Александр Амфитеатров - Дьявол. В быте, легенде и в литературе средних веков
«Однажды Иван валялся пьяный около корыта, где мок в овсянке овчинный рукав; этот рукав целую ночь ругал его; „Камбала!“, — очевидно, намекая на, егокривой глаз».
Уловить общий тип дьявола тем труднее, что, по весьма распространенному мнению, каждыйдемон имел свою индивидуальную наружность, соответственную его характеру, рангу в адской иерархии и специальности. В человекоживотном смешении дьявола иногда зверь подавляюще берет верх над человеческим составом, как, например, Герион у Данте, который, взяв это имя из эллинской мифологии, одел его в апокалипсические формы:
Ессо la fiera con la coda aguzza,
Che paossa i monti, e rompe i muri ed armi,
Ecco colei che tutto il mondo apuzza!
Si cornincio lo mio duca a parlarmi,
E accennolle, che venisse e proda,
Vicino al fin dei passeggiati marmi:
E quella sozza immagine di froda
Sen venne, ed arrivo la testa e il busto:
Ma in su la riva non trasse la coda
La faccia sua faccia di om giusto;
Tanto benigna avea di for la pelle,
E di un serpente tutto lo altro fusto
Due branche avea pilose infin le ascelle:
Lo dosso, e il petto, ed ambo e due le coste
Dipinte avea di nodi i di rotelle.
Gon piu color sommesse e sopraposte
Non fer mai drappo Tartari, ne Turchi,
Ne fur ta tele per Arague Imposte.
Come tal volta stanno a riva i burchi;
Che parte sono in acqua, a parte in terra,
E come la tra li Tedeschi lurchi
Lo bivero si assetta a. far sua guerra;
Cosi la fiera pessima si stava
Su l'оriоch'e di pietra e il sabbion serra.
Дантологи (Ланчи, Бетти, Скартаппини) находят, что в этом описании своем Данте подражаладской саранче из Откровения Иоаннова (VI,7—11) и в особенности, царящему над нею Ангелу бездны.
«По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну; а на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые, лица же ее — как лица человеческие;
и волосы уней, как волосы у женщин, а зубы у ней были, как у львов;
на ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев ее, как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну;
уней были хвосты, как ускорпионов, и вхвостах ее были жала; власть же ее была — вредить людям пять месяцев.
Царем над собой она имела ангела бездны; имя ему по-еврейски — Аваддон».
Иногда животное вытесняет из дьявола человеческое подобие — и тогда является адский зверь, чудовище, зародившееся вмифологических образах Вавилона и Египта а также на страницах Апокалипсиса и получившее необычайно подробное развитие в Видениях средневековых аскетов и дидактически-благочестивых романах. Бредовые звери эти, созданные воспаленным воображением из обрывков действительных животных, сложены самымфантастическим образом, совмещая всебе признаки всех животных царств, словно нарочно затем, чтобы символизировать как каприз и злоба дьявола ругаются над законами природы и насилуют ее строй. Звери египетской мифологии, при всей их причудливости куда проще. Так мистическим животнымСэта, египетский Сатана рисуется довольно скромное и почти правдоподобное четвероногое плотоядного типа, вроде собаки или шакала, удлиненной хищной мордой напоминающее ближе всего, пожалуй, борзую, с прямыми торчащими ушами и длинным хвостом, на конце раздвоенным. Иногда Сэт изображается в виде этого адского зверя, иногда в виде человека, но с головой своего символического животного. Из настоящих представителей животного мира Сэту были посвящены гиппопотам, коршун и многие другие хищные животные, вид которых он иногда принимал. И эти уже без всяких демонических. изменений и прикрас. Мы встретим этих удивительных зверей, которыми населило преисподнюю средневековье, в главе об «Аде», по описанию их неким Тундалом.
Отступления от правила изображать дьявола безобразным, в средних веках, очень редки. В одной латинской библии IX или X века, находящейся в Парижской Национальной Библиотеке, Сатана, искушающий Иова, сохранил еще свой прежний ангельский вид — крылья и даже ореол вокруг его головы, дьявольство его характеризуется только когтями на ногах и сосудом с пылающими углями, который он держит в левой руке. В одной французской героической поэме двенадцатого века — «La Bataille Alisians» — дьявол выведен совсем красавцем; его портят только большой рот и горбатый нос. Эстетическое направление Возрождения сказалось и на представлении о дьяволе. Вот как описывает Сатану Федериго Фрецци (ум. 1416), епископ в Фолиньо и автор «Quadriregio»:
«Я думал увидать злое чудовище, ждал увидеть погибшее и унылое царство, а нашел его торжествующим и славным. Сатана оказался велик, прекрасен и имел такой благосклонный вид, такую великолепную осанку, что казался достойным всякого почтения. На голове его сиял великолепный тройной венец, лицо было веселое, глаза смеялись, в руках он держал скипетр, как прилично великому властелину. И, хотя ростом он был в три мили вышины, надо было удивляться, как соразмерны его члены и как хорошо он сложен. За плечами его шевелилось шесть крыльев из таких нарядных и блестящих перьев, что подобных не имеют ни Купидон, ни Килленийский бог (Гермес)» (Arturo Graf).
