Виктор Слипенчук - Свет времени (сборник)

Всё так просто и мудро —

Бьются волны о бот.

Занимается утро

Наших вечных забот.

Каждый ныне при деле,

Каждый полон труда —

Рыбаки не умели

Сачковать никогда.

Потому на рассвете —

Откровения миг:

Дай им, Бог, чтобы дети

Не болели у них.

Дай им, Бог, не от скуки —

От Твоей глубины,

Чтобы в долгой разлуке

Были жёны верны.

Чтобы всё было мудро,

Как волна и компас,

Как безбрежное утро

С синевою у глаз.

Бьёт по слипу волна

Так, что падаешь с ног.

И гудит, как струна,

Ваер, взятый на блок.

И, как мамонт, тяжёл,

Поднимается трал.

Только, только б пошёл,

Только б трос не порвал.

Позабыв обо всём,

Мы стоим во весь рост.

Мы-то выдюжим всё,

Только б выдержал трос…

Трал ударил о борт

(Пенной ярости миг) —

Потянулся и вот

У лебёдки затих.

А потом, как всегда,

Нас охватывал кейф

От избытка труда,

И ложились мы в дрейф.

Всё удивительное просто —

И не привыкнешь никогда.

Гуськом, как будто бы по росту,

В порт возвращаются суда.

Конец страде, конец путине —

Плавбаза, сейнеры за ней.

Так с пастбища ведёт гусыня

Своих задумчивых детей.

Ещё вдали столпотворенье,

Но слышатся уже свистки,

Уже ведут приготовленья

К швартовке судна рыбаки.

Уже короче жест и слово,

И боцман выбежал на бак,

В его командах бестолковых

Уже особый шик и смак.

Не перевёлся флот Российский,

А вместе с ним – его друзья!

Волнуюсь, будто в порт приписки

Заходит молодость моя.

Наверно, даже рыбой можно быть,

И жить в каком-нибудь Индийском океане,

И лишь постольку знаться с моряками,

Поскольку в сети чтоб не угодить.

Наверно, даже хорошо быть рыбой,

Которая познала глубину,

Которая, не раз слетев с обрыва,

Так и неведомой осталась дну.

Какие солнечные синие долины,

И водорослей шум над головой,

Где стая рыбья стаей голубиной

Поспешно возвращается домой.

Наверное, быть рыбой – понимать,

Что в раковинах звёздочки алеют

Не потому, что для продажи зреют,

А потому, чтоб в водах обитать,

Им надо воды светом напитать.

И рыбы к раковинам важно подплывают,

И в удивленьи тихо замирают.

Потом, смутившись, мчатся далеко,

Отдавшись струям звонким без труда,

И ощущают – как это легко,

Когда под жабрами звенит вода.

Быть рыбой можно даже и тогда,

Когда волной – как щепку, на песок,

И рядом недоступная вода

Чертою жизни подведёт итог.

Быть рыбой можно, если бы не та,

Что по аквариумам с блохами воюет,

Которая не знает и пруда

И никогда о море не тоскует.

Случилось так, что после драки

Я снегом охлаждал синяк,

Свирепо лаяли собаки,

И сено пахло на санях.

И вспомнились мои покосы,

Озёра с плеском карасей,

И тот мальчишка горбоносый,

Бегущий в страхе по росе.

Чего мальчишка испугался,

О том лишь знают зеленя.

Но помню, как он улыбался,

Что встретил именно меня.

И в этом вещем созерцаньи,

Как некогда и он в беде,

Я вещи наделил сердцами,

Мной отнятыми у людей.

И сразу встало всё на место,

Ушли обиды и усталость,

И не было причин для мести,

И драка удалью казалась.

Читаю Бабеля – мастак!

Слова сочны, как соты.

Я здесь бы написал не так,

Я здесь бы сгладил что-то.

А он не сгладил – заострил,

И, как острил Марк Соболь,

Чего-то не договорил,

Но как-то так, особо…

Хоть этот стиль и не по мне,

Но всё-таки учтите —

Я признаю его вполне,

Ведь Бабель – мой учитель.

Он научил смотреть вокруг

На мир земной, исконный,

Как смотрят на зелёный луг,

Где – женщины и кони.

Сижу у классика, а может,

Он сам у классика сидит,

Но это, впрочем, не тревожит,

Хотя не я, он – знаменит.

Под ёлкой – на куриной ножке,

Поднявшейся до потолка,

Гуляет ёж в колючей шапке,

Похожий на сибиряка.

