Михаил Дудин - Сто стихотворений

Пшеница убрана, и скошен
Во славу праздника ячмень.
И подступает с новой ношей
В колючей изморози день.

И в эту изморозь, как в стену,
Уходят серые столбы.
И можно сдунуть с кружки пену
И заглянуть на дно судьбы.

Когда-нибудь и ты меня поймешь
Перед своею совестью в ответе.
И с опозданьем истина сквозь ложь
Перед тобою встанет в ясном свете.

Но к моему тревожному огню
Ты не спешишь в холодный час заката.
И я тебя за это не виню:
Я сам безбожно опоздал когда-то.

Твою судьбу угадывая, сам
Твоей судьбе печалью не перечу.
И призываю новым парусам
В открытом море ураган навстречу.

И в старый след ложится новый след,
И медленно смываются границы.
И счастлив я, что вижу звездный свет
В пустую ночь через твои ресницы.

Уговор и приказ — вхолостую,
Все напрасно, грози не грози.
Разгребатели грязи бастуют,
И Марсель утопает в грязи.

Запах тленья, назойлив и плотен,
Растворяя в себе креозот,
Из утробных глубин подворотен
На туманное утро ползет.

Ржа, рыжея, бежит по железу
Желобов на вчерашний уют.
Превосходно свою марсельезу
Разгребатели грязи поют.

Песне тоже непросто по росту,
Встав над горем пропойц и кликуш,
Вековую корысти коросту
Соскребать с человеческих душ.

Поднимается песня в проказе
Родником неземной чистоты.
И глядят разгребатели грязи
На Марсель со своей высоты.

Над Землей каруселя,
Клубятся созвездий рои,
Проститутки Марселя,
Полночные звезды мои!

Вас сорвала с орбит
Превращений земных карусель.
Но Марсель не скорбит,
А смеется и плачет Марсель.

Ночь, жестка и жестока,
Упала на плиты ничком.
Ожиданье порока
Стучит о порог каблучком.

Но любовь из постели
Уходит, моли не моли.
Проститутки Марселя,
Печальные сестры мои!

Ревность — нож под ребро,
И не требует глотка глотка.
Умирает Рембо,
И судьба продается с лотка.

В перезвоне стаканов
Идет торжество рождества,
И слетает с платанов
Последнею стаей листва.

Без любви, без укора,
Всегда и во всем холодна,
Словно глаз сутенера,
Глядит в переулок луна.

Под надежную кровлю
Лениво спешат сторожа.
Наказанье любовью
Страшнее петли и ножа.

Не будет ни встреч, ни обманов
У старой судьбы на краю.
Последние листья с платанов
Летят через душу мою.

И нет ни тоски, ни боязни,
Спокойствием полнится взгляд.
Последний кончается праздник,
Последние листья летят.

Летят через память о лете,
Летят через тысячи лет,
Сквозь легкий туман на рассвете
Полетом погибших планет.

Веселье кончается скукой,
И время меняет наряд.
Над самой последней разлукой
Последние листья летят.

А нынче — голая зима,
Как рифма без стихотворенья.
Хоть плачь или сходи с ума,
Но снега нет и — нет забвенья.

Прошедшее обнажено
В душе, как на рельефном снимке,
И пересеяно пшено
Воспоминаний по крупинке.

Какую кашу заварит
Жизнь беспощадная на завтра?
Что из восторгов и обид
Сплетет поэт, ее соавтор?

Ведь могут ижица и ять
Опять с грядущим днем лукавить?
Но ничего нельзя изъять
И ничего нельзя исправить.

Там, в нашем Августе, созрели
Хлеба в полях, и звонкий зной
Густую зелень акварели
Просвечивает желтизной.

Там за науку страсти лето
Наград не требует взамен.
Там все продуто и прогрето
И каждый миг благословен.

Там на лугу пасутся кони
И шмель в татарнике жужжит.
Там грудь твоя в моей ладони,
Как вся вселенная, лежит.

Как быстро кончилось вино
И новогоднее веселье;
Через холодное окно
Глядит туманное похмелье.

Но ведь блистали на балу
Вдвоем Поэзия и Проза.
И прорастала на полу
Тобой оброненная роза.

И ворох старых новостей
Под снегом стынет без призора.
И век железных скоростей
С тоской страстей не кончил спора.

Смолкает музыка в ночи
Под завывание метели, —
Но вместе с веком две свечи
Пока еще не догорели.

Ах этот взгляд! Ах этот праздник
Благословенного огня!
Он иногда и нынче дразнит,
Как в давней юности, меня.

Дразни, блистай, души посредник,
В вечернем сумраке страстей
И ослепи меня в последнем
Восторге гибели моей.

Малинником диким зарос откос
Над поворотом реки.
Сладчайший ветер твоих волос
Коснулся моей щеки.

Мир, который нас окружал,
Малиной спелой пропах.
Губ твоих малиновый жар
Растаял в моих губах.

И через души прошли века,
А может быть, только миг.
Потом в океан унесла река
Твой просветленный лик.

Неведомо мне, на какой волне
Время оборвалось,
Но все еще снится моей седине
Ветер твоих волос.

Волна, звеня колечками,
По камушкам поет.
И девочка над речкою
По берегу идет.

Идет-проходит павою
По берегу реки
И рвет рукою правою
Ромашки лепестки.

Плывет в траве до пояса,
Гадает про меня.
И тают оба полюса
От нашего огня.

По капле время точится
И просветляет нас.
И мне до смерти хочется
К той девочке сейчас.

Взглянуть бы в очи-проруби,
Поймать бы синий взгляд…
Да не летают голуби
На сорок лет назад.

А тот блиндаж, где я сложил
Стих о друзьях моих,
Как будто некий старожил,
От старости затих.

Вокруг него сухой бурьян,
Белее полотна,
Стоит — ни цвета, ни семян,
Лишь видимость одна.

Вдавился камнем в слой земной
Блиндаж, обросший мхом.
И тех, кто здесь дружил со мной,
Не разбудить стихом.

Я тоже стар, колюч и сух,
Как выцветший бурьян,
И только мой упрямый дух
Воспоминаньем пьян.

Порой тоска житейской прозы
Нас держит крепче якорей.
…Грустит сирень. Пасутся козы
Над прахом матери моей.

Могила стоптана. Ограда
Растащена по кирпичу.
Что мне на этом месте надо?
Чего ищу? Чего хочу?

Я здесь! Но я уже не здешний.
Здесь все забыло про меня,
Пока я шел сквозь ад кромешный
Двух войн, блокады и огня.

Пока среди сестер и братий
В кровавом месиве дорог
Я душу матери растратил
И эту память не сберег.

Я выйду в рожь. В родное поле.
В седое, как мои виски.
И, рухнув, выплачу на воле
Всю горечь страха и тоски.

И может быть, из сердца прянут
Слова, как птицы из силка,
И мне в глаза мои заглянут
Два материнских василька.