Уильям Йейтс - Пьесы (сборник)
ОТЕЦ ДЖОН. Какое это имеет отношение к Мартину? Пустая трата времени.
ЭНДРЮ. Я тоже так подумал, отец. По правде говоря, мне надо было первым делом позвать вас, когда я увидел, как вы спускаетесь с горы, и привести вас сюда, чтобы вы что-нибудь сделали. Мне надо было верить вам, а не доктору. А если бы у вас ничего не вышло, то я сам знаю одно лекарство, слышал о нем от бабушки – упокой, Боже, ее душу! – а она говорила, будто оно ни разу ей не отказало. У больного эпилепсией надо острожно срезать ногти с пальцев и прядь волос с головы, положить на пол, шпилькой засунуть под доски и оставить там. «Эпилептику это уж точно поможет», – говорила она.
ОТЕЦ ДЖОН. (приложив ладонь к уху). Мне пора обратно, обратно пора идти. Но что я должен сделать, то сделаю. Я еще вернусь и еще поборюсь. Все силы приложу, чтобы молитвой вернуть Мартина.
Уходит и закрывает за собой дверь.
ЭНДРЮ. Странный он бывает иногда, наш отец Джон, очень странный. Иногда кажется, будто он совсем ни во что не верит.
ТОМАС. Если тебе нужен священник, почему ты не пошел к нашему приходскому священнику? Он человек здравомыслящий, и его мысли как на ладони. Тебе ведь известно, что епископ недолюбливает отца Джона, если уже много лет держит его в бедном горном приходе, где после последнего голода и выжило-то всего несколько человек. Если такой образованный человек ходит в лохмотьях, значит, на то есть причина.
ЭНДРЮ. Да знал я все, когда его приглашал. Но мне казалось, он сможет сделать больше для Мартина, чем он сделал. Я-то думал, он будет служить мессу а в это время Мартин содрогнется и то ужасное, что поселилось в нем, вылезет и с шумом убежит в открытую дверь.
ТОМАС. А как нам потом жить в нашем доме, ты подумал? Такое сойдет для простого люда. А у нас должна быть хорошая репутация, это наш капитал.
ЭНДРЮ. Если у Мартина дьявольское наваждение, то от него надо избавляться любыми способами. Но, может быть, у мальчика ничего такого нет. Не исключено, он водился за границей с разными компаниями, вот и расшатал свое здоровье. Когда-то и со мной так было.
ТОМАС. Отец Джон говорит, что это похоже на видение или транс, но, по мне, он говорит пустое. Его дело видеть больше, чем видят простые люди, ведь и от меня не укроется трещинка на коже, которую никто другой не приметит.
ЭНДРЮ. Если у него эпилепсия, пусть будет эпилепсия – обыкновенная болезнь, которой наказывали неверующих евреев. Она может поразить одного человека в одной семье и другого – в другой, но не поражает всю семью. Если в семье есть эпилептик, то от остальных требуется лишь не стоять между ним и ветром, или огнем, или водой. А вот ужас-то будет, если это транс, он никого из семьи не обойдет стороной, как холера.
ТОМАС. А я ни в какие трансы не верю. Некоторым людям просто хочется, чтобы о них говорили, как о чуде. Лучше бы они работали поусерднее да не привлекали к себе внимание.
ЭНДРЮ. Чего бы мне не хотелось, так это впасть в транс. Обязательно напишу в завещании, пусть мне в сердце, если я умру без причины, воткнут кол из падуба, чтобы после похорон я лежал как следует и не повернулся лицом вниз. Это ты должен будешь сделать.
ТОМАС. Да хватит тебе, Эндрю, думать о себе, можешь и о деле подумать. Кузнец уже закончил с оглоблями?
ЭНДРЮ. Надо зайти к нему.
ТОМАС. Вот и иди, да посмотри, чтобы все вышло на славу. Оглобли должны быть крепкими да добротными, ведь их придется покрывать золотом.
ЭНДРЮ. И это, и ступеньки, и стеклянные стенки, чтобы люди могли заглядывать внутрь и видеть великолепный атлас, а над всем – лев и единорог. Мартин здорово придумал, жаль, не успел закончить начатое!
ТОМАС. Пожалуй, мне лучше самому сходить к кузнецу. Чтобы все было как надо. А ты пока займись повозкой во дворе, там надо поменять покрышки на колесах – она в самом конце двора. (Они идут к двери.) Ничего там не пропусти и время не теряй, ведь только так и можно делать дело.
Они уходят.
ОТЕЦ ДЖОН. (приносит Мартина). Они ушли, и воздух тут посвежее. Посиди тут немного. Теперь ты совсем очнулся, а ведь ты то ли спал, то ли был в трансе.
МАРТИН. Кто вы? Кто вернул меня обратно?
ОТЕЦ ДЖОН. Я, отец Джон. Долго же мне пришлось молиться, чтобы ты вернулся.
МАРТИН. Отец Джон, зачем вы это сделали? Ах, уйдите, оставьте меня одного!
ОТЕЦ ДЖОН. Ты все еще спишь.
МАРТИН. Я не спал, все было по-настоящему. Неужели вы не чуете запах мятого винограда? Вся комната пропахла им.
ОТЕЦ ДЖОН. Расскажи мне, что ты видел? Где ты был?
