Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

Любимый ключ, — о нелюбовь! Ключицы
Стянули грудь, но ключевой водой,
Но пахнущим тревогой ситцем,
Но даже сердцем — все-таки с тобой.

И смятый, как платок, весенний север
Исходит влагой. Божится гранит.
В божнице мед томительного сева,
Несеянный покой тобой звенит.

Тобой звенит, как улей растревожен,
О перегуды, отгулы влюбленных пчел!
Что из того, что день тобою прожит —
Я сердце сердцем перечел.

Любимый ключ, о нелюбовь, и звонкий
Затвор тобой, тобой раскрепощен —
И в мире мы, и вовсе претворен
Келейный свет, и может быть еще.

Настороженный, осторожный покой.
Ветер играет в орел или решку
Листьями, ливнем и даже тобой,
Даже тобой — в глубине неутешной.

Мой ли, как ночь, неуживчивый день,
Вдруг занемогший — несносные осы! —
Плетью вплетает, как в косы, в плетень,
В годы тобою раскосые весны.

Ночь одичала, как пес на цепи.
О раскурчавилось море денницы!
Мимо, о мимо, — пусть гаснут в степи
Неотторжимые Божьи ресницы.

Нательный крест, нательная любовь,
Изнеможенье суеты и стужи.
Неосязаемая сердцем кровь
Вдоль обмелевших вен, темнея, кружит.

Не шемаханский шелк, не тлен,
Не тень, что теневые соты,
Что восковой, благоуханный плен,
Пленительные, тесные тенета?

Вне наших рук, пора, пора —
Нетленным и нетельным осязаньем —
Мы замыкаем бедствием пера
Не наше соловьиное свиданье.

Так тухнет свет, — пора, пора,
Тревога ветреного ситца,
Так тухнет свет, так падают ветра,
Моя сестра, — телесная денница!

О надо мной сомкнулись, как вода,
Стенаньями разгневанные стены.
Как воск, расплавилась слюда,
Недугом душным мысли бренны.

И в холоде расплавленный покой
Подернулся корой самозабвенья.
И в смежный мир, как в мир иной,
Плакучее нисходит вдохновенье.

Разлука, ты? Восторженная тень
Последнего, как ты, касанья —
Стремительный и горестный слепень
Недавнего воспоминанья.

Теряюсь я — и сновиденья нет, —
Не покидала ты сухую нежиль
Растерянных и стылых лет.
Час от часу твое дыханье реже.
Разлука, ты!

Неотступна, как стужа, ты беспокойней
Растерявшихся веток от ветра.
Недостойная — сердцу достойней —
Свидетельница страсти — Федра.

Любострастье — и строфы и строки —
Расцветает необорный ветер —
Любострастье, и около ока
Морщины светлейшие в свете.

Одиночество Федры и память
По ладоням стекает в ладони.
Нестерпимые волосы — пламя
Любовной и дымной погони.

Неотступней бессонницы — Федра.
Неотступнее стужи и строже
И стремительней дикого ветра
Разгневанное теменью ложе.

Федра!

Не предам и никогда не выдам
Бренному бездолию валов
Твое цветение садов,
Непомерная Атлантида.

Тебе ль страшны пустыни голоса,
Тоска кочующих созвездий.
Прими, как нежность, мертвое возмездье
И подводные небеса.

Тебе подвластна медленная бездна
Нагромождающихся дней,
Первоцветенье всех огней, —
И разве сердце сердцу бесполезно?

В своем молчании таи
Избыток страстного покоя.
Пусть людям отойдет людское,
Слиняет мир, как кожа у змеи.

Храни и слушай водорослей голос.
Подводные ты чувствуешь ветра?
О неповторная пора, —
Не здесь ли счастьем сердце раскололось?

Рукоплескай, Атлантика! Коррида
Валов твоих — и бешен бой.
Во сколько раз бессмертнее покой,
Твое цветенье, Атлантида!

Франческа, помнишь, геральдической пылью
Пахли страницы и падал день.
И падали сквозные крылья,
Сквозные веера, и пахла тень.

