Иннокентий Анненский - Лаодамия
Сильный порыв ветра, почти ураган. Мальчик бросает статую и убегает. При падении лиловая пелена размоталась.
Акаст (рассматривает статую)Что за вид
Чудесный! Царь как вылитый: и панцирь,
И поножи… и локоны… А здесь
Что видит он… вдову свою, вакханкой
Одетую… О, лучше пусть огонь
Костра его расплавит… Утешать
Вдову другие будут!
Ты помешан,
О злой старик… когда-то мой отец…
Не славила ль сама ты брака?
С мертвым
Он заключен, пойми!
Стыдись богов,
Коль не людей, зачем же мертвым жены?
Иль их пути известны нам?.. Отдай…
Отдай, отец, мне статую.
Возьмите
Безумную.
О нет, молю тебя
Я всем, что есть святого здесь… Отрады
Моей не тронь последней…
Если мать
Когда-нибудь мою благословлял ты
И надо мной, отец, когда-нибудь
С улыбкою склонялся, детский сон
Лелея мой. Молю: оставь со мною
Последнего из трех мужей.
Вдове,
Не тронутой ничьим прикосновеньем,
Оставь мечту…
Полна любовью грудь…
Ты молод тоже был, отец… Покорной
Печалью жить я не сумею… Ласки
Мне хочется… Желанья жарок луч…
И умереть надеждам не даю я,
Что умолю богов я и в моих
Он оживет объятьях…
Тяжкий бред!
Встань, дочь моя… Ты раньше говорила
Разумнее… Рассудок не погас
В твоей душе совсем…
Чего ты просишь?
Подумала ль? О, посмотри на солнце…
И пар мечты рассеется… Тебя
Жалею я теперь, Лаодамия.
Прости мне, дочь… Все понял я, и гнев
Уж не слепит рассудка… Вижу, муки
Не выдержал твой разум… Но к сознанью
Вернись, мое дитя.
Лаодамия на коленях прижимается к нему, не выпуская куклы.
Что ж делать? Нам
Ведь не одним терпеть… Ты черный жребий
Полюбишь свой,
Лаодамия припала к его фаросу и плачет.
Как к старости привык
Бессильной я, дитя, и бестолковой.
Поди к себе и черное надень,
И волосы свои, мою отраду,
Железу дай скосить.
Потом печаль
Отрадную разделим мы.
С молитвой
И тихими слезами обовьешь
Ты полотном немое изваянье
И, медною властителей почтив
Полнощных чашей, яркому огню
Последнее отдашь… Не надо мертвых
Мучительной мечтою огорчать
И их покой тревожить…
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТНАДЦАТОЕ
Лаодамия, прижимая к себе статую, молча уходит в дом. Через несколько минут она выходит с подстриженными волосами и в черных лохмотьях. В руках у нее статуя, но обвитая в белое полотно. По лицу ее без рыданий текут слезы, которых она не вытирает. Рабыни подносят ей медную чашу с возлияниями и берут у ней ношу. Лаодамия молча берет чашу. Шествие трогается в следующем порядке: впереди несут на носилках статую Иолая, как мертвого; потом идет Лаодамия с чашей, которую держит в обеих руках. За ней Акаст, опустив голову.
Потом рабы, толпа.
Сцена остается пуста.
Хор Первое полухориеТихой отрады полна,
Грудь не дрожит от рыданий,
И за волною волна
В ней улеглася страданий…
Бога ль, немого луча ль
Сердце мелодию слышит,
Благословенна печаль,
Если прощением дышит.
Нет, задушить не могу
В сердце я странной тревоги:
Там, у костра, на лугу
Что-то готовят нам боги:
Взмахи мне чудятся рук,
Полные смерти ланиты.
Нити безумья и мук
В узел таинственный свиты.
Постой… Там вопли…
Его хоронят
Как хочешь, чтоб не плакали?
О нет.
Нет — это страха
Прикосновенье
К устам и сердцу.
Быть может, ветер
Завыл в костре.
О нет, то ужас
Из сердца выжал не стон… а визг…
Постойте… ближе… Уж голоса…
Я различаю…
Раскидывай костер!..
Зачем костер
Раскидывать?.. О, тяжкое сомненье!
О боги… дочь моя… Спасайте дочь…
Сильный порыв ветра.
ГолосаВоды сюда!
Рабыни, прочь!
Не сделайте!
Пожар
Дружнее…
Еще сильней…
Занялося
Не выхватить…
Увы!..
ЯВЛЕНИЕ ДВАДЦАТОЕ
Крики, вопли, гул.
На сцену выходит Акаст, сразу дряхлый старик, одежда разорвана, лицо и волосы опаленные.
КорифейО царь Акаст! Где дочь твоя?
Она
Себя сожгла… О, ужас… Молча… Молча,
Как черная овца, она в костер
За мужем прыгнула… Удар веслом безумья,
А слезы ведь текли у ней из глаз
И с молоком мешались в чаше медной…
Иль боги ей велели?.. Нет… Зачем
Тревожить их?.. Угодна ль жертва даже,
Как знать?.. Как знать теперь? И примиренной
Иль с язвою в душе она от нас
Ушла?.. Мы не узнаем.
Расходитесь…
Что стали там?.. Зачем глядите вы
На старика безумного? Заразы
Его греховной бойтесь.
Да, Акаст,
Твоей руки прикосновенье было
Грубей зимы… Пусть бог тебя простит,
Но кто любил покойную… тем страшно
И тягостно лицо твое… И сам
Теперь Гефест божественный в твой остов
Вдохнуть не мог бы пламени. В тебе
От старости обуглился и факел.
Да, женщина! Не надо ран моих
Тебе щадить… И сладки мне укоры,
Коль что-нибудь отрадное еще
Под солнцем быть Акасту может… Спросят,
Зачем за ней я не ушел? Кому
Еще нужна сухая трость и этот
Согнувшийся старик?.. Увы!
Могилы я боюсь, чем ближе к черной…
А муки что? Умеют уверять
Они еще сердца: от жизни будто
Остался след… и в пепле сером… Вы,
О граждане Филаки… Этот дом
И царство все сейчас возьмете… Ветки
От дерева усохшего искать
Не будете, я знаю… Но позвольте
Оплакать мне усопшую… в ее
Оставленном чертоге… Пусть отрадой
Последнею терзаюсь я, что жив
Над памятью сгоревшего ребенка.
Уходит в дом. Со сцены все расходятся.
ХорЕсли нить у слепой развилась,
Ей не свиться, как раньше, вовеки,
Но на белый и нежный атлас
Вы зачем же струитесь из глаз
По ланитам, горячие реки?
Если дума плечам тяжела,
Точно бремя лесистое Эты,
Лунной ночью ты сердцу мила,
О мечты золотая игла,
А безумье прославят поэты.
Царское Село
Лето 1902
Примечания
1
Когда я лишена радостей истинных, мне отрадны и ложные. — Овидий.
2
О себе (лат.).
3
В изображении (лат.).