Андон Чаюпи - Поэзия социалистических стран Европы

Ой, любимый, яблоко на ветке,
Где ты с партизанами в разведке?
Губы где твои, глаза и брови,
Блеск зубов и сабля наготове?
Над немым селом встают туманы…
Почему их нет? Где партизаны?
Я горой пройду — мертвы засады,
Где вы, партизанские отряды?
Никого? Одна иду дорогой,
Где гремел недавно бой жестокий.

Через брод я вам еду носила,
Вам с черешни ветку отломила.
Лугом я иду, зеленым садом.
Разливалась здесь весною ранней
Песня партизана удалая.
Ты здесь песней мое сердце ранил:
«Ой ты, девушка, душа родная!»
На меня взглянул ты светлым взглядом
И тебе всю душу отдала я.

Ой, любимый, мне пришли привет твой
Приходи в село по-над Неретвой,
Солнце встанет ласково над нами,
Тополя листвой заколыхают,
Переулки заблагоухают,
Нашим смехом — мятой, васильками!
Ой, любимый, отблестит зарница,
Пусть пшеница на твой серп ложится!

Печаль разлуки,
печаль ухода
звенит в солдатских шагах.
И тонут,
как это жаркое солнце,
радость в душе
и смех на губах.

С богом!
Солдаты свой край покидают
и глядят на туманный склон.
Шаг за шагом,
одно за другим погибают
сомненья нестройных, усталых колонн.

И дождь,
и растоптанный горный снег
на круче,
где не ступал человек, —
это пустяк.
Ни ветер в лицо,
ни ущелья,
ни голые скалы
не остановят отряд усталый —
это пустяк.
Преодолеют наши сердца
бездонные эти провалы.

Шагает войско,
усталое войско —
в глазах ненасытный голод.
И все же
у сердца такое свойство:
оспаривать боль и беду
и беречь навязчивую мечту —
солнечный город.

Перевал.
Войско на марше.
На дне тумана — родные поля.
Войско, прощаясь, рукою машет,
Земля,
как много тебе отдают,
как много тебе отдают,
о попранная земля!

Посмею ли я на тебя взглянуть на рассвете,
увидеть глаза твои — глубокие омуты Неретвы,
как пропасть, бездонные:
в них вспыхнет страданье и кровь заалеет на круче!
Забылся я, грешник, в бреду, одинокий и раненый,
в ночи после боя, на этой лежанке залежанной:
ох, только б увидеть глубокие омуты Неретвы,
пусть в небе плывут облака в ожидании жатвы,
все дальше, все дальше…

Прошу: одари меня, ночь! Сверкают и движутся звезды
по небу, распятому горними кручами Чврсницы.
В терновнике шепчется ветер и трется о скалы.
Не спит кто-нибудь? Есть ли кто-нибудь, кто бы увидел,
как в сердце сжимаю войной заглушенное слово
в селе этом вымершем, сумрачно горбящем крыши?
Зачем эта рана в груди? Почему не проходит?

Не дайте заглохнуть, о горы,
зерну, что заложено в душу мою, словно в пашню.
Не знаю, где смерть притаилась в засаде.
Предчувствую многие весны,
предчувствую нашу любовь… Не высказать этого.

Частицей души поспешим причаститься
К далекой стране, к небесам далеким,
Чтоб и в разлуке не разлучиться
С тополем, с облаком одиноким,
Которым подарена эта частица.
Не будем ходить по земле с испугом:
Пускай поведает наши тайны
Морским берегам и речным излукам
Слеза случайная, смех случайный
И берег неведомый станет другом.

Иное увидим при хмурой погоде,
Иное — в певучести знойного гула
И сызнова обретем в походе
Все то, что в глубинах души уснуло.
И к заводи каждой,
К поляне каждой,
Увидев незримые их сраженья,
Привяжемся сердцем,
Исполненным жажды,
Косноязычья
И благоговенья.

Земля поразит нас разнообразьем,
И все позабытое
Вспомнится снова,
Когда мы все города украсим
Красотами городка родного —
Тополем,
Облаком одиноким,
Знакомым окном
И дымком пекарен…

Давайте всем небесам далеким
Свои глаза,
Не скупясь,
Раздадим!

Повстречался я с нею за горной грядой.
Мимо пастбищ я шел по тропинке крутой.
Шел я к склонам зеленым за грань перевала,
Чтоб ко мне моя Соча, целуя, припала,
Чтобы спутала волосы ветром долины
И покоем овеяла блудного сына.
Я ее повстречал, и она ослепила,
Словно серым крылом светлый мир заслонила.

Где слова, чтоб обнять эту просинь излучин,
По которой тоскую, которой измучен?
Что за цвет? Голубой? Серебристый? Зеленый?
Все река полонила — эти долы и склоны.
Вся она словно сон, как трава молодая.
Отшумевшие ветры вновь шумят, пролетая.
Где слова, чтобы выразить эти красоты?
Разве можно прибавить к синеве позолоту?

Предо мною граница, синеглазая Соча.
Как влекут, как манят эти ясные очи!
Здесь, где быстрым судам неизвестна дорога,
Мне бы синей надежды и любви хоть немного!
Если тянет тебя к синеве небосвода,
Пусть он будет как эти бегущие воды;
Если манят тебя чьи-то нежные очи,
Вспомни Сочу, вернись к своей Соче!..

Сегодня вечером мы будем любить за них.
Было их двадцать восемь. Было их пять тысяч и двадцать восемь,
было их больше, чем в песне может вместиться любви.
Сейчас бы они были отцами. Сейчас их нет в живых.
Мы, которые по перронам века отболели одиночеством всех мировых Робинзонов,
мы, пережившие танковые атаки
и никого не убившие,
маленькая моя, большая моя,
сегодня мы будем за них любить.

И не спрашивай, могли ли они вернуться. И не спрашивай,
могли ли они повернуть обратно в последнем пути,
когда впереди алел Коммунизмом горизонт их желаний.
По их лишенным любви годам, все в ранах и при этом прямо
прошло будущее любви. У них не было тайны примятой травы,
не было тайны опустившейся руки с выпущенной лилией,
не было тайны первой расстегнутой пуговицы там,
где шея сходит на нет.

Были ночи, была проволока, было небо, на которое смотрят
в последний раз, были поезда, которые возвращаются пустыми.
Были поезда, и были маки, и с ними, с печальными маками того
лета войны, отлично наловчившись подражать,
соревновалась их алая кровь.

А на Калемегданах и Невских проспектах, на Южных бульварах и
на набережных Расставания, на площадях Цветов и мостах Мирабо,
прекрасные и тогда, когда не любят,
ждали Анны, Зои, Жаннеты. Ждали возврата солдат.
Нe вернутся, ну что ж, их белые, не знавшие объятий шеи
достанутся парнишкам помоложе.

Не вернулись. По их расстрелянным глазам
прошли танки, по их расстрелянным глазам,
по их недопетым марсельезам. По их простреленным как решето
иллюзиям. Теперь бы они были отцами. Теперь
их больше нет, там, где встречаются, чтоб любить,
там сейчас ждут их могилы.

Маленькая моя, большая моя,
сегодня мы будем любить за них.