Он в тишине иголки точит,

Он, верно, знает: что – почём?!

Но выдавать себя не хочет,

Иначе классик – ни при чём.

Читаю стихи Смелякова,

Читаю стихи.

Сработаны крепко, слово

Без всяческой чепухи.

Я радуюсь им в надежде,

Что на закате дня

И сам напишу однажды

Такие, что прозвенят.

Ура, Смеляков, и всё же

За радостью – грусть в груди.

Насколько его моложе —

Настолько он впереди.

В Литинституте, под плафоном,

На подоконник опершись,

Советовал мне Эрнст Сафонов [3] :

Чтобы там ни было – держись.

Тут дело не в прокуратуре [4] ,

А креатуре дел. И впредь —

Приходит волк в овечьей шкуре,

А ты его в тигровой встреть.

О, эти суды-пересуды!

Отчаиваться не спеши —

Не по предательству Иуды

Несём мы крест своей души.

Поэт всегда, как искупленье,

Поэт всегда один как перст.

К нему нисходит вдохновенье,

Когда несёт он Божий крест.

Не надо никогда сдаваться —

Путь вышний неисповедим.

Поэту надо состояться

И он тогда – непобедим.

Ничто в том не было мне внове —

Я был один, один как перст,

Но приходили силы в слове,

Что приводил Сафонов Эрнст.

Поэт презрел освобожденье,

Не принял воли за отказ

От своего стихотворенья

О деспоте,

Поработившем нас.

Что стоят клятвы и обеты?!

Они не стоят ничего.

Извечно судятся поэты

Судом лишь сердца своего.

И судьи молча хмурят брови,

Послав его на эшафот,

Они-то знают: он виновен —

В чём боязно винить народ.

Дурак растёт на всякой почве,

Он вездесущий, как бурьян.

Короче ум – длиннее корни,

Тем больше сеет он семян.

Гнетущим даром обладая,

Он в разуме узрел банальность,

А выживаемость свою

Он возвеличил в гениальность.

Ведь дураку и невдомёк,

Дурак-дурак, дурак новейший!

Он даже не подозревает —

Что дар его – черта простейших.

Умолк, остановился круг —

У всех итог един.

Жизнь выскользнула, как кувшин,

Из просветлённых рук.

Окончились его труды,

Когда из серой глины

Творил он красные кувшины

И для живой воды.

Он никому не передал

Профессии искусство,

А с ним и жизнь свою, и чувство —

Он ждать преемника устал.

Кому нужён гончарный круг,

Когда кругом машины?!

Но во деревнях поутру

Ещё поют кувшины.

Поют о мастере своём,

И в этих чистых звуках

Очарованье узнаём

Его простой науки.

Умолк, остановился круг,

Скатилась в ночь звезда.

И выскользнул кувшин из рук —

И пролилась вода.

Всё реже собираются поэты

В редакцию газеты

Под торшер,

Как будто бы все песни перепеты

И не о чем нам петь теперь.

Я выхожу по каменным ступеням,

Ночь улицею насквозь прожжена.

Лучатся в электричестве растенья

И меркнет в электричестве луна.

Машинный век. Вон вижу на углу

Землечерпалка, крыльями сверкая,

Из недр земли тяжёлую смолу

На благо производства извлекает.

Какого производства, всё равно —

Кусочек мозга выстрадан в металле,

Техническая мысль уже давно,

Как памятник у нас на пьедестале.

Ужели вправду электронный мозг

Тебя, Природа, околдует властно.

И людям не потребуется роз,

Потребуется розовое масло?!

Такими перспективами томим,

Вернулся в дом по каменным ступеням.

И долго цокал лунный луч по ним,

Как будто вдохновлялся он для пенья.

Потом умолк – прожектор полоснул

И смёл тот луч, как призрак коридора.

Машинный век. О, техники разгул,

Не знающий предела и позора!

Мне суть вещей открылась неожиданно

И стала частью моего сознания.

Под микроскопом в капельке обыденной

Вдруг отразились свойства мироздания.

А мир летел туманной дымкой света.

Взывало эхо бездною веков.

И шапку-невидимку все предметы

Чуть приподняли, вслушиваясь в зов.

И я увидел в микромире клетки

Сад бытия: фантазию и явь,

Где яблоко, созревшее на ветке,

Сорвётся вниз – лишь голову подставь.

Жил-был на свете царь,