Зинаида Гиппиус - Стихотворения, не вошедшие в сборники
Почему бы каждый день?
И куда девалась тень?
Что это такое?
Для того, чтоб обмануть,
Свод небес так ясен.
Соблазнить и обмануть,
Убедить кого-нибудь,
Что наш мир прекрасен.
Не поддамся этой лжи,
Знаю, не забуду:
Мир кругом лежит во лжи…
Ворожи, не ворожи —
Не поверю чуду.
ЖИТЬ
Как будто есть — как будто нет…
Умру наверно, а воскресну ли?
То будто тень — то будто свет…
Чего искать и ждать — известно ли?
Вот и живем, и будем жить,
Сомненьем жалким вечно жалимы.
А может быть, а может быть,
Так жить и надо, что не знали мы?
В НОВОЙ
Отблеск зеленый в дверном стекле,
поют внизу автомобили.
Не думаю о моей земле:
что тут думать? Ее убили.
Вы, конечно, за это меня —
за недуманье — упрекнете?
Я лишь жду, чтоб прошло три дня:
она воскреснет — в новой плоти.
СТЕНЫ
Амалии на Rue Chernovitz
Ни на кого не променяю
Тебя,— ни прелести твоей.
Я ничего не забываю,
Живу сияньем прежних дней.
И если в сердце нет измены,
Оно открыто чудесам.
Печальна ты… А в окнах — стены
Растут все выше к небесам.
Но пусть растут они огромней,
Пусть холоднее милый взор,
Я только близость нашу помню,
И солнце в окна, и простор!
18 декабря 1932
Париж
ЗДЕСЬ
Чаша земная полна
Отравленного вина.
Я знаю, знаю давно —
Пить ее нужно до дна…
Пьем, — но где же оно?
Есть ли у чаши дно?
СЧАСТЬЕ
Есть счастье у нас, поверьте,
И всем дано его знать.
В том счастье, что мы о смерти
Умеем вдруг забывать.
Не разумом ложно-смелым.
(Пусть знает, — твердит свое),
Но чувственно, кровью, телом
Не помним мы про нее.
О, счастье так хрупко, тонко:
Вот слово, будто меж строк;
Глаза больного ребенка;
Увядший в воде цветок,—
И кто-то шепчет: довольно!
И вновь отравлена кровь,
И ропщет в сердце безвольном
Обманутая любовь.
Нет, лучше б из нас на свете
И не было никого.
Только бы звери, да дети,
Не знающие ничего.
У МАЛЕНЬКОЙ ТЕРЕЗЫ
Ряды, ряды невестных,
Как девушки, свечей,
Украшенных чудесно
Венцами из огней.
И свет, и тишь, и тени,
И чей-то вздох — к Тебе…
Склоненные колени
В надежде и мольбе.
Огонь дрожит и дышит
И розами цветет.
Она ли не услышит?
Она ли не поймет?
О, это упованье!
О, эта тишина!
И теплое сиянье,
И нежность,— и Она.
1933
ТЫ
Ты не приходишь, но всегда,—
Чуть вспомню,— ты со мною.
Ты мне — как свежая вода
Среди земного зноя…
НА ФАБРИКЕ
Среди цепей, среди огней,
В железном грохоте и стуке,
Влачу я цепь недобрых дней.
Болят глаза, в мозолях руки,
Но горестный привет я шлю
Тебе, мое изнеможенье:
Я недостойную люблю,
Я жду, хочу, ищу забвенья.
Свистите, скользкие ремни!
Вы для меня, как шелест крыльный.
О пусть длиннее длятся дни,
И гром, и лязг, и ветер пыльный!
Страшусь ночей я тихих… Вновь
Она стоит передо мною,
Моя позорная любовь,
Она, чье имя не открою.
Ее одну, ее одну
Я в сонном стоне призываю…
Как изменившую жену,
Люблю ее — и проклинаю.
ДРУГОЙ
Т.С. В-р
Неожиданность — душа другого,
Удивляющая вновь и вновь.
Неожиданность — всякое слово,
Всякая ненависть и любовь.
Неожиданностей ожидая,
Будь же готовым им стать слугой.
Неожиданность еще двойная,
Если женщина — твой «другой».
УСЛОВИЯ
Был тихий вечер и весна.
Нам звезды светили любовно.
Вы мне сказали: я верна,
Но — верностью не безусловной!
