Федор Сологуб - Том 5. Война. Земля родная. Алый мак. Фимиамы

Мутное утро грозит мне в окно,
  В сердце – тревога и лень.
Знаю, – мне грустно провесть суждено
  Этот неласковый день.

Знаю, – с груди захирелой моей
  Коршун тоски не слетит.
Что ж от его беспощадных когтей
  Сердце моё защитит?

Сердце, сбери свои силы, борись!
  Сердце мне шепчет в ответ:
«Силы на мелочь давно разошлись,
  Сил во мне больше и нет!»

Насыщен воздух влагою
И холодом объят,
А капли пара тонкого
С земли в него летят.
Туманами окутана,
Из глаз исчезла даль,
Трава росою плачется
На горькую печаль.

Моя душа подавлена
Великою тоской
И, как мертвящим холодом,
Объята тишиной, –
И впечатленья новые
Мне горько-тяжелы:
Их радость претворяется
В смятенье зыбкой мглы.

Небо бледно-голубое,
Звёзды трепетно мерцают,
Тучки бледною толпою,
Точно призраки, мелькают.
Спит в тумане бледном поле.
Мглой задернулися дали.
Внемля горькой, горькой боли,
Сердце ноет от печали.

  Чайка, предвестница бури,
Вьётся над морем с пронзительным криком,
Тучи сгоняют прозрачность лазури,
Волны хохочут в веселии диком.

  Грусть, как предвестница горя,
Реет над сердцем моим утомлённым.
Думы, как волны сурового моря,
  Тяжко владеют умом полонённым.

Не терпит жизнь помех.
В её русло валить каменья
И преграждать её теченье –
Незамолимый грех.

Чтоб не погибли наши нивы,
Ты хочешь реку обуздать!
О нет, пора бы знать:
Не страшны вольные разливы, –

Внезапны и страшны
Проказы скованной волны!

Между каменных громад
Захирелые берёзы.
На ветвях у них блестят
Бриллиантовые слёзы.

Бледный мальчик к ним пришёл;
Ствол берёзы обнимая,
С нею тихо речь повёл:
«Ах, берёзка дорогая!

Что ты плачешь по утрам?
Что ты ветки опустила?» –
«Не мила столица нам!
Видишь, – пыль нас облепила.

Вот и трудно нам дышать,
Вот и льются наши слёзы.
Нам и солнца не видать!»
И заплакали берёзы.

Какая тишина! Какою ленью дышит
Дремотный сад!
Какою радостью беспечной пышет
Его закат!

Мой старый клён, ты прожил много,
Но что ты рассказать бы мог?
Спокойна и убога, –
Перед тобою сеть дорог.

Поник ты старыми ветвями
Над одинокою скамьёй.
Весенними ночами
Ты слушал речи страсти молодой?

Видал ты здесь потайные свиданья?
Хранил ты на коре своей
Следы ножа – немые начертанья,
Понятные лишь ей?

Скучающий старик, едва ли
В твоей тени
Слова любви звучали,
Едва ли пролетали
Ликующие дни.

Вот сыплет ночь движением нескорым
Рой звёзд на небе бледно-голубом,
И бледная луна над косогором
Взошла серпом.

Заснувшая беззвучно деревушка
Так ярко вся луной озарена,
Что каждая лачужка,
Как на столе красивая игрушка,
Мне в ней отчетливо видна.

Загадочные силы!
Когда взойдёт над ними день?
Темнее сумрака могилы
Их обнимающая тень.

  Ночью морозной и тёмной
  Старец бездомный
  В поле бредёт, замирая.
  Холод его усыпляет,
  Снежный сугроб наметает
  Вьюга седая.
  Вьюга метёт,
  Вьюга поёт:

«Вихри снежные вью,
Песни в поле пою.
Люблю я широкий и вольный простор,
Степей без конца и без краю.
В селеньях людских и в ущелиях гор
Я бешено рвусь и рыдаю».

Он изнемог. Надвигается мгла,
Ветер отвеял от сердца печали,
Снежные хлопья его приласкали.
  Вьюга его обняла.
В бешеном разгуле вьюга в поле пляшет,
И фатою снежной на скитальца машет:

  «Нет и нет пути.
  И куда идти!
  Я ли не нарядна?
  Засыпай скорей.
  На груди моей
  Отдохнуть отрадно».

«Прекрасно всё вокруг, – он грезит, замерзая:
  Широк простор сияющих небес;
  В дремоте сладкой ветви наклоняя,
    Задумался зелёный лес.
    Обвиты цепкой повиликой
     Его седые пни;
     Расцвёл шиповник дикий
      В его тени,
      И ландыш белый
       Цветёт».

  Померкли грёзы. Труп оледенелый
Лежит, а вьюга вихри вьёт,
И песни злобные поёт.

Морозен ясный день, а солнце встало рано.
Зима, смирись, – близки весенние деньки.
Сквозь тонкую вуаль февральского тумана
На солнце яркое смотрю из-под руки.

Возносится оно победно и багряно, –
Невольно сузились пытливые зрачки.
На диске солнечном, как быстрый дым кальяна,
Дрожат свинцовые проворные кружки,

А книзу мечутся кинжалы золотые.
Я опустил глаза, – как призраки цветные,
Запрыгали везде лиловые цветки.

Вы, солнца красного горячие отброски,
Мрак разгоняете, а всё его отростки
Живучи и цепки.

Обман и глупый, и смешной!
Со всех сторон оклеен ящик
Позолоченною тесьмой,
И говорит, склонясь, приказчик:
«Изображенье там лежит
Того, кто вам всего дороже».
Вы ящик вскроете, – и что же?
Там только зеркальце блестит.

Вручает нам ларец красивый
Судьба в начале наших дней,
И мы с улыбкой горделивой
Храним залог любви своей.
Когда ж откроет размышленье
Ларец в полуночной тиши,
В холодном зеркале души
Своё мы встретим отраженье.

Золотого счастья кубок
Отдали от алых губок,
Погляди скорей вокруг, –
От тоски кому не больно ль?
Малой капли не довольно ль
Для смягченья долгих мук?

Если взор твой будет жаден,
Скажет совесть, что украден
Твой безоблачный Эдем
У того, кто пред тобою
Шёл дорогой трудовою
И безрадостен, и нем.

Росла, росла волна прилива,
To бурно мчалась, то ползла
Туда, где, высясь горделиво,
Дремала вечная скала.

Волна несла в чужую сушу,
Забыв родимый океан,
Свою изменчивую душу,
Свой обольстительный обман.

К светлым стёклам фонаря,
Яркой радостью горя,
Стаи бабочек,
Стаи ласточек
Летят, –
На огненные зовы
Слетаются голодные совы,
И бедных малюток сторожат.

Впереди – погибель
На сверкающем сгибе
Лёгкого фонаря,
Светлого, как заря,
Как заря на стекле,
Сзади – жадные зевы,
Голодные гневы,
Разверстые во мгле.