Антология - Европейская поэзия XIX века

Люблю тебя, достойный вол, ты мирной
и мощной силой сердце мне поишь,
как памятник, ты украшаешь тишь —
полей обильно-вольных мир обширный.

К ярму склоняя свой загривок смирный,
труд человека тяжкий ты мягчишь:
бодилом колет, гонит он, но лишь
покой в твоих очах, как будто мирный.

Из влажно-черных трепетных ноздрей
дымится дух твой, и, как гимн веселый,
мычанье в ясном воздухе полей;

И в вольном оке — цвета мглы морей —
зеленое молчанье, ширь и долы
в божественной зеркальности своей.

Угрюмый Лютер двух врагов имел
И одолел за тридцать лет[218] сражений,—
Печальный дьявол просто захирел
От всех его псалмов и обвинений,

А беззаботный папа оробел,
Когда, Христовым словом, грозный гений,
Его сразив, на чресла меч надел
И дух свой окрылил до воспарений.

«Оружье наше — всемогущий бог! —
За ним народ вопил неугомонно.—
Мы супостатов победим, собратья!»

А он вздыхал и думал утомленно:
«Прими меня, господь, я изнемог,
Не в силах я молиться без проклятья!»

Зеленых свежих веток
Рукою ты касался,
Он и тогда казался
Кровавым, этот цвет…

Гранат наш снова зелен
В саду пустынном этом,
Как он прекрасен летом,
Когда теплом согрет.

А ты, мой бедный отрок,
Поникший стебелек мой,
Всей этой жизни блеклой
Навек увядший цвет,

Лежишь в земле холодной,
Зарыт в могиле черной,
О, этот необорный
Щемящий, лютый бред…

Туман плывет над седыми
Взъерошенными холмами,
Мистраль воюет с волнами,
И пенное море ревет,

А в маленьком городишке
Народ веселится чинный,
Удушливый запах винный
Дурманит и в голову бьет.

Со скрипом вращается вертел,
Под ним догорает колода,
Охотник стоит у входа
И словно кого-то ждет,

Глядит он, как в небе багровом
Птиц стаи кружатся темных,
Как мыслей тяжких, бездомных
Блуждающий хоровод.

Солнце царит, затопляя
Землю потоками света.
Встало огромное лето
В огненной вышине.

В городе раскаленном
Тени соборов сини,
Площади, как пустыни,
В душном томятся огне.

В каплях горячего пота,
В тяжкой усталости зноя
Жуткою желтизною
Лица людей бледны.

Лишь в полутемных нефах
Урны белеют прохладно —
Праху великих отрадно
В сумраке тишины.

Лина, зима подступает к порогу,
в холод одетый, подъемлется вечер,
а на душе у меня расцветает
              майское утро.

Видишь, как искрится в розовом свете
снег на вершине горы Федриады[221],
слышишь, как волны кастальских напевов
              в воздухе реют.

В Дельфах священных с треножников медных
пифии громко и внятно вещают,
слушает Феб среди дев чернооких
              щелк соловьиный.

С хладного брега к земле Эолийской,
льдистыми лаврами пышно увитый,
рея на лебедях двух белоснежных,
              Феб опустился.

Зевсов венец на челе его дивном,
ветер играет в кудрях темно-русых
и, трепеща, ему в руки влагает
              чудную лиру.

Возле пришедшего бога, ликуя,
пляской встречают его киприады,
бога приветствуют брызгами пены
              Кипр и Цитера.

Легкий корабль по Эгейскому морю
с парусом алым стремится за богом,
а на корме корабля золотится
              лира Алкея.

Сафо, дыша белоснежною грудью,
ветром наполненной встречным, в томленье
нежно смеется, и волосы блещут,
              темно-лиловы.

Лина, корабль остановлен, повисли
весла, взойди на него поскорее;
я ведь последний среди эолийских
              дивных поэтов.

Там перед нами страна золотая,
Лина, прислушайся к вечному звону.
И убежим мы от темного брега
              к весям забвенья.

В великом круге гор, среди гранита,
бесцветно-бледны, ледники отвесны,
молчание в тишь безглаголья влито,
полдневное безгласие лучей.

Без ветра сосны словно бестелесны,
подъяты к солнцу, в воздух тот редчайший,
и лишь журчит, как цитры звук тончайший,
вода, златясь чуть зримо меж камней.

Три грозди есть на лозах винограда:
в одной — освобожденье от скорбей,
в другой — забвенья краткого отрада,
а в третьей… Но не пей

ты сок ее, сулящий сон глубокий:
знай, стерегут могильный этот сон
бессонное страданье — страж стоокий
и тайный тяжкий стон.

О жизни гость, не медли ни мгновенья!
Покуда льется в чаши рдяный ток,—
насытив голод, но без пресыщенья
покинь пиров чертог.

Пусть розы и гиметского тимьяна
еще струится сладкий аромат
и все друзья ликуют неустанно
в сиянии лампад,—

Ступай! Печально за столом постылым
смотреть, как меркнут яркие огни,
печально одному путем унылым
брести в ночной тени.