МАРТИН. Там были белые кони и белые сияющие всадники. И был один конь без всадника. Кто-то схватил меня и посадил на коня, и мы поскакали наперегонки с ветром, как ветер…
ОТЕЦ ДЖОН. Обычная фантазия. Многие бедняки видят такое.
МАРТИН. Мы скакали и скакали и оказались рядом с пахучим садом. Там были ворота. А вокруг, сколько видно, пшеничные поля и виноградники, какие я видел во Франции, с тяжелыми гроздьями винограда. Я подумал, что нахожусь на Небесах. А потом наши кони превратились в единорогов, которые принялись крушить и топтать виноградники. Я попытался их остановить, но у меня ничего не вышло.
ОТЕЦ ДЖОН. Вот это странно, это странно. Что это может быть? Где-то мне пришлось слышать о monoceros de astri, звездном единороге.
МАРТИН. Они топтали пшеницу, давили ее на камнях, а потом уничтожили, что осталось от виноградников, топтали, ломали, крушили их. Я чуял запах вина, оно лилось отовсюду – но вдруг все стало нечетким. Не помню. Стало тихо. Кони и люди застыли на месте. Мы ждали приказа. А был ли приказ? Мне хотелось услышать его, но кто-то тащил меня, тащил меня прочь. Я уверен, что был приказ и был взрыв хохота. Что это? Что это был за приказ? Вокруг меня все трепетало.
ОТЕЦ ДЖОН. И тогда ты проснулся?
МАРТИН. Как будто нет. Все изменилось – стало ужасным, страшным! Я видел, как топают-топают единороги, но они уже были не в винограднике. Ах, я все забыл! Зачем вы разбудили меня?
ОТЕЦ ДЖОН. Я даже не прикоснулся к тебе. Мне неведомо, чьи руки вытащили тебя обратно. Я молился, вот и все. Правда, я истово молился, чтобы сон покинул тебя. Если бы не мои молитвы, ты, верно, умер бы. Мне неведомо, что все это значит. Единороги – что-то мне говорил французский монах! – означают силу, чистую силу, стремительную, вечную, неугомонную силу.
МАРТИН. Они были сильными. Какой же грохот стоял от их топанья!
ОТЕЦ ДЖОН. А какой смысл в винограднике? Мне приходит на ум псалом: Et calix meus inebrians quam praeclarus est[3]. Странное видение, очень странное видение, очень странное видение.
МАРТИН. Как мне попасть туда опять?
ОТЕЦ ДЖОН. Ты не должен стремиться туда, и не думай об этом. Нет ничего хорошего в жизни с видениями и ожиданиями, в ней больше искушений, чем в обычной жизни. Наверное, тебе было бы лучше остаться в монастыре.
МАРТИН. Там я ничего не видел отчетливо. А тут ко мне видения опять вернулись, ведь тут сияющие люди стояли кругом меня и смеялись, когда я был младенцем в нагрудничке.
ОТЕЦ ДЖОН. Ты не знаешь, а вдруг видение пришло от Царя нашего мира? Никто не знает, если не следует апостольской Церкви. Тебе нужен духовный наставник, и он должен быть ученым человеком. Мне не хватает знаний. Да и кто я? Нищий ссыльный, забывший и то, что когда-то знал. Я и книги-то не беру в руки, так что они все отсырели и покрылись плесенью!
МАРТИН. Пойду-ка я в поле, где ты не сможешь разбудить меня. Еще раз взгляну на тот город. Я услышу приказ. Не могу ждать. Мне надо узнать, что там было, мне надо вспомнить приказ.
ОТЕЦ ДЖОН. (встает между Мартином и дверью). Наберись терпения, подобно нашим святым. У тебя свой путь. Но если приказ был тебе от Господа, жди, пока Он сочтет тебя готовым услышать его.
МАРТИН. Но ведь я могу прожить так и сорок, и пятьдесят лет… постареть, как мои дяди, и не увидеть ничего, кроме обыкновенных вещей, кроме работы… дурацкой работы?
ОТЕЦ ДЖОН. Вон они идут. И мне пора восвояси. Надо подумать и помолиться. Мне неспокойно за тебя. (Обращается к Томасу, когда он и Эндрю входят.) Ну вот, он тут. Постарайтесь быть подобрее к нему, ведь он слаб как младенец. (Уходит.)
ТОМАС. Прошел припадок?
МАРТИН. Это не припадок. Я был далеко – все это время, – нет, вы не поверите, даже если я расскажу.
ЭНДРЮ. Мартин, я поверю тебе. Мне тоже случалось долго спать и видеть очень странные сны.
ТОМАС. Да уж, пока я не вылечил тебя, не взял тебя в руки и не заставил жить по часам. Есть лекарство, которое и тебе поможет, Мартин, разбудит тебя. Отныне тебе придется думать только о твоей золоченой карете, берись за дело и все лишнее выбрось из головы.
МАРТИН. Нет, не сейчас. Мне надо подумать. Я должен вспомнить то, что слышал, что мне было сказано сделать.
ТОМАС. Выбрось это из головы. Если работаешь, то работай, нельзя одновременно думать о двух вещах. Вот в воскресенье или в святой праздник, пожалуйста, делай что хочешь, а в будни, будь добр, чтоб ничего лишнего, иначе можно ставить крест на нашем деле.