Услышав это в первый раз
(Я знал лишь верность без условий),
С улыбкой я взглянул на вас
И отошел — не прекословя.
ОТЪЕЗД
До самой смерти… Кто бы мог думать?
(Санки у подъезда. Вечер. Снег.)
Никто не знал. Но как было думать,
Что это — совсем? Навсегда? Навек?
Молчи! Не надо твоей надежды!
(Улица. Вечер. Ветер. Дома.)
Но как было знать, что нет надежды?
(Вечер. Метелица, Ветер. Тьма.)
ДВЕ СЕСТРИЦЫ
Тихонько упрекала
Любовь свою Сестру:
Оставить убеждала
Жестокую игру.
Шептала ей: «Послушай,
Упрямицей не будь!
Оставь людские души,
Не трогай их, забудь.
И я несу терзанья,
И я пытаю их.
Но сладки им страданья
И раны стрел моих.
Ты ж — словно тихим жалом
Пронзаешь дух и плоть,
Отравленным кинжалом
Не устаешь колоть…
А потому не странно
(И вечно будет так),
Что я для них желанна,
Аты для них — как враг».
— «Сестрица, я не злая,
Ведь я тебе Сестра!
Все знаю и сама я,
И это не игра.
Прости, что прекословлю,
Пойми, пойми меня!
Я в душах путь готовлю
Для твоего огня.
Поверь: моей отравы
Не знавший человек —
Тебя, с твоею славой,
Не примет он вовек!
И видишь: от кинжала
Сама я вся в крови…»
Так отвечала Жалость
Сестре своей — Любви.
АРФА
Откуда плывут эти странные звуки?
В них горечь свиданья, в них тайна разлуки,
На здешнюю муку нездешний ответ.
Из дальних покоев волна их струится,
На арфе любимой играет царица,
Жена Александра — Елизабет.
На струнах лежат ее нежные руки,
И падают, падают легкие звуки.
Их ангел как будто на крыльях принес.
Но падают тихими каплями слез.
ТЕРЕЗА
Ты оглянулась… Было странно,
Взор твой встретив,— не полюбить.
Но не могу я тебя от Жанны
В сердце моем отъединить.
Жанна и Ты… Обеим родная,
Та, которой душа верна,
Нежная, грешная и святая,
Вечно-трепетная страна.
Ты и она — вы досель на страже.
Вместе с ней Одного любя,
Не испугаетесь силы вражьей;
Меч у нее — меч у тебя.
СЛОВА И МОЛЧАНЬЯ
Есть на земле Слова: они как тени,
Как тень от тени,— в них не верю я.
И есть Молчанья — сны без сновидений,
Как бы предчувствие небытия.
Зато другие мне равно угодны;
И открывается душа моя,
Когда Слова крылаты и чисты…
Когда Молчанья трепетно-свободны,
И грустно мне, что слов не любишь ты.
REMEMBЕR![34]
«…Тот край, где о „прости“ уж и помину нет…»
«Прости» — Жуковский.«…В разлуке вольной таится ложь…»
Когда разлуку здесь, в изгнаньи,
Мы нашей волей создаем,
Мы ею гасим обещанье
И новых встреч, свидания в краю ином.
Любовь всегда, везде одна.
И кто не Высшим указаньем
Здесь, в этом мире расстается —
Того покинула она.
Покинула и не вернется.
Не даст исполниться святым обетованьям.
Разлукой вольной — вечный круг
Смыкается и там, за гранью:
Прощанье в нем без упованья…
Разлука вольная — страшнее всех разлук.
ПРИДВЕРНИК
Дойти бы только до порога!
Века, века… И нет уж сил.
Вдруг кто-то властно, но не строго
Мой горький путь остановил.
И вижу: дальше нет дороги.
Сверкают белые огни.
Старик, у двери, на пороге
Рукой мне машет: «отдохни!»
Ужели новое томленье?
Опять века, века, века
Здесь, на пороге? С нетерпеньем
Я поглядел на старика
И тотчас начал сказ мой длинный:
Волнуясь, путаясь, спеша,
Твердил и каялся: повинна
Во всем, во всем моя душа!
И нет такого дела злого,
Какого б я не совершил… —
Старик, с усмешкою суровой,
Поток речей моих прервал:
«Не торопись! Кто ни прибудет,
Во всем винит себя тотчас:
Там разберут, мол, и рассудят
И все грехи простят зараз.
Грехов у каждого не мало,
Ты огулом казниться рад…
