Андон Чаюпи - Поэзия социалистических стран Европы

Ни с водой породнен и ни с берегом.
Один поставлен натиск отражать, —
дрожащая невеста иной раз перед сватами пройдет
то дробный стук подкованных копыт
разбудит эхо
то лета благодать позолотит его рассыпанным зерном.

Журчанью тихому беседы внемлет чутко
покровом льда одет в морозный сумрак
парит над радужным кипеньем пенных брызг.

Но свет обманный померк.
Придавлен темнотой в глухом ущелье
между призывом и дорогой дальней
усилием последним ловит он
прощальный отблеск солнца
во мраке под собою.

Тихо, тихо паучишка
нить прядет.
По полянке, под сосенкой, серна малая бредет.

А на небе из-за склона
ночь серебряная встала,
ночничок она достала
из глубокого затона.
И незрячего сынишку сон ведет к жилью.
«Под ресницами людскими я гнездо совью».
«Зрейте, ягодки!» — кузнечик
верещит в траве.
И прядет паук тихонько
нити две.

Боль-тоска меня снедает,
зла, люта.
Роза шип мне в грудь вонзила, шип с зеленого куста.

Вот и плачу, плачу, плачу
посреди прозрачной ночки,
бисерные ручеечки
стряхиваю наудачу,
и звенят они о мрамор,
словно молоточки.
О ты, роза, ветвь зелена, грудь терзает шип колючий!
О ты, роза, ветвь зелена, лучше грудь мою не мучай!
Мое сердце кровоточит:
ток-ток-ток…
На шипе колючей розы ядовитый сок.
Без слезы моей ужели
все цветы бы оскудели,
месяц плыть не мог?
И земля бы в колыбели
не заснула в срок?
Иль чужой тоскою хочешь утолить лихую боль!..
На поляну льют созвездья слезы, жгучие, как соль…
О, страдать при звездах легче!
Боль, боль, боль.

Эта ночь околдовала
лес и луг.
Где ты, где ты, соловейко! Без тебя скучает друг!
Слышишь тоненький звоночек:
колокольчик — синий венчик,
белой лилии бубенчик.
Слышишь, слышишь, словно струнка,
ягодка гудит любая,
незабудка голубая!
Сладкий запах льют соцветья в этот сонный мир.
Приходи скорей, колдунья,
будет славный пир!
«Зрей, невестушка!» — кузнечик
верещит в траве.
И на мягонькой постели
тянет, тянет паучишка
нити две.

Я один. Во всей округе
только ночь.
С кем тоской мне поделиться, радостью кому помочь?
С волоска, лесная вила,
ты росой меня поила!
Мне испить давала бражки
травка девичья из фляжки.
Воспеваю я сиянье звездных стай.
А в груди моей теснится и ликует целый май.
Эти пестики, тычинки,
и соцветья, и былинки,
сладкий запах, источаемый цветами
над лесами, над лугами, над полями,
мотыльков полночный трепет,
ручейков немолчный лепет,
сонной залежи дыханье,
звезд бессонное мерцанье —
все в груди моей, как моря
всплески, вздохи,
колыханье.
Воспеваю, воспеваю все ночное колдовство!
Это дикое цветенье, сладострастие его!
Что за ночь!
Но кому печаль поведать, радостью кому помочь?
Расцвела ночная ветка,
вырос жаждущий цветочек;
только сердце кровоточит,
льются капельки на травы —
редко-редко.

Ты пряди-ка, паучишка, свою нить,
тихо, тихо, чтоб ее не повредить.
Глядь, поймаешь этой ночью
что-нибудь!
Сможешь в сети мою песню
замануть.

