Вячеслав Ладогин - Спички

Нельзя поддаваться отчаянью: уныние, Ладогин, – гроб.
Не вдруг выбирать собеседника, но чтоб не попался жлоб.
Хватает мне на обед сухого хлеба с травою?
Так – усы всему свету не дёргать, посчитав их за свой укроп.

Я встретился с Пушкиным в дымке, где реальность граничат и сон.
Живые черты, быстрый взгляд, и был полон мучения он,
Его одиночество было уж разбавить ничем нельзя.
…Он смерти своей ожидал, как Рука ожидала гвоздя.
Потом я заснул… и приснился мне осенний лиственный лес,
И голос в том сне моей крёстной, которой уже нет здесь:
«Ты видишь», – сказал мне, – «там, где Александр Сергеич прошёл,
На каждом шагу белый гриб травяной пробуравил шёлк,
А там, где брызнула кровь его по лесам всей России, там —
Рыжими целыми стайками лисички бегут по мхам».

Какая красивая сказка, – подумал я в полусне, —
Нежнее любой колыбельной. Простая. И нравится мне.

Жене отрезал Пустяков:
– Не визитёр в кинотеатры
Я после эфтой «Клеопатры»:
Ни в грош не ставят мужуков.
Там, Тань, египетские… падлы.

Муж заворочался, двуспальной
Кроватью скрипнув. «Раб нахальный», —
Вдруг слышит, сам не понял, как
Шлёп, на паркет упал бедняк,
«Пшёл вон», – шипит царица спальной.

«Не понял, чтой-то ни рожна я,
Танюся, что не так, родная?»…
А Танька, как в кино, точь в точь:
«В мою торжественную ночь
Не приходи. Тебя не знаю».

Знал ужас я и страх свой звал– Иваном.
…Был Глебов кандидат в КПСС.
Мне виделся «Глеб» неким злом коварным —
Так он – так радовался, прям дитя. Он влез
На грудь мне, Славке, зверь, ножищами и, стоя
Как памятник, велел: «Блядь, пушкин, оду
Пиши-кось про меня, не то грудину вскрою», —
Ответствовал я злой частушкой сходу,
Сержант прочь отошёл.

1. От тех, кто враждует, всех тех, кто бунтует,
Ото всех, кто пленяет, во зле обвиняет,
2. Кто кровь обожает, шаббат нарушает,
Меня упаси ты, Отец!
3. Все Хребет мой ломают, как сила – солому,
Но я ж не повинен Греху никакому:
4. Ведь жил себе честно, Тебе же известно,
Очнись! Пробудись, наконец!
5. Встань, будет дремать! Все народы обследуй,
Всех их, оскорбителей правды заветной,
Казни! Без пощады для них!
6. …Ишь, ходят, ишь, рыщут – чуть вечер, собаки,
Урчат животами, готовятся к драке,
По городу бродят – знай, алчут, вояки,
Потрохов приобщиться, к тому ж ведь – моих!
Слышишь?

Припев:
О небесной тропе Твоей думая, проводил в её поисках дни.
И когда забрезжила в сумраке, поспешили ноги мои.

7. Чуть вечер… Ишь, рыщут… треща языками.
Ты скачешь – язык ли у них меж губами,
Нет, меч, честно слово – ведь – меч!
Мол кто нас, охальников, слышит?
8. Гром, нет же! —
Задай, Гром, им перцу небесного, свеже-
помолотого – чтоб сбежать им, понеже…
Ну, как от Грозы – не побечь?!
9. Ах, пусть моя крепость – стоит как стояла:
Ведь кто мой помощник? Вот то-то! Немало
10. Ты явишь добра мне, а им – зла, зла, зла!
11. Гром, вот только что: убивать их не надо,
Пусть Грома попомнят, блудливые чада.
Позор им награда, да – страх им награда,
Чтоб знали бы – наша взяла!

Припев:

12. За то, что творят языками проказу,
Клянясь, чтоб забыть про слова свои сразу —
Пусть скорчит им ужас смертельный гримасу,
Пусть смерть поцелуют в лицо!
13. Но не убивай ты их… – пусть уважают,
Пусть помнят, чья мощь всей землёй управляет,
Кто в Доме Йа’акова главный!.. Смеркает-
14. ся солнце – сейчас стая псов
Голодных нагрянет, вдоль стен будет рыскать…
15. Ай, нет им куска ни далёко, ни близко,
Осталось повыть на луну.
16. А мне – воспевать Твою силу и милость:
Смахнул Ты слезу, что из глаза катилась,
17. Мой Друг, мой Помощник! Вся грудь устремилась
Всего себя выплеснуть в Твою вышину.

