Демьян Бедный - Том 3. Стихотворения 1921-1929

В пещере Маабде близ Монфалута,
На правом берегу реки Нила,
Там, где у Фив он поворачивает круто,
Лежат предки нашего «Крокодила».
Окутанные пещерного мглою,
В полотнах, пропитанных смолою,
Древней-предревней тайной запечатленные –
Лежат их мумии нетленные.
Словом, не имеет нынче земля
Такого царя иль короля,
Чья бы родословная так далеко заходила,
Как родословная нашего «Крокодила».
Он, чья слава в эти дни
Начинает греметь повсеместно,
Был рано оторван от отца и родни.
Когда он родился, никому неизвестно.
Как жил его отец и на какие средства,
Кто были его друзья детства,
Кто ему внушал первые начатки знания, –
Об этом он сохранил смутные воспоминания.
Не будем говорить о Ниле и пирамидах,
О всех претерпенных «Крокодилом» обидах,
О его упованиях на будущее лучшее, –
Об этом расскажем при подходящем случае.
Главное то, что в 1883 году
Очутился он в питерском Зоологическом саду
И – в России такие случаи были нередки –
35 лет не выпускался из железной клетки.
Выставленный всем напоказ,
Потеха для праздных глаз,
Пугало для барынь чувствительных,
Сколько претерпел он насмешек язвительных,
колько получил плевков и пинков
От пьяных озорников,
От мещан, в саду очутившихся,
На полтину раскутившихся,
От почетных и непочетных гостей,
От важных и неважных властей,
От всех, до городового включительно,
Торчавшего у клетки многозначительно,
Толстые усы разглаживавшего,
Публику осаживавшего:
«Осади… Осади!.. Осади!..
Экого чуда не видали!..»
Болтаясь, блестели у него на груди
Медали, медали, медали…
Публика «Крокодилу», бывало, дивится:
Ахает дебелая девица.
Шустрая барынька рукавом закрывается:
«Ужас! Ужас! Ужас!»
А лакированный хлыщ за ней увивается:
«Похож на вашего мужа-с!»
Другой муж с прилизанной внешностью
Жену от клетки отводит с поспешностью:
«Не гляди!.. Не гляди!.. В твоем положении…
(„Положение“ ясное: платье не сходится)
Будешь иметь крокодила в воображении,
Потом крокодил и уродится!!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Был «Крокодил» в унижении,
У всех в пренебрежении,
Кормили его, чем попало,
Колотили по крокодильей коже.
Натерпелся он горя немало
И насмотрелся тоже.
Был для всех он примером безобразия,
Издевалась над ним знать и буржуазия,
Особливо ж терпел он от мещанства,
От мещанского нестерпимого чванства.
35 годиков – шутка! –
Не знал он светлого промежутка.
Один царь помер, другого – скинули:
Казалося, дни беспросветные минули,
Но и керенская пора
Не принесла «Крокодилу» добра.
Только после большевистского переворота
Выпустили «Крокодила» за ворота:
«Иди, гуляй на полной воле, –
Самим есть нечего боле!»
И вот наш «Крокодил», везде шатающийся
Теперь «Крокодил» самопитающийся,
В довольстве и почете,
На собственном, как говорится, расчете,
Заведя немалую семеечку,
Не обходится государству и в копеечку.
А польза от него несомненная.
«Сторонися, „публика почтенная“!»
Не дай бог в его страшную пасть
Спекулянту-буржую попасть,
А тем паче – проплеванному мещанину:
Сделает из них «Крокодил» мешанину –
Косточки только – хрусть, хрусть!
Вот тебе «Не рыдай» и «Кинь грусть!»,
Вот тебе эрмитажное увеселение!
Вот тебе новобалетное оголение!
Вот тебе нэповская литература
С откровенным белогвардейским лейтмотивом!
Вот тебе волчьи зубы и шкура
Под скрыто эсэровским кооперативом!
Вот тебе бюрократическая повадка!
Вот тебе наглая взятка!
Вот тебе хозяйский прижим!
Это тебе не старый режим:
Заехал в зубы – получи обратно!
Хозяйничай, сволочь, аккуратно,
Барыши к барышам прикладывай,
А в «трудовой кодекс» поглядывай,
Потому что не уйдешь от беды:
Есть у нас «Крокодил» и суды.
В суд попадешь – наскачешься,
В «Крокодил» попадешь – наплачешься,
От слез твоих каменная отсыреет плита,
По всей улице сделается слизко.

Эй, сторонись, берегись, сволота!
«Крокодил» прохаживается близко!

Пилсудский – пан гонористый,
   Без чести и стыда,
Гонористый, напористый,
   Вояка хоть куда.

С Советской властью, с русскою,
   Он долго воевал.
Одежкою французскою
   Жолнежей одевал.

Французскими подарками
   Жолнежей он дарил
И пред боями жаркими
   Им сладко говорил:

«Орлы мои коханые,
   Вперед на москалей!
Большевики поганые
   Жандармов царских злей.

Советскими невежами
   Плетется вам капкан!» –
Так врал перед жолнежами
   Пилсудский, польский пан!

За подвиги военные
   Заране их хвалил,
Награды преотменные
   За храбрость им сулил.

Жолнежи пану верили, –
   Такой хороший пан! –
Шагами версты мерили
   Под гулкий барабан.

Бредя тропами узкими,
   Тянулись по полям,
«Подарками» французскими
   Грозили москалям.

Французскими снарядами
   Косили их ряды, –
Нарядными отрядами
   Шли супротив «орды».

Простившись с рабской долею.
   Ведя с панами спор,
«Орде» пришлось неволею
   Жолнежам дать отпор.

Зафыркали над Вислою
   Советские коньки.
Пилсудский с миной кислою
   Считал свои деньки.

Паны вопили властные
   Над кучей векселей.
Шумели близко красные
   Знамена москалей!

Шли москали с угрозою
   Шановному дерму.
Но Врангель злой занозою
   Торчал у них в Крыму.

Они барона выбили.
   Сказал он, стерва: «Пас!»
Себя не спас от гибели,
   Зато шляхетство спас.

Спаслись вельможи чванные.
   Пилсудский «бардзо» рад.
Жолнежи – хлопы рваные –
   От пана ждут наград.

Ждут год, и два, и более,
   И дождались «орлы»:
«Знай, хлоп! За своеволие –
   Ручные кандалы!

Ты никуда не денешься
   От панской кабалы,
А если взъерепенишься, –
   Получишь… кандалы!!»

Что ж? Панство, хлопа мучая,
   Дождется судных дней!
– Хлоп! Упустив два «случая»,
   Будь в третий раз умней!

Лакеи Стиннеса, опьянены изменой,
   На коммунистов брызжут пеной
И, одобрительный ловя хозяйский взгляд,
У ног хозяина восторженно скулят.
   Старайтесь, верные собачки,
Авось хозяин ваш удвоит вам подачки!
   Но не дивитесь, коль потом
Придется вам, упав со страху на карачки,
Зализывать свои зловонные болячки
Под гинденбурговским кнутом!