Елена Шварц - Лоция ночи

Я читаю псалмы над самою собой,
Над ладонью, над белой рукой,
Над сплетением линий, над Волей, Судьбой.
О забудь, о забудь свое счастье и горе,
И расступится Жизни Чермное море!
На глазах у себя превращаюсь в костяк,
Сползает от пенья плоть.
О, как скоро все будет пыль.
И земля, и звезды — и даже Огонь
Воды не переживет.
Я оставила все —
Как моряк на утопшем своем корабле, —
Деньги, паспорт, одежду,
И долго кружилась в море, держась за весло,
И не чаяла жизни уже, но теченье
К островам Блаженства несло.

Наконец смирилась,
Наконец — умалилась.
Видно, это угодно Богу.
У себя на руках уместилась,
Отнесла в собор к порогу.
Положила на паперть дитя Поста —
В лед молчанья,
В воду покаянья,
В весеннего в трещинах снега стекло.
Не в отца — слабосильно
И слезьми обильно,
В мать — провал лица,
И совсем оно —
Спуск куда-то вниз,
Где темным-темно.
Беру я, как мертвец,
Дар пустоты — и мир
В игольное ушко
Сочится глаз моих.

Стою за вратаря — а бесы бьют
Мячом соблазна — чтобы пропустила,
И, отбивая, прыгая весь день,
Лицом в траву упала — нету силы.
О, тут они сбежались всей гурьбой!
И, гомоня и окружив кольцом,
С расчетом лупят сблизи — чтоб
Похлеще мне окровянить лицо.
Но не дождетесь: шеей, языком,
Глазами отобью я — чем угодно.
Я знаю: проигравшему — в огонь,
А Богу — победители угодны.
Тут мне на помощь выступает Лев,
Он их пронзает золотой стрелою,
Они кричат и корчатся, а он
Мне лечит раны жаркою слюною.

Снятся мне до сих пор светские сны,
Грешным делом — даже постом,
Вот сегодня — будто бы на бегах
Ставлю на лошадь по кличке «Потом».
О Боге я думала — где Он, — бродя по двору,
Вдоль стены кирпичной, ворот.
То к дереву никла, то к нутру.
И когда он меня позовет?
Что он мне ближе отца, сестры,
Но не бренного моего ребра.
Все искала я слово — роднее, чем «ты»,
И чуть-чуть чужее, чем «я».

В наше кладбище с древних дней
Ложатся святые, девицы, старухи,
Проросло камнями, на буквах — цвель,
Сирени тянутся вниз руки
Взбить эту черную постель.
Рассказывали сестры, что когда-то
Чудное было здесь явленье —
Все слышалось из могилы святой
По ночам — флейта, смехи и пенье.
Ну не вынесли — стали копать,
Видят — щели в гробу светятся,
Будто свет там горит внутри.
Подумали — бесы бесятся.
А великого старца домовина была,
И они его громко спросили:
«Слышишь, отче? Во имя Христа —
не обидишься? — мы б отрыли».
Доски подняли — там горит свеча,
А старец смеется, сидит,
Рубаха сотлела, сползла с плеча,
И веселый, как пьяный, на вид.
А гроб и вправду полон вина,
И его как лодку качает.
Старец весело им говорит:
«Воскресения мертвых чаю.
Уж близко, близко, заройте скорей,
Не мешайте праздновать тут.
Я слышу, слышу предпенье трубы,
И ангелы обновленье несут».
Я с тех пор — как мимо иду,
Наклонюсь, крестясь от прельщенья, —
«Отче, скоро ль?» — и слышу гул,
Будто ветер из-под земли: «Мгновенье!»

Братец Волк! Братец Лев!

Ох, держите меня под руки —
Сейчас я буду восклицать!
Как слова ждут! Как некоторы жаждут
Окно ножом под горлом открывать.

Братец Волк! Братец Лев!
Бог как ночная рубаха
К телу прилип —
Сорочка счастливая
Вдохновенья и страха,
Сердца морской прилив.

Братец Волк! Братец Лев!
Вдохновения запой — запила.
Ноги мягкие, как водоросль,
Кровь пьяна!
О, запой! Да пьют — меня.

Не отличить — как слово переходит
В огонь и воздух. За спиною ждут
Так нежно — будто демон с человеком
Как близнецы сиамские живут.

