Сборник Сборник - Моё лучшее стихотворение

Цветет в Рябинине герань,
И на столе вздыхает ткань
Камчатой скатертью с кистями…

Смеются алые уста,
Когда — нарядна и проста —
Ты пьешь рябиновку с гостями.

В ковригу воткнут синий нож,
И чарка алою слезою
Блестит…

Я знаю — ты живешь
За малой речкой Бирюзою.

К тебе за Бирюзу пойду,
Щеколду у дверей найду,
Сдержу — чтоб не раздалось звона…

Ушли ли гости? Все ли спят?
Не спишь ли ты? Считает сад
Хладеющие листья клена…

Рябинин-город! Явь иль сон? —
И смех, и волосы что лен,
И рассудительные речи.

В светлице — шитые холсты,
И вздохи теплой темноты,
И в полотне прохладном плечи!

Не зря в Рябинине подряд
Семь дней сверкает листопад,
Не быть ли заморозку ныне?

И не сочтешь ли ясным сном
Ты утром иней за окном
И снег туманный на рябине?..

А ты?
Входя в дома любые —
И в серые,
И в голубые,
Всходя на лестницы крутые,
В квартиры, светом залитые,
Прислушиваясь к звону клавиш
И на вопрос даря ответ,
Скажи:
Какой ты след оставишь?
След,
Чтобы вытерли паркет
И посмотрели косо вслед,
Или
Незримый прочный след
В чужой душе на много лет?

Усердней с каждым днем гляжу в словарь.
В его столбцах мерцают искры чувства.
В подвалы слов не раз сойдет искусство,
Держа в руке свой потайной фонарь.

На всех словах — события печать.
Они дались недаром человеку.
Читаю: «Век. От века. Вековать.
Век доживать. Бог сыну не дал веку.

Век заедать. Век заживать чужой»…
В словах звучат укор, и гнев, и совесть.
Нет, не словарь лежит передо мной,
А древняя рассыпанная повесть.

Пусть достанутся мальчикам самые лучшие
   книги —
Описания неба, строений и горных пород,
Трудовых инструментов — от камня до первой мотыги,
Незнакомых народов и климатов разных широт.

Мы об этом и сами когда-то тревожно мечтали —
Пусть на стол им положат усталых моторов сердца,
Механизмы часов и машин потайные детали —
И они их сломают, но смогут понять до конца.

Дважды два — не четыре, и дважды четыре — не
   восемь.
Мир еще не устроен, как это ему надлежит.
Бьют железом о камень, и воздух грозовый несносен.
И война, как чума, по Европе еще пробежит.

Пусть достанется мальчикам столик с чертежным
   прибором,
Шкаф для верхнего платья и этот особый уют,
Создаваемый жесткими полками в поезде скором
И летящими шторами узких военных кают.

Пусть достанутся мальчикам двери, открытые настежь,
Путеводные звезды, зажженные нами во мгле,
И мечта о всеобщем, большом человеческом счастье
На еще неуютной, еще предрассветной земле.

Есть в военном приказе
Такие слова,
На которые только в тяжелом бою
(Да и то не всегда)
Получает права
Командир, подымающий роту свою.
Я давно понимаю
Военный устав
И под выкладкой полной
Не горблюсь давно.
Но, страницы устава до дыр залистав,
Этих слов
До сих пор
Не нашел
Все равно.

Год двадцатый.
Коней одичавших галоп.
Перекоп.
Эшелоны. Тифозная мгла.
Интервентская пуля, летящая в лоб, —
И не встать под огнем у шестого кола.

Полк
Шинели
На проволоку побросал,—
Но стучит над шинельным сукном пулемет,
И тогда
   еле слышно
     сказал
       комиссар:
— Коммунисты, вперед! Коммунисты,
     вперед!