Припев:

А теперь, я скажу наилучшее, что прочёл – из исландских саг:
Вот – вечеряет дядя могучий, а ко входу крадётся враг.
Стук в двери. Жена открывает. Темно, ни души. Опять
Стук тот же. Открыл уж племянник… Стучат. Довелось ему встать.
Дверь хозяин открыл. Тут вонзилось копьё во широкую грудь.
Но лицо его не изменилось. Возможно – совсем чуть-чуть.
Взглянув на копьё, дядя молвит: хм, длинные наконечники стали модными.
Всё. Наступил конец. Что сказал тот убийца, сага скрывает от нас,
Спешил он, естесс-но, упиться насилием здесь, и сейчас.

За витринным стеклом механической бабочки крыловидные лопасти
Иллюстрируют ложь, и спешат к суете вне игры дегустаторы пропасти,

Алкоголики пламени, и огнепийцы, трактирных расценок читатели,
Пожиратели угля, и первопроходцы пути к упомянутой матери,

Покупай, налетай, мы красивую жизнь продадим, расфасуем, как сладости.
Механической бабочки крик за витринным стеклом – отрицание слабости,

Ибо слабой душе мы не сможем полёт обещать в наши дали небесные,
Только сильным и смелым подвластны,
                         сквозь тучи таща ввысь их, крылья железные!

Крылья злые, железные – для круженья над бездною.

Теперь все судят! Все – не даром! Дай, дай, дай…
Дай, дай им… с праведных судов – иметь прибыток.
Врёшь! Как судья ни резв, ох, как палач ни – прыток,
Порой, им – не дадут, – я поручусь, – «на чай».

Пустил, вишь, в речку Нерль три, пять ли, шесть… – пираний,
Богатый «апельсин» по буйной пьяни.
Возьми одну из рыб, да клювом вынь – журавль,
(Во камышах плотвиц жил-пожирал,
Журавль – либерал, он – на ура, —
Жизнь черпал из научных – изысканий):

«Ты – очень вредоносный рыбий вид,
Ах ты ж», – Журавль пиранье говорит, —
«Мне, либералу, чужд тоталитарный строй,
Знай, в небе журавлям ваш чужд – кровавый рой,
Уж я читал: ты кротко смотришь – для обмана,
А чуть ни глад, а как ни сушь,
Где кротость, рыбка? Забурлишь ты: «Ешь, грабь, рушь»!
Скелетом станут мышь ли, слон ли, обезьяна…
Я выведу тебя на чистую, дрянь, воду!
Будь съеден за вину, Пираний – подь сюды,
Move, изверг, Move…
Не вышло… – мямлей не была пиранья сроду,
Вцепилась судие рыбёшка – в клюв!

Бедняга прыгает, треск веток, клок коры…
Кричит – кулды журавль – булды,
Насилу сбросил:
«Ф-фу! Солоно пришлося»! —
Вздыхает, грудь раздув…
…«Спасён»! – Вскурлыкнул демагог – но… кроме шуток,
Их – проглотить случись, чай – выгрызут желудок,
От разеванья клюва долго ль – до беды,
«Язвительно» грозят закончиться – суды».

(Вчера за кофе я шутил: «Жена! Боюсь,
Нас, россиян «вовнутрь» возьми – Евросоюз,
«Закат», – по Шпенглеру – «Европы» выйдет – жуток).

Посереди Сенного рынка харчевня. Вот так на! Войдём!
…Средневековая начинка: шалман весь, весь набит – ворьём…

– …Харчо? Но, может быть, питу? – спросил Гомер советских буден. —
Неведомы и чужды людям все рифмы наши на спирту…

Там били женщину кнутом. Я ж – видел, что её не стою,
Что даже тем, мол, пил с тобою, себя не обелю… потом.

Я не сделал всего возможного и совесть моя грязна.
Без моего участия на землю приходит весна,
Освобождая листья из одиночек-почек,
И без моей руки ласточки в небе росчерк,

И без меня потянулись к вымени первенцы стад,
И без меня до осени ястреб считает цыплят,
И без меня прокладывается первая в насте лыжня,
Всё без меня, о мой Боже! Всё без меня.

Ночи мои оплавил изобретательский жар,
Придуманный перечень правил, церковь без прихожан,
Убежавших, сыпля проклятия, храм мой безлюдный кляня.
Без меня моя молится братия, Боже мой, без меня!

На детском велосипеде, изобретённом не мной,
Ездят в стихах медведи. У них турне… Боже мой,
Цепь – не хуже, педали, руль – чем в модели моей.
Чертежи опоздали. Жить теперь веселей:

Растворяется в неудаче жизнь – в арабике сахарок,
Остаётся лишь вера, а значит: только в Бога. Никак не в Рок.

Когда Бог был студентом… был весь космос – ручным зверьком,
Солнце утром казалось упавшим на блюдце цветком,
То гулял я с тобою по вечным, прекрасным садам,
Городя ерунду, за которую нет, не отдам
Голубиного пуха, приклеенного у бачка.
Ты любила меня, я в раю побывал тчк