Франческа, плен, плечо и плаха,
Неодолимый Дантов круг.
Но и теперь, сильнее страха,
Первоцветенье тленных рук.

Горючий снег и перепуганные губы.
Летучий свет — наш светозарный лёт.
И никогда не схлынет в убыль
Сияющий и любострастный гнет.

И в мире нет имени неопалимей
И неприступнее нет —
Франческа да Римини,
Свет!

I

Городовой тасует карты —
За обшлагом — приблудный туз,
И незаконного азарта,
И шулерства — святой союз.

Февральским медленным дыханьем
И нежным снегом воздух сыт.
Топорщатся живым сияньем
Заиндевелые усы.

К нему слетает муза смерти
И с ним о Боге говорит,
А он червонный прикуп вертит
И пламенем земным горит.

Дыханье затаило время,
Как человек перед прыжком,
И оступившаяся темень
Кричит и падает ничком —

А там, вверху, в окне чердачном
Рассвета равнодушно ждет,
С трудом прикинувшись невзрачным,
Большой толковый пулемет.

></emphasis>

Солдат окурок потерял,
Солдат ругаться не устанет,
Не видит он — под ним провал
И в том провале — даже дна нет.

Он шарит пальцами в снегу,
А ночь все шире, шире, шире,
Еще на этом берегу,
Еще в привычном, здешнем мире.

Вблизи — всего лишь в двух шагах —
Земной огонь отсыревает,
Шипит и плачет и впотьмах,
Как белый ангел, умирает.

Скользит, цепляется о воздух,
Как стая ласточек, снежок,
Крутясь на перекрестках звездных,
Ложится ковриком у ног.

И, покидая изголовье,
Суровых Ладожских глубин,
Стекает безглагольной кровью
Нева сквозь тяжкий панцирь льдин.
></emphasis>

Окно из мрака вырывает
Струящийся и желтый снег,
И лязгает, и замирает
Вагонный бестолковый бег.

В ночи, жонглируя огнями,
Рукою машет семафор;
Перекликаются свистками
Небесный и земной простор;

И дымным шлейфом зацепляясь
О телеграфные столбы,
Кочует поезд, извиваясь,
В бессонных поисках судьбы.

И снова в Дно и в Бологое
Попеременно бьет пурга,
И небо, как отвар густое,
Роняет черные снега.

Опять сменяют паровозы,
Клубится шлейфом пар, и вновь
В ночи стеклянные морозы
Сжимают царственную кровь.
></emphasis>

Не спится сторожу никак —
Он бродит вдоль по коридорам.
Дорогу уступает мрак
Блуждающей свече с позором,

И, устыдившись, за спиной
Опять смыкается, нетленный,
И вновь музейной тишиной
И тьмой насыщен воздух пленный.

Здесь осторожен каждый звук.
Нежней дыханья спящих статуй
Скользит по голой бронзе рук
Струею отблеск лиловатый.

Душа дворца во мгле холодной,
Душа дворца в глубоком сне
И в малахитовой, в подводной,
В огромной тонет тишине.

Еще хранят кариатиды
Над входом царские гербы
От посягательств и обиды
И от превратностей судьбы.

II

Он говорил: «Ужель свобода
Замерзшей птицей на лету
Падет, покинув высоту
Отравленного небосвода?
Ужель российская зима,
Изнемогая от гордыни,
Не вызволит свои твердыни
Из-под полярного ярма?
Ужели нежная свобода
Бездействию обречена?
Сама собой уязвлена
Самодержавная природа:
Подводное течет тепло,
Морские возмутив глубины,
И в прах дробятся, как стекло,
Как бы взбесившиеся льдины.
Пусть смертью пахнет эшафот,
И кандалы во мгле железной
Скрипят, и в бездне бесполезной
За годом исчезает год, —
Сквозь первозданное молчанье,
Сквозь ледовитый строй зимы
Прорвется черное дыханье
Внезапно возмущенной тьмы.
И ты, нежнее самых нежных,
Сорвав с лица терновый мрак,
Подымешь на путях таежных
Судьбой окровавленный флаг.
Нам даровал высокий век
Любви губительную участь —
Растаять, радуясь и мучась,
И знать, что смертен человек».