Есть в военном приказе
Такие слова!
Но они не подвластны
Уставам войны.
Есть —
Превыше устава —
Такие права,
Что не всем,
Получившим оружье,
Даны…

Сосчитали штандарты побитых держав,
Тыщи тысяч плотин
Возвели на реках.
Целину подымали,
Штурвалы зажав
В заскорузлых
Тяжелых
Рабочих
Руках.

И пробило однажды плотину одну
На Свирьстрое, на Волхове иль на Днепре.
И прошли головные бригады
Ко дну,
Под волну,
На морозной заре
В декабре.

И когда не хватало
«…Предложенных мер…»
И шкафы с чертежами грузили на плот,
Еле слышно
   сказал
     молодой инженер:
— Коммунисты, вперед!.. Коммунисты,
     вперед!

Летним утром
Граната упала в траву,
Возле Львова
Застава во рву залегла.
«Мессершмитты» плеснули бензин в синеву, —
И не встать под огнем у шестого кола.

Жгли мосты
На дорогах от Бреста к Москве.
Шли солдаты,
От беженцев взгляд отводя.
И на башнях
Закопанных в пашни «КВ»
Высыхали тяжелые капли дождя.

И без кожуха
Из сталинградских квартир
Бил «максим»,
И Родимцев ощупывал лед.
И тогда
   еле слышно
     сказал
      =командир:
— Коммунисты, вперед!.. Коммунисты,
     вперед!

Мы сорвали штандарты
Фашистских держав,
Целовали гвардейских дивизий шелка
И, древко
Узловатыми пальцами сжав,
Возле Ленина
В мае
Прошли у древка…

Под февральскими тучами —
Ветер и снег,
Но железом нестынущим пахнет земля.
Приближается день.
Продолжается век.
Индевеют штыки в караулах Кремля…

Повсеместно,
Где скрещены трассы свинца,
Или там, где кипенье великих работ,
Сквозь века,
   на века,
     навсегда,
       до конца:
— Коммунисты, вперед! Коммунисты,
    вперед!

В день именин, а может быть, рожденья,
Был Заяц приглашен к Ежу на угощенье.
   В кругу друзей, за шумною беседой,
Вино лилось рекой. Сосед поил соседа.
   И Заяц наш, как сел,
Так, с места не сходя, настолько окосел,
   Что, отвалившись от стола с трудом,
Сказал: «Пшли домой!» — «Да ты найдешь ли
      =дом? —
   Спросил радушный Еж.—
   Поди, как ты хорош?
Уж лег бы лучше спать, пока не протрезвился!
   В лесу один ты пропадешь:
Все говорят, что Лев в округе объявился!»
Что Зайца убеждать? Зайчишка захмелел.
«Да что мне Лев! — кричит. — Да мне ль его
   ==бояться?
   Я как бы сам его не съел!
Подать его сюда! Пора с ним рассчитаться!
   Да я семь шкур с него спущу
   И голым в Африку пущу!..»
Покинув шумный дом, шатаясь меж стволов,
   Как меж столов,
Идет Косой, шумит по лесу темной ночью:
«Видали мы в лесах зверей почище Львов,
   От них и то летели клочья!..»
   Проснулся Лев, услышав пьяный крик, —
Наш Заяц в этот миг сквозь чащу продирался.
   Лев — цап его за воротник!
   «Так вот кто в лапы мне попался!
   Так это ты шумел, болван?
   Постой, да ты, я вижу, пьян —
   Какой-то дряни нализался!»
Весь хмель из головы у Зайца вышел вон!
«Да я… Да вы… Да мы… Позвольте объясниться!
Помилуйте меня! Я был в гостях сейчас.
   Там лишнего хватил. Но все за Вас!
   За Ваших Львят! За Вашу Львицу! —
Ну, как тут было не напиться?!»
И, когти подобрав, Лев отпустил Косого.
Спасен был хвастунишка наш!

Лев пьяных не терпел, сам в рот не брал
   хмельного,
Но обожал… подхалимаж.