Правда, все это оптический обман: взглянув на Сатану вооруженным глазом, сквозь адамантовый щит Минервы, своей вожатой, поэт видит адского царя свирепым чудовищем, чернее негра, с дико горящими глазами; голова его украшена не венцом, а переплетающимися драконами, он оброс по всему телу как будто волосами, но в действительности это ужасные змеи, руки у него с когтями, а брюхо и хвост — как у скорпиона. Но, тем не менее, почин украшать Сатану сделан и пришелся по вкусу века.
Из художников, как сказано, выше, первым придал Сатане «страшную красоту» Спинелло Аретинский, которого Бриер де Буамон зовет за это «предшественником Мильтона». В «Страшном Суде» Микель Анджелло демоны уже мало чем отличаются от грешников: художник достигает в них впечатление не внешним безобразием, но ужасной экспрессией внутренних страстей. Демоны Мильтона, равным образом и Клопштока, сохранили и после падения не малую долю прежней своей красоты и величия. Однако, демоны Тассо, наиболее народного из четырех законоположных поэтов Италии, сохранили чудовищные и ужасные формы и воспроизводят все страшные призраки античной мифологии. Восемнадцатый век, погасивший костры ведьм, и обративший дьявола в философскую идею, увенчанную после многих второстепенных немецких «Фаустов», гениальным синтезом в «Фаусте» Гете, окончательно очеловечил Сатану. А протестующий романтизм XIX века, усилиями Байрона, А. де Виньи, Лермонтова, и др., настолько облагородил и возвысил его, что Люцифер, Демон, Мефистофель становятся излюбленными владыками — символами человеческой мысли, решительно торжествующими в воображении бунтующего человека над своими исконными небесными врагами. Сообразно с этим моральным повышением, становится он и физическим красавцем:
господень ангел тих и ясен,
На нем горит блаженства луч,
Но гордый демон так прекрасен,
Так лучезарен и могуч!
Это эстетическое отношение к дьяволу как олицетворению прекрасной и гордой мысли нашло себе, уже в наши дни, конечное и блистательное увенчание в гениальном «Демоне» несчастного Врубеля.
И даже когда нынешний дьявол некрасив, он сохраняет в наружности своей ту значительность и, как говорится, «интересность», которая привлекает к нему уважительное внимание больше самой блистательной красоты. Мефистофель в мраморе Антокольского, в сценическом гриме Эрнста Поссарта и Шаляпина сделал европейскому обществу зловещую фигуру кавалера в бархатном колете, шелковом плаще, в берете с тонким, колеблющимся петушьим пером и длинной шпагой на бедре.
Bin ich als adler Junker, hier
In rothem, goldverbramtem Kleide,
Das Mantelchen von starrer Seide,
Die Hahnenfeder auf dem Hut,
Mit einem langen, spitzen Degen…
Этот образ дьявола — несомненно, из всех художественных, самый популярный, несмотря на то, что он, сравнительно, из новых: появляется не ранее XVI века… Но он сразу так фантастически и привился к поверьям Европы после пережитой ею реформации, что этот вид дьявола надо считать как бы средним между собственной его формой и теми излюбленными его метаморфозами, о которых теперь будет речь. Имея свой собственный индивидуальный образ, демон, сверх того, обладал, способностью изменять свою наружность, по желанию, в другие образы, причем в этой своей способности он совершенно неограничен и вполне заслуживает название адского Протея, которое ему давали богословы. Злые духи, — говорит Мильтон, — «принимают по своему желанию тот или иной пол или сливают их вместе. Так мягка, так проста бестелесная сущность, что, будучи свободной от мускулов и поддержке костей, она может вливаться, следуя планам воздушных существ, в любую форму, ясную или темную, жидкую или твердую, и, таким образом, приводить к намеченным результатам деяния своей любви и злобы».
Будучи по природе безобразными, дьяволы могли искусственно принимать красивую и обольстительную наружность, либо облекаться в пугающее безобразие же, отличное от собственного.
