Джакомо Леопарди - Стихотворения
Противящимся року, С челом открытым, рвущимся к борьбе, С бичующей рукой, залитой кровью
Невиннейшей моей,
Не сыплющим хвалы, Не освящающим, как повелось, Одну лишь трусость давнюю людей. С напрасною надеждою, которой Своих младенцев утешает мир, Со всяческой бессмысленной опорой
Порвал я; лишь одно, Лишь на тебя хранил я упованье, Спокойное одно лишь ожиданье
Припав к тебе, уснуть, Склонив лицо на девственную грудь.
XXVIII
К СЕБЕ САМОМУ
Теперь ты умолкнешь навеки, Усталое сердце. Исчез тот последний обман, Что мнился мне вечным. Исчез. Я в раздумиях
ясных Постиг, что погасла не только Надежда, но даже желанье обманов прекрасных. Умолкни навеки. Довольно Ты билось. Порывы твои Напрасны. Земля недостойна И вздоха. Вся жизньЛишь горечь и скука. Трясина - весь мир. Отныне наступит покой. Пусть тебя наполняют Мученья последние. Нашему роду Судьба умереть лишь дает. Презираю отныне, Природа, тебя - торжество Таинственных сил, что лишь гибель всему
предлагают И вечную тщетность всего.
XXIX
АСПАЗИЯ
Является мне в мыслях иногда, Аспазия, твой образ. Или, беглый, Он предо мной сверкает в месте людном В чужом лице; или в полях пустынных Днем ясным, а порой в безмолвье звездном, От сладостной гармонии родившись, В моей душе, еще к смятенью близкой, Проснется это гордое виденье. О, как любима, боги, та, что прежде Была моей отрадой и моей Эринией. Мне стоит лишь вдохнуть Прибрежный аромат или цветов Благоуханье на дорогах сельских, И снова вижу я тебя такою, Как в ясный день, когда ты в дом вошла, Дышавший свежестью цветов весенних. В одежде цвета полевой фиалки И ангельской сияя красотой, Ты предо мной предстала; ты лежала Средь белизны мехов, окружена Дыханьем сладострастья; горячо, Прелестница искусная, малюток Своих ты в губы целовала нежно, Их обнимала тонкою рукой, И приникали кроткие созданья, Не знающие о твоих уловках, К груди желанной. Чудилась иною Земля, и новым - небосвод, и свет Божественным мне в мыслях. Так мне
в грудь, Хоть я и защищал ее, послала Твоя рука стрелу с живою силой, Стрелу, что я носил, стеная часто, Пока два раза обновилось солнце.
Божественным мне показалась светом Твоя краса, о донна. Не одно ли Внушают нам волненье красота И музыка, что тайну Елисейских Полей нам открывают часто? Смертный Раб, восхищенный дочерью души Любовною мечтою, что вмещает В себя Олимп и всем - лицом, повадкой, Речами - женщину напоминает, Которую восторженный влюбленный (Как полагает он в смятенье) любит. И вот уж не мечту, а только эту, Земную, в упоении объятий, Он любит, преклоняется пред ней. Узнав же заблужденье и подмену, Он гневается; и винит в обмане Напрасно женщину. Небесный образ Натуре женской редко лишь доступен; И, что за дар от красоты ее Влюбленный получает благородный, Ее головке не вместить. Напрасно, Увидев этих взглядов блеск, мужчина Надеется, напрасно ожидает Любви сильнейшей, чем его любовь, От женщины, что создана природой Во всем слабей мужчины. Потому что Коль члены у нее слабей и тоньше, То не сильнее и не глубже разум. И ты еще ни разу не могла Себе представить то, что ты сама Внушала мне, Аспазия. Не знаешь Безмерности любви, ужасных мук, Порывов несказанных, тщетных грез, Тобой во мне зажженных. И вовеки Не поняла б ты это. Точно так Не знает музыкант, что он рукой Иль голосом волшебным вызывает Во внемлющих ему. Та умерла Аспазия, которую любил я. Не стало той, которая однажды Явилась целью жизни всей. На миг Лишь оживает, если милый призрак Передо мною предстает. Не только Еще красива ты, но столь красива, Что, кажется мне, превосходишь всех. Но жар угас, тобой рожденный, ибо Любил я не тебя, а Божество, Что ныне живо - иль погребено В моей душе. Его я обожал; И так мне нравилась его краса, Что я, хоть понял с самого начала Всю суть твой), твои уловки, козни, Все ж, увидав его прекрасный свет В глазах твоих, шел за тобою жадно, Пока оно здесь жило - не обманут, Но, наслаждаясь глубочайшим сходством, В жестоком долгом рабстве пребывал.
Теперь хвались умением своим. Рассказывай, что ты одна из всех, Пред кем я гордой головой поник, Кому я отдал добровольно сердце Неукротимое. Скажи другим, Что первой ты была (но и последней, Надеюсь), для кого мои ресницы С мольбою поднимались и пред кем Я, робкий и трепещущий (сейчас Я от стыда горю), себя лишенный, Ловил покорно речь твою, желанья, Движенья, от надменности бледнел Твоей, светлел при милостивом знаке, От взгляда каждого в лице менялся. Но вот очарование пропало, И на землю ярмо мое свалилось; Вот почему я весел. Хоть и полон Досады я, но после рабства, после Всех заблуждений я, спокойный, стал На сторону рассудка и свободы. Ведь если жизнь без чувств и заблуждений Ночь средь зимы беззвездная, то мне За жребий человеческий довольно Той мести, утешения того, Что на траве лежу я, улыбаясь, В недвижности и праздности и глядя На землю, и на море, и на небо.