Что грозите окруженьем?
Что пугаете нас смертью?
Окруженье! Но всегда мы
Жили тесно в окруженье,
За оградой заточенья,
Где цепей звенели звенья!
Смело сам я сбросил тягость,
Угнетавшую мне душу,
Одолел я все преграды
Стен высоких и широких.
Вылез из капкана злобы,
Сеть отчаяния сбросил,
И одним прыжком могучим
Я, как зверь, ушел на волю
А с вершины той, где ветер
Треплет волосы, где вольно
Дышит грудь, там будет легче
Вылететь из окруженья.
В высоту взлечу я смело,
Устремлюсь в даль без предела.
Что грозите страшной смертью,
Мне про молодость напомнив?
Я как ветвь в цвету весеннем,
Что плоды приносит летом.
Ширь шагами измеряют —
Жизнь годами не измерить,
Ведь и в час один возможно
Пережить всю жизнь, как вечность.
Светлый месяц в полнолунье
Повстречал я на вершине,
С неба колесом огромным
Он катился вниз по склону.
По лугам я шел цветущим
И взбирался на вершины,
Все спешил я дальше, дальше
Через горы и долины.
Пробираясь, шел на север,
Шел к селенью небольшому,
Шел туда, где я родился,
К старому родному дому,
Чтоб в саду моем весеннем
Утром с веточки на ветку
Нежные развесить нити
Юношеских грез, мечтаний.
Пусть блистают одиноко
Темной полночью глубокой.
Здесь стою и жду я солнце,
Молодое, на восходе.
Я приветом встречу солнце,
С ним хочу я побрататься!
Солнцу так скажу: «Я утром
Заблещу в твоем сиянье.
По всему большому миру
Дай с тобою прокатиться.
Над людьми ты только ходишь
По просторам поднебесья, —
К людям ты проникни в души,
Скованные льдом ужасным.
Тьма отчаянья в их душах,
В их сердцах лишь ил кровавый.
Просвети людские души,
Жилы и сердца прочисти!
Свет сияет на востоке,
Гибель всем богам приходит,
Время восставать титанам,
С небосклона ниспровергнуть
В мрачные, как тьма, теснины,
В топи самой черной тины,
В холод, в льдистые глубины
Солнце старое и звезды.
Молод я, и мне недавно
Вещий сон веков приснился.
Видел я, как небо в блеске
Опускается на землю.
Все колышется, все блещет,
Ярко ветви расцветают,
И сады моих желаний
Ширятся, растут и крепнут.
Нет ни старости, ни смерти,
Если в жилах кровь струится.
Для вершин страны свободной
Нет преград и окружений!
Солнце новое с востока,
Окружить меня не смогут,
Погубить меня не смогут —
Ты меня обнимешь, примешь:
На вершине той над кручей
Я взлечу в твой пламень жгучий!»

О Великое Безголовое Нечто, будь ты проклято вечно!
Вновь гноятся ладони людские — это раны на них гвоздевые,
и опять погребальную песню захрипели птицы слепые,
тьмы зловещие птицы — совы.
О Великое Безголовое Нечто, будь ты проклято снова и снова!
Встарь, толпу лжебогов разогнавши сурово,
принял крест Человеческий Сын.
Переместились кресты голгофского цирка
из гнилой Иудеи в королевский Берлин.

При кровавом тюремном мерцании шуцманской лампы
что ты можешь, хорват, поделать?
Остается одно хорвату — глотать свои горькие слезы!
Солоны слезы те.

Сохранится ли белым
оплеванный, голый идеал твой, распятый
навек на кресте?
При кровавом тюремном мерцании шуцманской лампы
что ты можешь, хорват, поделать,
если длится Европы Страстная Пятница,
если Сын Человеческий вздернут на крест,
если жгут ему раны и кожу дерут,
если пули летят и проклятья камнями катятся?

Длится, тянется Европы Страстная Пятница!
Содрогается шар кровавый — Земля —
от Капштадта до Пекина, от Рима до стен Кремля.
При мерцании заупокойной лампады
пьет за тризной хорват и печально поет:
вот еще одна голова, как кровавое семечко, с плеч слетает.
К мачте вновь пригвожден адмирал!
Но смотри:
рассветает
Интернационал!