Алексей Улюкаев - Чужое побережье
А от пенсии до зарплаты
Нет воды – напоить…
Есть лишь нефть. Есть лишь смерть. Есть лишь злато
Среди этой фискальной муры.
Виноваты ли мы? Виноваты
В том, что облачность здесь не из ваты —
Нефтяные пары.
К Вифлеему все ближе. Ой ли?
Ойлы-петроли, петровы птенцы,
Караванщики в чистом поле
Открывают с дарами ларцы.
…Но когда самый главный Нефтяник
Суд свершит у бездонной дыры:
Ты хохмач, ты лентяй и охальник.
Эта жизнь – я отвечу, – не пряник —
Нефтяные пары.
Третий Кибуц
Вот Третий Кибуц. В Кибуце нет конституций,
Аннексии лишь, контрибуции и асфикции.
Здесь толстые празднуют праздность, а тонкие – рвутся,
Не изменяясь в лице (невеселые лица).
Шумит до полуночи крепкая эта столица.
Гудит – laissez faire здесь клаксонам дарован.
Ау! – В небесах заблудилась блудница,
Не в небе, так в небыли дымной,
В чаду вавилонских жаровен.
Этот третий (не лишний ли?) под отвес
До небес он дотянется в секторе нефти и газа.
А залезешь на башню и глянешь окрест —
Понимаешь, куда б ты ни влез —
Всюду помесь колхоза с военной базой.
И в любом из местечек и мест
Веет не олья-подридой, а ойло-петрольной заразой.
Вот Третий Кибуц, а четвертому не бывать.
И точно так, как румын – не нация, а специальность,
Здесь за «чертой оседланности» – благодать
Не евреям – колхозникам third generation. Это данность.
В ощущениях данная? – В ощущениях, да.
Данная. – И тут же отнятая навсегда.
Шестая часть
Шестая часть – это уместит ли разум?
Купи-ка билет на свои трудовые,
Езжай – и в окошке, сколько хватает глаза,
Пулеметные вышки сменяются буровыми.
Гляди повнимательней, Синди,
Видишь – из грязи да в князи
(Кто в идиш, в иврит ли двинул,
Кибуц на кибуц променял лишь
И стал там разносчиком той же гнильцы и заразы).
Одни только вылезли – сразу же гордые выи
Воздели, и их уже и не помиришь (хотя усмиряешь)
Со всем остальным, что по-прежнему в грязи.
По Брежневу, в грязи, по присному, – если не те, так другие.
Здесь грязи – как штази.
Куранты на башне все бьют,
А окрест бьют баклуши
Не-вольные каменщики вавилонского столпотворенья.
И в мире нет силы инерцию эту нарушить,
Чтоб летом варенье варить,
А зимой есть варенье
И для заготовок ходить
Околачивать груши.
Помилуй, нет силы,
Послушай,
Ведь это, мой милый,
Шестая часть суши.
Пятая точка.
Четверт(ованн)ое измеренье.
…Синдбад от варенья
Отрывается с сожаленьем
(Синдбадов верблюд,
Как осел буриданов, голодный – от сена).
Без толку используя личное местоименье,
Он платит за долгий постой подходящую цену.
Ну что – поднимаемся?
Движемся в новую сцену?
…В шестой части света
Здесь есть заморочка такая:
Игольные уши.
Ну что же, верблюд, пролезаем.
Китеж
Этот город на гордых холмах – видишь?
Вот сюда ты коней гнал, сюда ты вострил лыжи.
Этот город, Синдбад, и есть Китеж,
А царит там полковник Киже.
Он ночами Гарун-аль-Рашидом ходит
С колотушкой по темным углам столицы.
А под утро (тут взяли такую моду)
И полковник исчезнет, и город его растворится.
Над парковкой и офисом полночью бдят архиереи,
Поправляют светильник, молитвенные чтут знаки.
А под утро ты видишь: лишь Роджер веселый на рее
Да бездомные псы (ах, какие тут злые собаки!).
Тут дороги втридорога. Рожки-ножки
По дорожке протягивает почти каждый.
Тут утром всегда оказывается ложью
То, что ночью казалось безукоризненной правдой.
И сюда покупает билетик one way однажды,
Заплатив по тарифу сребреников тридцать,
Всяк, кто чина и злата, как рассола с утра, жаждет,
И упьется. И с Китежем растворится.
Последний причал
Ну вот и настала пора опустить паруса.
Из странствий, Синдбад, из пространства уходишь. Вчистую.
Ты видишь вдали огоньки? К огонькам – голоса?
Ну хочешь, план местности этой тебе нарисую?
Смотри, где ты жаждал увидеть летейский хрусталь,
В суму тебе сунули грамоту явно другую.
Заилена Лета. На мили в грязи геометрия дней,
Вся в иле ведет неэвклидовой тропкою в пропасть.
