Христина Кроткова - Белым по черному

То наши предки ядом путешествий
Нас отравили, и из дальних льдов
Адриатической лукавой лести
Упрямый всплеск мы слышим, смех и вздох.

И узнаем у львиного подножья
Ночную площадь, факелы, толпу,
И сердце выбирает с новой дрожью
Старинную тревожную судьбу.

Мы вспоминаем с легкостью обмана
Иные страны и иные дни,
Настойчивость приморского тумана
И Лондона дождливые огни,

Шотландии простор и нелюдимость,
Среди руин запавшие века,
Холодную весну, поля и жимолость,
И утренние с моря облака,

Но снова вдаль, и узнаю мгновенья,
И над Бастилией слепой закат,
И наугад, под нежный запах тленья,
Брожу среди забытых баррикад.

Но вот виденья югом засинели,
Качаясь на волне, скрипит баркас,
И песнями старинное веселье
Беспечный оживляет нам Прованс.

Так, в старом погребе, в углу, за бочкой,
Найдя заплесневелую бутыль,
С веселой осторожностью хлопочем,
Счищаем грязь и обдуваем пыль.

В бутылке настоялось влагой пенной,
Заложенное предками давно,
Прозрачно, и хмельно, и драгоценно,
Тысячелетий щедрое вино.

Кончаем путь, глядим кругом,
И, плавно приближаясь к устью,
Мы вспоминаем отчий дом,
Откуда вышли без предчувствий.

И у границ земной страны,
Иного бытия на утре,
Душа и мир обнажены
В священнейшем из целомудрий

Уж ни ошибок, ни удач
Мы не оспорим, не повторим.
Под поздний, долгий ветра плач
Глядим на сад, цветущий горем.

Не забывай, подумай о судьбе,
Не верь, не доверяй, она в тебе,

Как роковая, тайная болезнь,
Как несозревшая, невыросшая песнь.

Никто не склонится над судорожной мольбой,
Никто не сжалится над трепетной душой.

Один стоишь над ждущею судьбой.
Не забывай, подумай над собой.

Стареет мир, родимое кладбище.
Жизнь — как века, и вечность — как года.
Свободный дух живит простая пища —
И шум лесов, и счастье, и беда.

И есть ли утешенье: синей твердью,
Где беспощадно вечный свет разлит,
Ужасное томление бессмертья
Нагой душе безжалостно грозит.

Так что же петь? О чем же плакать ныне?
Что молодость идет, что жизнь не та,
Что позади, все глуше, все пустынней,
Еще одна пройденная верста.

Вот мой портрет во дни минувшей страсти.
Да, он увял, недолговечный взор.
Да, этих дней безвременное счастье
Горит, парит превыше всяких зорь.

Стихает гром вдали, стекают капли,
И клонит гроздь усталую лозу.
Я только жду, я только жду, — не так ли?
Мне утомительны и ветер, и лазурь.

Непрочную земную оболочку
Все явственнее разъедает жизнь.
Опустошен твой взгляд: сполна уплочен
Огромный счет, и дальше, тщись не тщись, —

Напрасен, и тяжел, и кровью мечен
Все тот же путь — по пропастям до звезд,
Пускай обман все так же безупречен
И взгляд любви так безысходно прост.

Но выраженья кроткая суровость
И слишком неподвижный тихий взгляд —
Пожалуй, это смерть. Еще ты слышишь голос,
Но уж ответа нет. И нет пути назад.

Улицы были пусты
В передвечерний зной.
Пахли затоптанной грустью
На сквере цветы с травой.

Пуган, сгибаясь и горбясь —
Медь праздничная светла! —
Оркестр в громогласной скорби
Вынырнул из-за угла.

Мерным верным шагом,
Медленной медью гудя,
С колышущимся флагом
Провожали тело вождя.

Громкий аккорд разбился.
Грянул и смолкнул гимн.
Уходи, каким явился —
Ненужным, чужим, нагим.

Черные кони рванулись
Под внезапным ударом бича
И по устьям высохших улиц
Помчалися, грохоча.

Преступая порог, оглянись
На последнюю искорку света —
За чертой еще теплится жизнь,
Что тобой рождена и согрета.

Никогда, никогда до сих пор
Я не знала такого покоя.
Никогда, никогда до сих пор
Не видала, что небо — седое.

Это вечность заныла, звеня,
Это тайная весть узнается.
Золотого печального дня
Занимается тихое солнце.

Издалека донесся и смолк
Тонкий свист, покидаемый символ.
Точно слез накипевших комок,
Бледный свет накопился и хлынул.

Вот и старость стучится в мой дом.
Полно, ветер, трубить о победе.
Подплывает и машет крылом
Долгожданный седеющий лебедь.

Ты встаешь в беспокойстве — откуда же этот звук?..
Не сознавая зачем, в беспокойстве встаешь.
Снежный свет за окном, непонятная легкая дрожь.
Черный ветер напомнит: — Пора, неразумный мой друг! —

Ты внезапно решишься. Нет смысла дождаться утра
И опять увидать и предметы, и лица — не те.
Ты замрешь на мгновенье, прислушиваясь к темноте,
И опять тишина позовет троекратно: — Пора!

По небу полуночи, там,
Где ангел печальный летел,
И душу к себе прижимал,
И тихие песни ей пел, —

Я вижу теперь: над землей,
Закрыв неживые глаза,
Летит шестикрылый покой,
Стальные гудят небеса.

Как намять и символ, как знак,
Невольно заметный извне,
Как грозного оттиск жезла
На плоти, приявшей венец,

Как крепнущий звук голосов,
Едва уловимый пока, —
Твое восковое лицо,
Твоя снеговая рука.

Как много черных дней стоит за нами,
Как много белых, призрачных ночей.
Мы сделались отважными бойцами,
И выстрелы вспугнули голубей.

Узнали ненависти праведную ярость
И отомщения священный гнев
За жестоко поруганную старость,
За смолкший беззаботный детский смех.

Летят часы — мы все дружней со смертью.
Ни сожаленья нет, ни укоризн.
Все ближе безразличное бессмертье,
Обмененное на живую жизнь.

Мы выучили твердо: не для слабых
Огни свободы были возжены.
…Но где мы слышали знакомый этот запах
Сырой земли, дождя и тишины?…

Полувзглянув, предчувствием томима,
Увидишь ты в пылающем окне:
Хватаясь за неверный облак дыма,
Мертвец вскочивший мечется в огне.

Ужасное, знакомое виденье!
Я узнаю до жутких мелочей
Свое отчаянье и исступленье
И дымный вероломный облик… Чей?..

Все это напрасно. Ненужно и глупо жестоко.
Подумаем лучше о чем-нибудь вовсе ином —
О розах бенгальских, о нильских песчаных истоках,
О мудрых народах Востока, поющих и пьющих вино.

Но как же нам славить и петь, когда больше не сердит
Неудачная жизнь, когда боль разучилась сердить?
Пора помечтать нам о тихой, услужливой смерти,
Пора уже нам перестать о себе говорить.

Пора перестать уж над жизнью своей надрываться,
Приладив с расчетом половче бессмысленный груз,
И ждать, когда райским воротам помогут раздаться
Глоток кислорода и ампул спасительный хруст.

Пора позабыть о себе, вспоминая, как эхо,
Все, что было и не было в жизни, доступной для всех,
В этой жизни, невольной для всех, недоступной для тихого смеха,
И уже нам ненужной, как брошенный наземь доспех.