XXX
К ДРЕВНЕМУ НАДГРОБЬЮ,
НА КОТОРОМ УСОПШАЯ ДЕВУШКА ИЗОБРАЖЕНА УХОДЯЩЕЙ В ОКРУЖЕНИИ БЛИЗКИХ
Куда идешь? Чей зов
Уводит вдаль тебя,
Прекраснейшая дева? Для странствий кров отеческий одна Ты вовремя ль покинула? Сюда Вернешься ли? Украсишь ли досуг Тех, что сейчас в слезах стоят вокруг?
Твои ресницы сухи, жесты живы, Но ты грустна. Приятна ли дорога Иль неприятна; мрачен ли приют, К которому идешь ты, или мил
Ответа не дают
Суровые черты. Немилость ли небес снискала ты, Любовь ли; счастлива ты иль несчастна Ни мне и никому, быть может, в мире,
Увы, теперь не ясно. То смерти зов; в самом рожденье дня Его последний миг. В гнездо свое
Ты не вернешься. Вид
Своих родных навеки
Ты позабудешь. Место, Куда ты направляешься,- Аид. Там вечное пристанище найдешь ты. Быть может, этот жребий и не плох, Но всех, кто рядом, слышен скорбный вздох.
Не видеть света вовсе, Наверно, было б лучше. Но едва Дожить до дней, когда лишь расцвела
Девичья красота
И облика и стана
И то, что было далью,
Вплотную подошло; В огнях надежд, задолго до того, как Явь бросила на светлое чело
Тень мрачную свою,Как пар, который облачком несло, Трепещущим у неба на краю, Рассеяться, едва успев возникнуть, Сменить на мрак могильный навсегда
Грядущие года,Быть может, разум в этом видит счастье, Но все же чувства жалости высокой И скорби - избежать не в нашей власти.
О мать, внушающая страх и слезы Извечно существам одушевленным, Ты чудом (понапрасну восхваленным)
Считаешься, природа, Рождаешь ты и кормишь, чтоб убить;
Но зло - уйти до срока, За что на смерть ты обрекаешь тех, Кому неведом ни единый грех?
Что ж мучишь безутешным
Страданьем и тоской. И тех, кто покидает мир до срока, И тех, кто будет плакать одиноко?
Куда ни обратись, везде несчастно
Потомство на земле!
Тебе угодно было,
Чтоб обманула жизнь Надежду юную, чтоб скорбью полны Катились волны лет и чтоб защитой Была лишь смерть; неотвратимым знаком,
Законом непреложным Поставила ее ты на пути. Зачем хоть цель в конце столь тяжких
странствий Не сделала ты радостной? И то,
Что носим мы в душе,
В грядущее готовясь, То, в чем единственная наша сила
Копилась к горьким дням,
Ты трауром увила И окружила тучею ненастной
И более ужасной, Чем бури все, открыла гавань нам?
Коль уж и то несчастье,
Что смерти отдаешь ты Всех нас, кого безвинно, против воли,
На жизнь ты обрекла,
То впрямь умерших доле Завидует оставшийся в живых, Чтоб видеть близких смерть. И если правда
А я уверен в этом,
Что эта жизнь - несчастье, А в смерти - благодать, то кто бы мог Желать, чтоб наступил последний срок Для близких (как судьбой предрешено); Остаться, словно тело лишено
Себя же самого,
Глядеть, как от порога
Уносят человека Любимого, с которым много лет Провел; сказать "прощай" ему, хоть нет
Надежды никакой
На встречу в этой жизни; Потом покинутым и одиноким Вновь спутника былого вспоминать В привычный час, в родном краю, в отчизне? Как сердцу твоему, скажи, природа,
Хватает сил, чтоб вырвать
Из рук у друга - друга,
Из рук у брата - брата,
Детей - у их отцов, У любящих - любимых, сохраняя Жизнь одному, когда другой угас? Зачем ввергаешь неизбежно нас В такое горе - пережить, любя, Велишь ты смертным смертных? Но природе Приятно знать о чем-нибудь другом, А не о нашем благе иль невзгоде.
XXXI
К ПОРТРЕТУ КРАСАВИЦЫ,
ИЗВАЯННОМУ НА ЕЕ НАДГРОБИИ
Вот ты какой была. А ныне, под землею, Ты - тление и прах. И над твоим скелетом Напрасно помещен, недвижный и немой, Страж памяти твоей, портрет на камне этом,Минувшей красоты твоей изображенье. Вот нежный взгляд ее, всем в сердце
проникавший, Вот ротик: из него, из урны словно полной, Веселие лилось. Когда-то эта шейка Будила страсть. Пожатье этой ручки Бросало в дрожь, пред этой нежной грудью Бледнели все, плененные любовью. Мгновение прошло - и что же ныне ты? Скелет бесформенный, костей ничтожных груда! Под камнем гробовым - печальные останки.
