —

Помнят, наверное, тоже

Эти дубы царя.

Глушь и таёжный шорох…

А виноградный лист,

Словно зажжённый порох,

Даже в тени лучист.

Бывало, от всех уйду

И нет мне иных забот,

Юркое, как бурундук,

Слово ловлю в блокнот.

Так что, когда к костру

Лешим подсел Степан,

Думал я – не к добру…

Пряча блокнот в карман.

Степан был в работе злым

(Шурфы динамитом рвал)

И будто бы был судим,

А может, кто и наврал.

Но звали его все зеком,

Смутно боясь того —

Ведь зеком, не человеком

Всё же звали его.

Я отодвинулся к теням

Качающихся паутин,

А ночь пятнистым оленем

По млечному шла пути.

И словно любуясь собою,

Замрёт иной раз и светится —

До самого водопоя

За ней шла Большая Медведица.

Степан закурил цигарку

(Махорку курили сплошь) —

Нетрудно, послушай сказку,

Может, хоть ты поймёшь?

Пишешь стихи о Родине…

С остатком выпустив дым,

Глядел он в костёр и вроде бы

От слов становился злым.

* * * *

Жил-был на свете царь,

Давно его след простыл.

Не веришь? В архивах пошарь

И согласишься – был.

Всё здесь зверьём кишело…

Часто сквозь синий сумрак

Тинькали звонко стрелы

В рассерженного изюбра.

Но звери и гнёзда змей,

И всякая прочая тварь

Не так теснили людей,

Как этот владыка – царь.

От бухты Златого рога

И до самой Камчатки

Носились его пироги,

Лёгкие, словно чайки.

На самой высокой сопке

Жил он, как в царстве снов,

И был шатёр его соткан

Из дымчатых облаков.

Все на него молились,

Как на святое чудо —

Воинами становились

Мирные в прошлом люди.

Он чудесами ведал,

Гнул луки в восторге злом,

И приходили беды

В каждый таёжный дом.

Народ его силой важничал,

И по чужим краям

Насмешничал и варяжничал

В честь своего царя.

Всех, кто позволил выразить

Стремленье к любви и миру,

Велено было вырезать,

Он сам целовал секиру.

И пребывал на сопке —

Поросшее мохом сердце…

Каждую полночь робко

Несли ему трёх младенцев

От самых красивых женщин,

От самых красивых мужчин.

И хохот над сопкой вещей

Прокатывался в ночи.

Завтрак, обед и ужин —

Тихий далёкий плач…

Охватывал сопку ужас —

Нож веселил палач.

Острое звонкое жало

У сердца не удержать —

Женщины, что рожали,

Перестали рожать.

Мужчины, что полагали:

Высший правитель – Бог,

С прискорбием осознали —

Их владыка – Молох!

Он – волосатое сердце

Не ведает любви

И, поедая младенцев,

Жирует на их крови.

Итак – пять тысяч веков

Чредою за веком век

Прошли, и в мире всего

Остался один человек.

Безумствуя, ветер бегал,

В мёртвых домах орал.

Под сопкою город белый

Медленно умирал.

И его озирая,

В улицы, как в лога,

Звериным рыком играя,

Вваливалась тайга.

Последний, последний житель

Молился до исступленья,

Чтоб царь его кровь выпил,

Чтоб кровь была наслажденьем

Для всея его владыки.

А в полночь пошёл к шатру

И слышал странные крики,

Рождённые на ветру.

И человек оглянулся —

И вмиг ничего не стало…

На зорьке в ручье очнулся:

Вода, как кровь, полыхала,

Птица какая-то пела,

Был мир опять молодым,

Сопка вся внутрь осела,

Таял над нею дым.

Сел человек на камень.

Ручей продолжал свой бег.

Голову, сжав руками,

Задумался человек.

Сколько любви и мира

Он людям бы уберёг?!

Не сотвори кумира

Из силы былой – Молох.

Сколько из тьмы кромешной

Людей бы встало с ним,

И мир этот небезгрешный

Был бы сейчас другим…

* * * *

И тут из второй палатки

Вышел начальник отряда.

Выстрелил из берданки,

Давая сигнал наряду.

Степан посмотрел на небо.

Махорку размял в горсти.

Сказал, что пора за хлебом

В посёлок ему идти.

Я думал, блокнот доставая, —

Степан, ну какой он зек?

А впрочем – в жизни бывает,

Но он, Степан, человек.

А сказку совсем забыл,

И только по этой весне

Сынишке прочёл: жил-был,

И сказка припомнилась мне.

Та самая сказка Степана,

Та самая сказка зека,

С которой, пусть как-то странно,

Но вера пришла в человека.

Прискорбно знать, что в этом мире,

Где дважды два всегда – четыре,

Приходится из кожи лезть,

Чтоб доказать, что суть вся в том,

Что мы неправильно живём,

Другой ответ, наверно, есть.