Так смета была ведь? Была. И работали мы по ней,
Но стерлись сестерции, лиры заеврились. Ей —
Ей. Этот ил словно «Ил», словно «Ту»:
Он и эту, и ту – под лопасть.
И чавкает драга, и хрумкает земснаряд.
В нарядах пурпурных на берег летейский выходим.
А сколько тут лотоса! Силос! (Бригадный подряд
Расцвел пышным цветом на важных моих огородах,
На денежных или бумажных). И что-то там вроде
Гудков каботажных. И тысяча вечных мелодий.
И жалкая тень кобеляжа. И старости страх.
Заилили лету. Замылили лета мои,
И зимы, и весны, и осени – все без остатка.
Дорога, что вечной казалась, стремительна, кратка.
А лотоса корень – он сладкий, конечно же, сладкий.
Держи за щекой его, Синд.
Если что, извини.
Забудь. Уходи. Не томи.
Списан на берег
Знаешь, когда больше некуда плыть,
Ты утратишь все навыки кораблевожденья.
А каинову печать не смыть
Ни в трех водах, достигающих точки кипенья,
Ни в смоле кругового терпенья.
Ты забудешь про снасти, про такелаж,
Про каботаж. Да и компас не нужен.
А попытка взять судно на абордаж
Бессмысленна, если, скованы вечной стужей,
Стоят корабли
В виду новой старой земли.
Ты сдаешь под расписку на склад якоря:
Ни к чему якорь списанному на берег.
Никогда, никогда, оранжевым крапом горя,
Не пройдет броненосец на траверсе неоткрытых америк.
А открытые – закрываем. С днища счищаем ил,
Навсегда оседаем в сухие доки.
И рассказывать, где ты плавал и с кем ты пил,
Про гавань глубокую и о глотке глубокой
Мало проку.
Ты был молод, Синди, и, несомненно, мил.
Зря ты только трогал провода под током,
Зря ты сердце считал мышцей, отличной от всех,
А голову – не только подставкой для шляпы.
Зря в спасатели рвался над пропастью не во ржи, так в овсе,
А сбивали – падал на четыре на все
Лапы.
Ты наймешься сторожем проржавевших бортов,
Порыжевший бушлат припасешь на праздник.
Как оказалось, ты всегда был готов
Возвратиться из князи в грязи.
На меркаторовой карте – колбаса,
Астролябией будешь колоть орехи.
Раньше были грехи, теперь – лишь огрехи,
Рваньше стали паруса.
Всех историй твоих – на полчаса,
Да и то лишь мальчишкам для смеха.
НУ ПОЛЕМИКА
«Как ты пытался мозги вправить…»
…как будто жизнь качнется вправо,
Качнувшись влево.
Иосиф Бродский
Как ты пытался мо́зги вправить
Хотя бы юношам и девам!
Нет, жизнь здесь не качнется вправо,
А только влево.
«…А внутренности жертв есть внутренности наши…»
…Есть внутренности жертв, чтоб о войне гадать,
Рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить.
Осип Мандельшам
И о войне гадать поэтому легко.
Победа? – Хорошо. Добавим в молоко
Для праздничного дня немного пшенной каши.
А наши уж стоят, без слов руками машут —
Рабы, чтобы молчать. А камни для чего?
Немного лет пройдет – и народят мамаши
Таких же молодцев с издержкой речевой.
Природа? – Третий Рим. Гнильца для молодца.
Хотя богов своих мы любим беспокоить,
Их словно в жар и дрожь бросает от московий.
…Нет этому конца.
Вычитанье
Говоришь, что все наместники – ворюги,
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
…Забери из-под подушки сбереженье,
Там немного, но на похороны хватит.
Иосиф Бродский
Под матрасом. Да под каждой кочкой.
Столько уже встретил дней рожденья,
Что о дне ином – хотя б с отсрочкой,
Но пора подумать: вычитанье
Собирать готово до́лги наши.
И никто их не отпустит. Кашей
Не накормит. Не прикроет дланью.
Я вот тоже повторял за старшим:
Кровопийцы хуже, чем ворюги.
И дотумкал только в длинном марше:
То, что верно в мире, где фелюги
Пристают в провинции монаршей
К берегу, маслины где, фисташки,
Не всегда подходит там, где вьюги,
И конвойный не дает промашки.
В палестинах наших – без обмана,
Густо кучерявит пух на рыльцах.
Здесь у нас в богах двуликий Анус:
Фас – ворюга, профиль – кровопийца.
Дружелюбные такие лица.
Ах, как хороши герои наши!
Как же их рожают-то мамаши?
«Так начинают: года в двадцать два…»
Так начинают. Года в два
От мамки рвутся в тьму мелодий.
Борис Пастернак
От тьмы мелодий рвутся к мамке
Своих детей. Их приласкав едва-едва
И только рассадив по лавкам,
Мчим с мужиками дергануть по банке.
Потом деньгу бы надо зашибить:
Стремимся в банк и матереем в банке.