Он говорил: «Неизъяснимо
Веселье смерти и любви,
Когда, взволнована, томима,
В грязи, и в прахе, и в крови,
Ослеплена пожаром страха
И взрывом сокровенных грез,
Расплывчатая в вихре слез,
Стоит — небесным ложем — плаха;
Когда надменная война.
Как зверь, в стальных тенетах бьется,
Взывает, стонет, плачет, рвется,
До крайности напряжена —
В огромную пустыню мира,
В очаровательный покой
Нас счастье смерти за собой
Ведет, для отдыха и мира».

Он говорил, а между тем
Свежел над Петербургом ветер,
Крепчал мороз, и на рассвете
Казался воздух мертв и нем,
И дворник на снегу лиловом
Метлою выводил узор.
А там, над ним, над снежным кровом,
Полуприкрыв крылом простор,
Парила муза смерти в синем,
Холодном, солнечном огне,
И оседал тревожный иней
На уходившей тишине.
О, как все нестерпимо просто,
И можно ль опровергнуть смерть —
В невольной тишине погоста
Нам ближе и понятней твердь.
Мы сладостно в земле остынем
От утомительной игры,
Мы нелюбимую покинем
Сестру — для ласковой сестры.

III

Река подъемлет ледоход,
Хребет безгривый обнажая,
Ломает, силы напрягая,
Предсмертный синеватый лед.

Шуршат разрыхленные льдины,
И странным шумом напоен
Рябой и серый небосклон,
И тают снежные седины.

Освобожденная вода
В разверстых трещинах зияет,
И льдин щербатая гряда
И кружится, и проплывает.

Так в революционной стуже,
Еще бездействием слепа,
Растерянно и жадно кружит
На снежных площадях толпа.

И смертью озаряя лица,
Обезобразив города,
Сквозь непрорубный мрак струится
Междуусобная звезда.
></emphasis>

Трусливый тщетно ждет пощады
И революции бежит.
Однообразные громады
Теряют свой привычный вид —

Над устрашенною столицей,
Подземный заглушая гуд,
Ширококрылые зарницы
Чредой мятежною бегут,

Язвят расплавленные тучи,
И странный, искаженный звук
Летит предвестником падучей
И разрешеньем смертных мук.

И вдруг касается рука
Земли — и все не в счет, все даром:
Да, если сердце под ударом,
На что грядущие века?

О, как расчетлива и лжива
Нас уязвившая мечта,
И ты — земная высота
Свободы — противоречива.
></emphasis>

Тягучие сжимая звенья
И обвиваясь вкруг домов,
Сверкая чешуей голов,
Свое змеиное движенье

Толпа не в силах изменить,
И душной кровью демонстраций
Невольно улицы дымятся,
И город продолжает жить,

И конница в тени лиловой
К решеткам жмется, и народ
Сквозь гам и говор митинговый
Себя восторженно несет.

И над пожарищем тюрьмы
Над обожженной жизнью камер
Суровый ветр недвижно замер,
Смущен отчаяньем зимы.

Сгибая ржавое железо
Февральских бурых облаков,
Морозный воздух поборов,
Взлетает к небу Марсельеза.
></emphasis>

Заря над розовым Кронштадтом!
Что значит смертный приговор?
Врастает облаком крылатым
В лазурь — Андреевский собор.

В глазах стеклянных отраженный,
Играет луч, сияет день,
Но для души освобожденной
Все прах, все смерть, все тлен и тень.

К нему летит Господний голубь,
И от лучистого крыла
Светлеет ледяная прорубь
И тает, растворяясь, мгла.

И ты — нежнее самых нежных,
Сорвав с лица терновый мрак,
Вздымаешь на путях таежных
Судьбой окровавленный флаг.

Нам даровал высокий век
Любви губительную участь —
Растаять, радуясь и мучась,
И знать, что смертен человек.