Старый ворон сердце мое просил —
Воронятам своим отнести:
«А то закопают в землю тебя,
мне уж не выскрести». —
«Злая птица, — ему отвечала я, —
Ты Илью кормил и святых,
А меня ты сам готов сожрать,
Хоть, конечно, куда мне до них».
Отвечала птица: «Вымерзло все кругом.
Холодно, греться-то надо.
Я сердце снесу в ледяной свой дом,
Поклюют пусть иззябшие чада.
Не шутка — три сына и дочь…»
Я палку швырнула в него: Прочь!
Ночью проснулась от боли в груди —
О, какая боль — в сердце боль!
Спрыгнул Ворон с постели, на столик, к дверям —
С клюва капает на пол кровь.

Вчера, вчера топили баню,
И, крепко веником хлещась,
Все становилась я грязнее —
О, бело-розовая грязь!

Но все же, все ж таки — по контуру
Легчающих нагих телес
Двойник златой протерся, огненный
Чрез поры лавою пролез.

Кругом же банный чад парил,
Как ладан грубый, — виноваты,
Все терли бедный свой мундир,
Новили кожаные латы.

И двойника я пламенеющего
Обратно втерла руковицей,
Бросая в вечер, маем веющий,
И ржавый веник свой лысеющий,
И скользко тающее мыльце.

Вот праздник Поста гремит,
Как воды поток.
Стала я пустой, как водосточная труба,
Как барабан.
Выбивают руки мои
На боках — песню.
Как воды поток,
Пост меня омыл —
Он сползает вниз,
Унося старую кожу.
«Постой, куда,
Человек ветхий?»
Вот уже Поста
Половина,
И я половиной чиста,
Половиной — змея,
Мелюзина.
Но надеюсь я,
Что к его концу
Стану я гола,
Как из почки лист.
Обступила меня
Пустынников тьма,
Из египетских, темных,
И пригоршнями прямо в глаза, в висок,
Прямо в нежные глуби ума
Раскаленный и томный
Швыряют песок.

Каялась я — по шее ладони ребром
Лупила, хлыстом обвивала тело, —
Много раз заходило солнце во гневе моем,
И добра своего жалела.
Наедалась и в пост досыта
И грешила, бывало, вином.
Даже солнце светить мне стыдится,
Иногда — как ударит лучом.
Только дождь не жалеет горючих,
На меня не жалеет слез,
И паук с презреньем паучьим
Свой домик к другим перенес.
Мнится мне — так я извратилась, —
Страшна, как непогребенный,
А гляну в зеркало — иногда
Лицо как у просветленных.

Мне призналась сестра — бородатая Фрося:
«Вот ты видишь, что я некрасива, как грех,
Бородавка под носом — с грецкий орех,
Бороденка щетинится грубым покосом.
Даже бабушка, мать не любили меня.
И в кого я уродом таким уродилась?
Я взывала бы к Богу, молилась,
Но Богу — как ты думаешь — тоже ведь я не нужна?
Вот когда б красоту принесла и швырнула
На алтарь как овцу —
Так другое бы дело…»
Мы корзинки плели. «Ты б отдохнула, —
Скоро в церковь, и прутья к концу».
Мы на службу пошли. На закате
Фиолетово церковь нежна.
Полно, полно, сестра, тебе плакать,
И ты тоже Богу нужна.
Ты молись так: «Боже, Царь!
Если б дал Ты мне шелк, и парчу, и злато,
Я бы все принесла на алтарь,
Но Ты дал мне сермяжку и жабу —
Вот я все, что могу, отдала.
Ты зачти, как вдове ее лепту….»
Отшатнулась она от меня,
Дико вскрикнула, как эпилептик:
«И сама ты не больно красива
И не очень-то молода.
Я-то думала — ты мне подруга,
А ты жабою назвала!»
Зарыдала она, побежала
И рыдала в весенних кустах.
Я за ней: «Ах, прости! Ты прекрасна!
Ей-же-ей — на закате, в слезах!
Я завидую тебе,
Бороды твоей кресту,
Я б с тобою поменялась —
Не держусь за свое „я“.
Что такое „я“? Фонтан
В океане. Бульк — и сгинул — мириады.
А мы мучимся, горим,
Будто запертые ады».
Так я долго бормотала —
Слезы вытерла она и сказала только — «Ах!». —
«Я клянусь, что ты прекрасна
с лентой бороды, в слезах!
Ну прости, в последний раз!»
Колокола длинный бас.
И пошли мы с нею мирно
В церковь, что ждала уж нас,
Как купца Багдад иль Смирна.