Но впрочем, что я… «Villa Sassa» —

Из разных стран людей здесь масса.

Они не то чтобы живут,

А прозябают где-то тут.

И если вы вглядитесь в лица —

Поймёте сразу, без труда,

Что где-то рядом здесь больница —

И очередь у всех туда.

Оттуда – вновь в своё жилище,

Как говорится, на постой.

Един и скорбен круг земной.

И на родное пепелище,

А может быть, и на кладбище

Вернуться хочется домой.

Но будет?! Не цветами зла Земная жизнь для нас мила.

С тех пор как лёг на вилле снег,

Услышав одинокий смех,

На лоджию я выхожу

И там всё время провожу.

Я наблюдаю облака.

И у открытого бассейна,

Где всё ухожено музейно,

Площадку. И снеговика,

Который туловищем длинен,

Головкой мал и примитивен.

Ну, в общем, хилый образец,

Такой же, как его творец.

«Я помню чудное мгновенье…» —

Любви нездешней дуновенье! —

Работники, что снег сгребали,

Его немножко оставляли. —

Не поднималась их рука

На этого снеговика.

Но солнце водружало знамя!

И разрушительное пламя

Фигурку на спину роняло.

И так она потом лежала

Одна, с головкою отставшей,

Себя как будто потерявшей.

Я отводил невольно взгляд,

Как будто в том был виноват.

Но каждый раз, всегда к обеду,

Спеша отпраздновать победу,

Вдруг начинался снегопад.

Апартаменты – «Villa Sassa»!

Не знал я радостнее часа,

Когда мальчишка выбегал,

Смеясь, лепил и воздвигал

Как будто бы снеговика,

А получалось – двойника.

* * * *

Пусть мне простят, но эта драма

Граничит с высшею любовью.

Так только Бог творил Адама,

Творил по своему подобью.

* * * *

А между тем однажды в вечер,

Восстановив снеговика,

Мальчишка рёк – аривидерчи!

И плечи вздрогнули слегка.

И, посмотрев на облака,

Как смотрит раненая птица,

Которой суждено разбиться,

Он убежал от двойника.

О, этот мир – весёлый бутик! —

Опять он солнечно дышал.

Лишь снеговик, как детский трупик,

Весь день неубранный лежал.

Потом исчез. На месте том

Я обнаружил две конфеты —

Любви нечаянные меты

Сразили, как небесный гром.

И я невольно наклонился,

Как будто праху поклонился.

И машинально их поднял,

И словно целый мир обнял.

* * * *

Мне вспомнилась иная даль:

За огородами ракита,

Головка (пятнами побита) —

Узлом завязанная шаль,

Сугробы, спор и толкотня —

Пора домой вести рахита,

Что значило вести меня.

Я не хотел. И я брыкался.

И, коченея, не сдавался.

И ждал с ракитой на ветру,

Когда из братьев – «разведгруппа»

Меня возьмёт в свою игру.

И я за Родину умру —

Мне доверялись роли трупа.

Тогда домой пускай ведут,

Несут и даже волокут,

И нарисуют на кроссворде

Мне дорогой посмертный орден.

И скажут – Гитлеру капут.

И позабыв, что всё – игра,

Я крикну радостно – ура!

Но всё же, если в корень зреть —

В игру не часто хилых брали.

За Родину, чтоб умереть —

Такою честью награждали.

И тут не надо быть пророком,

Чтоб понимать – в семье большой

Быть самым младшим одиноко —

Растёшь не телом, а душой.

Лишённый общего досуга,

Мечтою был я одержим —

Найти товарища и друга

И вдруг, как в сказке, стать большим.

В селе, что под Владивостоком, —

«Через леса, через моря» —

В снегу, достаточно глубоком,

Я сам слепил богатыря.

И получился богатырь —

Худой, ушастый, как упырь.

Но в детстве сказки веет вьюга.

Я полюбил его, как друга.

И каждый день, по мере сил,

Я с ним всё время проводил.

Я объяснял ему – куда

Бегут от дома провода.

И отчего нам черти снятся

Сквозь головную боль и шум.

Что нам не надо их бояться —

Что так растёт наш детский ум.

Мы очень крепко с ним дружили,

И оба – дружбой дорожили.

Мы совещались тихо-тихо,

Когда средь снежных покрывал,

В его я чреве укрывал

Кусочки соевого жмыха.

А утром снова мы встречались

И этим жмыхом угощались.

Но вот однажды в этом мире,

Где дважды два всегда – четыре,

Я к другу своему пришёл

И крошек жмыха не нашёл.

Почувствовав земной предел,

Я в снег упал и заболел.

О годы, полные разрухи! —

Тогда мы мёрли словно мухи,